Том 3. Повести - Николай Гоголь

В Петербурге возобновилась, значит, прерванная-было в Вене работа. И судя по тому, что с отрывками 9-м и 10-м бумагой и вместе почерком сходны только еще отрывки 2-й, 3-й, 4-й и особый отрывок о косноязычии, отрывок же 11-ый, хоть и начат на том же листе, что и 9-ый, но другим уже почерком, да и продолжен на другой уж бумаге, — в петербургский период из отрывков третьей редакции написаны были лишь отрывки 2-ой, 3-й, 4-ый, 9-ый (с отрывком о косноязычии) и 10-ый; 11-ый же и дальнейшие отделены от них, видимо, каким-то новым перерывом в работе.

Что внесли нового в ранее сделанное эти шесть отрывков третьей редакции петербургской записи?

Подобно второй редакции, и третья, продолжив ход рассказа далее от того места, на котором его застала, внесла одновременно ряд дополнений в то, что написано было раньше. Продолжением ранее написанного служат отрывки 9-ый и 10-ый, дополнением же к нему являются отрывки 2-ой, 3-й, 4-ый и отрывок о косноязычии. И наметившаяся еще во второй редакции тенденция к филантропической переоценке комических повестей о чиновниках здесь, в дополнениях третьей редакции, как бы нарастает и углубляется: имеем в виду отрывок 3-й, содержащий, в виде дополнения к ранее наметившемуся комическому рассказу (о службе чиновника), знаменитую патетическую тираду о сострадании к обиженному.[45] Но вместе с тем каламбурно-юмористический элемент не только не ослаблен, а, напротив, усилен и заострен рядом новых анекдотических и стилистических „издевательств“ (в отрывке 4-ом). Окончательно, таким образом, выяснилось теперь контрастное, патетически-юмористическое построение повести.[46]

Отъезд из Петербурга с Аксаковыми в конце декабря 1839 г. помешал Гоголю продолжить работу дальше: с переездом в Москву он всецело отдается „Мертвым душам“ (см. Аксаков, op. cit., стр. 34–37).

Принято думать, что „Шинелью“ Гоголь был затем занят в Вене, летом 1840 г. Прямых об этом свидетельств, однако, нет, а косвенное, приводимое Тихонравовым (сходство бумаги в 13-м отрывке с бумагой одного из отрывков „новой редакции“ „Тараса Бульбы“, см. Соч., 10 изд., II, стр. 619–620) едва ли надежно; напротив, непрерывность текста и сходство почерка в отрывке 13-м с предшествующими отрывками 12-м и 11-м не позволяют составление его отделять от этих последних.

„Шинель“ была закончена, повидимому, не в Вене, а уже в Риме и должно быть ранее конца апреля 1841 г. (когда прибыл в Рим Анненков и застал Гоголя всецело опять поглощенного „Мертвыми душами“). Последние отрывки третьей редакции — 11-ый, 12-ый и 13-ый, написанные один вслед за другим, — мы и датируем предположительно началом 1841 г. Косвенное этому подтверждение видим в том, что̀ известно из переписки Гоголя о его литературных занятиях указанного периода. Еще в конце декабря предыдущего 1840 г. он извещал Погодина о каких-то побочных, кроме „Мертвых душ“, литературных планах на ближайшее будущее. Денежный долг вынуждал тогда Гоголя всё же считаться с просьбами Погодина о присылке ему чего-нибудь для журнала. И несмотря на нежелание отвлекаться от „Мертвых душ“, Гоголь 13 марта 1841 г. писал московским друзьям (Аксакову), что отыщет „какой-нибудь старый лоскуток“ и просидит „над переправкой и окончательной отделкой его, может быть, две-три недели“. Очень вероятно, что, говоря о „старом лоскутке“, Гоголь имел в виду написанные к тому времени отрывки „Шинели“. Да и сам Погодин в это как раз время от Гоголя для своего журнала ожидал, повидимому, скорей известную ему по началу „Повесть о чиновнике“, чем то, что мог из себя представлять тогда будущий „Рим“. Во 2-ой книге „Москвитянина“ (1841 г.), в отделе „Смесь“ (стр. 616), в статье „Литературные новости“, анонсированы имевшие появиться в печати новые произведения Гоголя, где, между прочим, читаем: „Есть несколько готовых повестей: О чиновнике укравшем шинель, Мадонна del fiori и пр“. Наконец, самая бумага, употребленная для отрывка 11-го (для второй его половины) — „голубоватая большого формата“, — та самая, по определению Тихонравова, которою Гоголь „пользовался в Риме“. — См. Соч., 10 изд., II, стр. 631.

Доведя повесть до конца в первые месяцы 1841 г., Гоголь тогда же, очевидно, приступил к переписке черновика набело. Свидетельство этому — последний из 15 дошедших до нас отрывков, согласно нумерации Тихонравова — 1-й. Это, несомненно, отрывок беловой рукописи (на двух половинках разрезанного полулиста белой бумаги), содержащий то самое начало (от слов: „В департаменте“, до слов: „дать никак было невозможно“), которое дошло до нас и в первой, и во второй редакции повести. Переписанное теперь в третий раз, оно впервые лишь тут наделено окончательным заглавьем: „Шинель“; но переписано было, несомненно, с известного уже нам вступительного отрывка второй редакции; первая не доведенная до конца фраза выписана оттуда: „В департаменте… не хочу сказать“ — ср. начало второй редакции, настоящего тома, стр. 451. — Зачеркнув не удовлетворивший его теперь конец фразы, Гоголь не удовлетворился и первой найденной ему заменой; лишь вторая замена удовлетворила его настолько, что почти без изменений перешла затем и в печатный текст, — ср. в отделе „Варианты“, настоящего тома, стр. 521. — Такая правка вступительной фразы в этом отрывке беловой рукописи позволяет и его датировать теми же первыми месяцами 1841 года, что и последние три отрывка черновика. Дело в том, что отрывок 13-й, в отличие от печатного текста, содержит следующую, неуместную в конце большой повести ссылку на самое ее начало и свидетельствующую поэтому лишь о том, что начало это возникло одновременно со ссылкой (т. е. с отрывком 13-м): „Чиновник того департамента, которого не смею назвать по имени по сказанным выше причинам“ — см. в отделе „Другие редакции“, настоящего тома стр. 457. — Разъяснению этих „причин“ и посвящены как раз вступительные фразы отрывка 1-го.

Дальнейшие листы римской беловой копии 1841 г. до нас не дошли — потому, вероятно, что не подвергались уж такой правке, как первый, и, значит, поступили со временем прямо в распоряжение писца.

Писарскую (тоже не дошедшую до нас) копию „Шинели“ Гоголь передал Прокоповичу, видимо, сам, при заезде на несколько дней в Петербург летом 1842 г., перед отправлением за границу, когда решен был вопрос о составе третьего тома задуманного тогда издания Сочинений (см. выше в Введении*). Рукопись эта, как видно из письма Прокоповича к Шевыреву от 6 августа 1842 г. (см. там же*), имела пропуски, которые заполнил „по догадкам“ сам Прокопович.

Далее понадобились-было и иного сорта „поправки“ — цензурные.

21 октября 1842 г. Прокопович писал самому уже Гоголю: „Никитенко… в „Шинели“, хотя не коснулся ничего существенного, но вычеркнул некоторые весьма интересные места. Впрочем Краевский взялся и хлопочет об этом сильно, а Никитенко обнадежил меня, что всё сделает, что будет можно. В эту самую минуту, как пишу к тебе, судьба этих мест решается…. Сообщу тебе, что совсем не будет пропущено, и надеюсь, что в этом же письме“ (см. В. Шенрок „Материалы“, IV, стр. 56). — Обещанного сообщения Прокоповичу сделать, однако, не удалось, и вопрос о том, было ли в самом деле что-нибудь выпущено цензурой в рукописи „Шинели“ или хлопоты Краевского увенчались успехом, остается открытым. Сам Никитенко в своем Дневнике отметил лишь (под 24 декабря 1842 г.): „Я рассматривал новое издание сочинений Гоголя, где между старыми его вещами помещено несколько новых, например „Шинель“ повесть…. Пьесы эти я представлял комитету и решено было их напечатать“. — См. А. В. Никитенко, „Записки и дневник“, I, СПб., 1905, стр. 332–333. — Прокоповичу, как известно, вторично пришлось иметь дело с цензурой, — когда 3-й том был уже отпечатан, а выпуск его в продажу был задержан. До нас дошло „отношение“ попечителя петербургского учебного округа (кн. Г. Волконского) на имя министра народного просвещения, от 4 января 1843 г., по поводу сомнений, возбуждаемых у цензора (Никитенко) сочинениями Гоголя, „нигде еще не напечатанными“, причем приведено несколько мест из „Шинели“, „представленных на особенное внимание цензурного комитета“ (см. „Литературный музеум. Цензурные материалы“, I, СПб., стр. 51–52). Только в 20-х числах января 1843 г. 3-й том, содержащий „Шинель“, был, наконец, разрешен и стал достоянием тогдашней читающей России.

Итак, за „Шинель“ Гоголь принимался четыре раза и только в последний раз довел ее до конца. В Мариенбаде, в июле-августе 1839 г., он продиктовал Погодину вступительный отрывок первой ее редакции („Повести о чиновнике крадущем шинели“), отличающейся от дальнейших своим ничем несмягченным комизмом. В августе — сентябре того-же 1839 г., в Вене, продолжив и покрыв исправлениями погодинский текст, дополнив его одновременно отрывками 5-м, 8-м и переписав заново, с включением нового эпизода (о рождении чиновника), его начало, Гоголь создал вторую редакцию будущей повести, где имя и фамилия чиновника — Акакий Акакиевич Тишкевич. Третья редакция начала складываться в ноябре — декабре 1839 г. в Петербурге, — опять-таки из дополнительных приписок к ранее сделанному (таковы отрывки 2-ой, 3-й, 4-ый, отрывок о косноязычии и, вероятно, тогда же написанные отрывки 6-ой и 7-ой) и из продолжения (отрывки 9-ый и 10-ый); отличительная черта как второй, так и третьей редакций — в постепенном усилении сентиментально-патетического элемента за счет комического. С отъездом Гоголя из Петербурга (в конце декабря 1839 г.) работа прекращается до его возвращенья в Рим, когда он, под давленьем Погодина, в феврале — апреле 1841 г. дописывает повесть в один присест, начав с того, на чем остановился год тому назад в Петербурге и доведя теперь в первый раз работу до конца (отрывки 11-ый, 12-ый и 13-ый). Фамилия чиновника тут — Башмакевич (или, может быть, Башмаков, ср. стр. 547).