Новеллы - Франко Саккетти

И, таким образом, крестьянин ушел, дождавшись всяких успехов, а старший дворецкий – ременных доспехов, потому что он заботился больше о себе, чем о своем короле.

Великим делом была справедливость и мудрость этого короля; но не меньшим делом было то, что от благородного сердца, хотя и живущего в груди простого крестьянина, последовала столь достойная просьба отплатить за алчность человеку, который никогда уже больше не пользовался расположением короля Филиппа, как пользовался им раньше.

Новелла 196

Мессер Рубаконте, подеста Флоренции, произносит три прекрасных и необычайных приговора в пользу Беньяи

Так как я, кажется, уже начал говорить о справедливых приговорах, то я вспоминаю, насколько правилен был приговор Соломона в отношении двух женщин, которые спорили о ребенке; вспоминаю также и слышанный мною некогда рассказ о человеке, которому приснилось, что ему следует получить двух быков от соседа, которых тот у него отнял; справедливый судья, догадавшись, что он настаивал на своем иске на основании сна, велел привести в полдень, когда солнце светит ярче всего, двух быков и провести их по мосту и пошел вместе с истцом; указав ему на отражение быков в воде, он постановил, что эти быки принадлежат ему и что он может их взять. Так вот, вспоминая все это, я расскажу вкратце о четырех приговорах одного подеста Флоренции, по имени мессер Рубаконте,[515] произнесенных в пользу одного простого и забавного человека по имени Беньяи.[516]

Подеста этот еще и двух месяцев не исправлял своей должности, когда случилось следующее. Беньяи находился как-то на мосту, который был тогда деревянным; навстречу ему двигалось большое количество всадников и он был вынужден взобраться на деревянные перила, бывшие не особенно широкими. Когда всадники проезжали мимо него, они его столкнули, и он свалился в Арно, упав при этом на одного человека, мывшего себе ноги, и убил его. Родственники умершего велят тотчас же схватить Беньяи и требуют для него перед названным подеста смертного приговора, принимая в соображение, что он убил такого-то. Рассмотрев дело и невзирая на то, что закон гласит: «Убийца должен умереть», подеста возражал обвинителям. И когда они настаивали, говоря, между прочим: «Мы хотим восстановить свою честь», то подеста сказал им: «И я хочу удовлетворить вас и хочу, чтобы вы были отомщены. Путь для этого таков: пусть этот Беньяи пойдет на Арно мыть ноги, туда же, где мыл их умерший, а один из вас, из наиболее близких родственников покойного, пусть станет на перила моста, в том же месте, откуда упал Беньяи, и упадет на него». Родственникам приговор этот не понравился; но они не знали, как на него ответить; они отказались от иска, и Беньяи был оправдан.

Второе дело было такое. У одного крестьянина упал осел, и он, не будучи в состоянии поднять его, попросил Беньяи, чтобы тот подымал осла сзади в то время, как он будет подымать его спереди. Когда Беньяи, взяв животное за хвост, стал тянуть его изо всех сил вверх, хвост остался у него в руках. Хозяин осла, решивший, что он разорен, обратился к названному подеста и предложил ему допросить Беньяи; но подеста, выслушав, как Беньяи ссылается на то, что он считал хвост осла гораздо крепче подвешенным, разразился по этому случаю громким смехом. А хозяин осла сказал Беньяи: «Я не приказывал тебе вырывать ему хвост».

Подеста ответил на это: «Добрый человек, веди осла домой, и хотя у него нет хвоста, он отлично донесет до места свое туловище».

А крестьянин спросил: «Чем же он будет отмахиваться от мух?»

Тогда судья постановил, чтобы хозяин увел осла, а если он этого не хочет, то пусть Беньяи продержит его у себя до тех пор, пока у него не вырастет новый хвост, после этого пусть вернет его хозяину. Беньяи оказался оправданным, а крестьянин так и увел осла к себе домой куцым, ибо ничего другого делать ему не оставалось.

Третье дело было такое. Беньяи случилось найти кошелек с четырьмя сотнями флоринов, и он отдал его потерявшему его человеку, когда тот стал его искать. Но хозяин кошелька стал тогда спорить с Беньяи, утверждая, что в нем не хватает ста флоринов. Беньяи ответил на это: «Я возвращаю его тебе таким, каким нашел».

Дело дошло до подеста, и тот, выслушав его, сказал истцу: «Как же можно поверить, чтобы человек этот хотел поступить дурно, раз он добровольно вернул тебе деньги?»

– «Но, – отвечал истец, – в моем кошельке было пятьсот флоринов!»

Когда подеста сказал: «Ну, так я постановляю, что кошелек с четырьмястами флоринов останется у Беньяи до тех пор, пока ты не найдешь своего с пятьюстами; либо ты его получишь, если согласишься взять его, каким он тебе был передан; но при этом ты поручишься, что вернешь кошелек с четырьмястами флоринов, если он окажется чужим».

Тот взял его и поручился, а Беньяи был оправдан.

Четвертый и последний случай произошел почти что под конец службы подеста. Дело было так. Беньяи отправился верхом на ярмарку в Прато.[517] Около Перетолы он присоединился, как это бывает, к нескольким всадникам, среди которых были дамы. Так как лошадь у Беньяи была немного с норовом, то она стала вскакивать на другую, на которой сидела беременная женщина. Женщина упала на землю и выкинула. Муж и братья ее подают жалобу подеста. Вызванный на суд Беньяи явился и сказал, что виновен не он, а лошадь и что лошади этой он не знал и никогда с ней не беседовал. Подеста ответил на это: «Ей-богу, Беньяи, ты великий преступник! Сколько раз уже мне приходилось судить твои дела!»

И обратившись к родственникам дамы, он сказал: «Чего вы требуете?»

А те отвечали: «Мессер подеста, подобающее ли дело совершил он, заставив выкинуть эту даму?»

Подеста ответил на это: «Вы слышите: он говорит, что он не виноват. Лошадь – животное: что с ней поделаешь?»

Истцы сказали на это: «А как же получить нам обратно нашу даму в прежнем ее положении беременной?»

На это подеста ответил: «Я хочу так рассудить это дело: отправьте эту даму в дом к Беньяи, и пусть она остается у него до тех пор, пока он не сделает ее беременной, как она была прежде».

Услыхав это, истцы ушли и дамы к Беньяи не отправили. А он остался оправданным.

Когда наступило время отчитываться[518] перед синдиками, то на подеста было подано много жалоб по поводу дел Беньяи, причем ссылались на то, что он не соблюдает ни законов, ни статута коммуны. Подеста оправдывался, говоря: «Лучший закон, каким можно пользоваться, – закон правды и разума, ибо закон гласит: убийца должен умереть; но есть очень большая разница между смертью и смертью. Ведь существуют случаи убийства, за которые нужно было бы дать награду, а не то что казнить; и бывают случаи убийства, которые заслуживают тысячи смертей. А потому необходимо, чтобы существовал посредник, который придерживался бы иного пути, чем путь слепого исполнения закона, и этого пути и должен держаться рассудительный судья; и хотя я и не принадлежу к таковым, но я сужу по благоразумию и по-хорошему».

Выслушав его приговоры и особенно приговоры по делу Беньяи, синдики все в один голос сказали, что он заслужил не отрешение от должности, а больших почестей от коммуны. И в согласии с приорами они постановили и вместе со своими советниками приказали, чтобы этому подеста были переданы от флорентийцев знамя и щит с гербом коммуны. Это был первый случай, что они давались нашим судьям.

Дай бог, чтобы теперь их давали столь же заслуженно, как это делалось в былые времена! Тогда ими награждали за доблесть; сейчас же они Даются из любезности и приязни.

Новелла 198

Когда у одного слепца из Орвьето, обладавшего, однако, зорким умом, отняли сто флоринов, то он благодаря своей хитрости добивается того, что вор кладет деньги обратно на то самое место, откуда он их взял

Гораздо догадливее был некий слепец из Орвьето, обладавший глазами Аргуса,[519] который вернул себе сто отнятых у него флоринов, не ходя по судьям, не созывая третейского суда и не обращаясь к закону или к измышлениям нотариев. Этот слепец был прежде зрячим; звали его Кола, и в прошлом он был брадобреем. Когда ему было около тридцати лет, он потерял зрение, и, будучи бедняком и не имея возможности жить на заработок от своего либо какого-нибудь другого ремесла, он был вынужден просить милостыню. Он стоял обыкновенно каждое утро у соборной церкви в Орвьето, вплоть до девяти часов. Там ему подавала, ради Христа, большая часть местных жителей, так что в течение недолгого времени он отложил сто флоринов, которые прятал на себе в небольшом мешочке.

Случилось так, что, преуспевая в сбережении этим путем больше, чем от ножниц или бритвы, он однажды утром надумал, полагая, что в церкви никого уже не осталось, выйти в притвор и спрятать свой мешочек со ста флоринами под кирпич пола; потому что в ту пору он еще мог видеть, как был устроен пол. И как он надумал, так и сделал, считая, что в церкви не осталось никого, кто бы мог его увидеть.