Рунная магия - Джоанн Харрис

Этель узнала ее и вздохнула.

Адам уставился с отвисшей челюстью.

Дориан стиснул Толстуху Лиззи.

Сахарок глянул на рунный камень Капитана в руке, и у него засосало под ложечкой, когда он увидел, что тот мигнул фиолетовым светом — всего разок и очень слабо, словно сердце, которое еще не совсем остановилось.

«О нет, — подумал Сахарок. — Не может быть. Не сейчас…»

Рунный камень вспыхнул чуть ярче, и странная легкая дрожь пробежала по спине Сахарка, почти как знакомый голос…

«Для тебя спасения нет. Ты сам сказал. Я ничего не могу поделать».

Он попытался выбросить камень. Но, выйдя из рядов Ордена, обнаружил, что все еще крепко держит его, и засунул поглубже в карман. Возможно, в конце концов, в этом что-то есть. С рунами никогда заранее не знаешь.

Нат Парсон изумленно таращился, его глаза вбирали величие Безымянного. Он столько прошел, столько вытерпел ради этого мига и почти не смел надеяться, что наконец достиг его.

Сия Сущность переливалась удивительными огнями; сия ужасная, блистательная, всемогущая Сущность, возникшая в обличье из каменной головы — не это ли Слово, которого жаждало его сердце? Нат медленно начал пробиваться сквозь воздух, наполненный сгустками чар и шипов.

Никто не протянул руки остановить его, никто не видел радости в его глазах, когда он шел к противникам.

— Не плачь, дорогая, — сказал Безымянный. — Я же говорил тебе, что ты особенная.

Мэдди обернулась и увидела, что он стоит над ней, воздев посох. Чары наматывались на него, точно шерсть на веретено, выплевывая снопы статического электричества в мертвый воздух. Впечатляюще. Мэдди чувствовала, что должна бы поразиться. Но земля намокла от крови Одноглазого, и девочка видела лишь ее цвет, алый, точно маки жнивня на песке пустыни…

— Я тебя не боюсь, — произнесла она, как когда-то давным-давно сказала одноглазому бродяге на холме Красной Лошади.

Безымянный улыбнулся.

— Вот и прекрасно, — ответил он. — Ведь мы с тобой будем очень близки.

Мэдди не слышала беседу между Одином и Безымянным, когда те сражались на равнине. Но дурочкой она не была, и ей уже приходило на ум, что если тело Локи пригодилось, чтобы оживить Бальдра, то ее тоже может ожидать подобная судьба. Конечно, нетронутое тело лучше. Тело Одноглазого повреждено, возможно непоправимо, но ее-то здорово, и, что более важно, ее несломанные чары наделят своего носителя силой богов…

Она сощурилась на Безымянного.

— Особенная? — повторила она.

— Очень особенная, Мэдди, — подтвердил тот. — Ты вознесешь нас к звездам. Сверху мы вместе перепишем Творение. Возродим Небесную цитадель. Восстановим все, что асы разрушили своей жадностью и беспечностью. Вместо Девяти враждующих миров останется лишь Один мир. Наш мир. Мир, в котором все разумно. Мир, в котором Добро и Зло занимают положенные места и Единственный Бог правит всем, во веки веков…

Мэдди презрительно глянула на него.

— Одноглазый обычно называл такие речи чушью собачьей.

Безымянный яростно вспыхнул.

— По-твоему, у тебя есть выбор? — рявкнул он. — Ты слышала пророчество.

Мэдди улыбнулась.

— Я вижу армию, готовую к битве. Я вижу Генерала, стоящего одиноко. Я вижу предателя у ворот. Я вижу жертву. — Она подняла на Шепчущего темно-серые глаза. — Как-то раз я спросила тебя, не я ли та жертва.

— Нет… — прошептал Один.

Никто не услышал.

Мэдди оглянулась на Хель, которая на этот раз стояла молча, отвернув мертвый профиль от Бальдра, одетого в плоть Локи, повернув его к десяти тысячам солдат — чуть меньше, — стоящим перед ними в жуткой тишине.

— Не считай это жертвой, — очень вкрадчиво произнес Безымянный. — Считай это новым началом. Ты не умрешь, ты лишь станешь мной, как все на свете станет лишь мной. Я оставлю свою метку на каждой травинке, каждой капле воды, каждом человеческом сердце. Все будет почитать меня, любить меня, бояться меня, быть судимым…

Он замолчал для пущего эффекта и откинул капюшон. Его обличье почти сформировалось, каменная голова, в которой он обитал столько лет, валялась, забытая, рядом. Теперь Мэдди видела свои собственные цвета, слабо скользящие за цветами Шепчущего, и чувствовала нечто вроде статического электричества в волосах и зубах, пока Слово собиралось вокруг нее.

Десять тысяч мертвых готовы были произнести его. Десять тысяч трупов затаили дыхание. И в предвкушении Слова никто не увидел маленькой опасливой фигурки Сахарка-и-кулька, который оставил укрытие группы и тихо направился по мертвому песку, неприметный и незамеченный, к противникам.

Сахарок отнюдь не был героем. Если бы его кто-то спросил, он бы в жизни не полез в это дело. Генерал мертв или все равно что мертв. Капитан мертв или хуже чем мертв. Мэдди вот-вот будет поглощена Безымянным и станет, по крайней мере, так же мертва, как первые двое.

Сахарок на самом деле не понимал, почему попросту не сбежал. Никакая руна, никакой заговор не понуждали его. Никакой выгоды ему не светило. И даже рунный камень его больше не связывал, хотя он все еще чувствовал силу его пульсации, словно какая-то часть Капитана еще сидела в нем, тихим голосом уговаривая гоблина.

Сахарок даже не вполне понимал, что собирается делать — или зачем, — и все же шел, низко пригнувшись к земле, к мерзкой старой голове (Шепчущему), с которой все началось и которая лежала теперь, забытая, в то время как тварь, выросшая из нее, придвинулась ближе к Мэдди и заговорила.

— Милая девочка, — сказал Безымянный, — слушай меня.

И столь сильны были чары, что она почти повиновалась, почти покорилась медоточивому голосу.

— Ты так устала, Мэдди, — продолжал Безымянный. — Ты заслужила отдых. Не борись со мной теперь, когда мы так близко…

И мертвые заговорили, и голоса их были безжизненны, как песчаная поземка.

Зову тебя Моди, дитя Тора,Дитя Ярнсаксы, дитя гнева.Зову тебя Эск,Зову тебя Ясень…

У Мэдди было меньше имен, чем у Одноглазого, и она знала, что ее гимн получится коротким. Она почувствовала его воздействие: голова налилась тяжестью, ноги наполовину вросли в землю…

Усилием воли девочка встряхнулась.

— Бороться с тобой? — спросила она. — Что ж, можно попробовать.

Мэдди достала из кармана не руну, не чары, не мысль-меч, а простой складной нож, какие таскают в карманах сыновья кузнецов и фермеров в Мэлбри и других деревнях.

А еще Мэдди увидела нечто поистине удивительное (Мэдди, которая думала, что ее уже ничто никогда не удивит)! Возможно, ей только кажется, говорила она себе, что там стоят Этельберта Парсон и Дориан Скаттергуд, а рядом с ними Адам Скаттергуд, и Нат Парсон, и… неужели пузатая свинья?

Она решила, что сходит с ума. Другого объяснения нет. Ее несколько возмутило, что в последние отчаянные мгновения своей жизни она вынуждена созерцать физиономии Ната Парсона и Адама Скаттергуда. Но если все идет по плану, подумала Мэдди, то, по крайней мере, ей не придется любоваться ими слишком долго.

— Вот этим? — поинтересовался Безымянный и засмеялся.

Десять тысяч мертвых засмеялись вместе с ним, словно стая стервятников взмыла в небо цвета пушечной бронзы.

Но Мэдди не отводила уверенных глаз.

— Мое тело нужно тебе невредимым, — произнесла она. — Если я умру здесь, мой дух останется в Хель, а остальное просто рассыплется прахом. Я не могу убить тебя, зато могу вот что…

И она приставила нож к своему горлу.

В Хель снова воцарилась тишина. Все смотрели на Мэдди, которая стояла в кольце богов и людей, приставив складной нож к горлу.

Локи смотрел из Нижнего мира и, презирая опасность, усмехался.

Тор смотрел и думал: «Девочка вся в меня».

Один не смотрел, но знал, что происходит, а это то же самое.

Бальдр смотрел и впервые ясно видел решение: не битва и даже не война, а жертва…

— Мэдди! Нет! — завопил Безымянный, и десять тысяч голосов подхватили его крик. — Подумай, что я предлагаю: миры, Мэдди…

Девочка глубоко вздохнула. Удар должен быть точен, времени на другой может и не хватить, подумала она. Она представила, как ее кровь ожерельем брызжет на песок…

Мэдди увидела, что рука ее немного дрожит. Попыталась унять дрожь…

И обнаружила, что руки не повинуются ей.

Слишком поздно: она парализована. Книга Взываний сработала. Теперь она могла лишь следить в отчаянии, как Безымянный торжествующе приближается, и слушать его ядовитый, обещающий шепот в ушах…

«Миры, Мэдди. Что же еще?»

Нат Парсон придушенно крикнул. Он не соображал, что делает, мысль о риске не приходила ему в голову. Все, о чем он думал, — это гадкая девчонка, девчонка, которая обходила его на каждом шагу, которая смеялась над ним, расстраивала его планы, выставляла дураком, а теперь собиралась забрать то, чего он сам так жаждал: Слово, принадлежащее ему по праву…