Эвернесс - Йен Макдональд

— Вот такая манджарри мне по вкусу, — заметил Шарки. — Принесите, мистер Сингх.

Эверетт нашел птицу в кустах, где пышная зелень влажной низины уступала место тощей растительности холмов. Грудку фазана разнесло дробью, тельце обвисло, но еще хранило тепло и сочилось кровью. Перед тем, как засунуть птицу в карман своего необъятного плаща, Шарки внимательно осмотрел ее и остался доволен.

— У моего отца была одна теория, скорее, философия, или жизненное правило. Когда мы росли, мы ели только то, что отец убил собственными руками. А когда стали взрослыми — лишь то, что убивали сами. Все Лафайет Шарки рождались с удочками в руках, а как только переставали ходить под стол пешком, начинали охотиться. Добывали и готовили все, что летало, кралось или плыло. Отец верил, что, забирая жизнь живого существа ради его мяса, ты должен быть готов отдать свою. А если ту покупаешь мясо в лавке, это не просто позор для бессловесного создания, чью жизнь отобрали, чтобы ты набил свою утробу, а элементарная трусость.

— Мы часто готовили вместе с отцом, — сказал Эверетт.

— Мужчина должен уметь прокормить себя и друзей.

— Я готовил мидии. Мелко режешь и слегка припускаешь в сливочном масле лук-шалот, добавляешь чеснок и вино, опускаешь мидии, а они только что не пищат. Когда створки откроются, блюдо готово.

— Вы схватили суть, мистер Сингх, — улыбнулся Шарки.

— Еще я думаю, что, если ты что-то убил, ты обязан это съесть. Еще позорнее убивать ради убийства.

— Немало живых существ убивают ради убийства, — заметил Шарки и перезарядил дробовик.

Солнце стояло в зените зимнего дня. Шарки и Эверетт спускались в долину. Трижды Шарки останавливался и поднимал руку, ощущая чье-то присутствие в кустах, но больше не выстрелил.

— Шарки, тогда в Германии вы и впрямь были готовы сдать меня кьяппам?

— Да, мистер Сингх. Полагаю, мне давно следовало объясниться. Я — нехороший человек. Никогда не был хорошим, никогда им не стану, несмотря на слово Господа на моих устах и в сердце моем. Я творил дурные дела, мистер Сингх. Бесстыдные, ужасные. Майлз О'Рейли Лафайет Шарки, мастер-весовщик, солдат удачи, авантюрист и джентльмен. В каждой из этих ипостасей я грешил и предавал. Моя душа проклята, а сам я принужден бродить по свету, без надежды и дома. «Блуждающие звезды, для кого сберегли эту тьму, этот мрак».

— Я слышал, вы убили своего отца, потому что он ударил вашу мать.

— Где слышали?

— Сен сказала.

— Половине из того, о чем болтает эта палоне, не стоит доверять. «Которых уста говорят суетное, и которых десница — десница лжи». Главное понять, какой именно половине. Нет, мистер Сингх, есть немало грехов, которые могут отвадить от родного очага. Я слишком долго бродил по свету, и мне уже поздно возвращаться домой. Капитан Сиксмит подобрала меня на улицах древнего Стамбула — солдата удачи, свободного художника, жадного до денег — и дала мне дом и надежду. Этот летучий корабль — лучшее, что уготовано для меня под небесами. За неимением остального я верен ему и никому не позволю его погубить. Я пойду на все, лишь бы он, как прежде, свободно парил в вышине. Это мой долг, моя амрийя, как говорят эти люди. Так что без обид, мистер Сингх.

— Без обид, мистер Шарки.

«Ты без колебаний предашь меня снова, — подумал Эверетт. — Сейчас я могу расслабиться, потому что опасность угрожает всей команде, но если придется выбирать между мной и дирижаблем, ты легко мной пожертвуешь. Без всякой личной неприязни. Просто поступишь в соответствии с твоим представлением о южной чести».

— Ш-ш-ш, — Шарки поднял руку.

Они вышли на дорогу, из-за разросшихся деревьев напоминавшую туннель. Шарки перемахнул через покосившуюся изгородь.

— Заяц.

— Где? — прошептал Эверетт.

— Здесь.

Эверетт проследил взглядом за пальцем Шарки. И впрямь заяц. Косой стоял на задних лапах, с подозрением вглядываясь в пришельцев, на дальнем краю поля.

— Отсюда из дробовика не достать, — заметил Эверетт.

— «Как утренняя заря — явление его».

Убрав дробовик, Шарки вытащил из потайного кармана изящный револьвер, отделанный серебром. Из другого кармана он достал длинный металлический штырь, который прикрутил к стволу. Коробка из-под сигар пряталась в браконьерском кармане, где раньше скрылся фазан. Один поворот — и коробка обратилась ружейным ложем. Шарки со щелчком соединил части, и у него в руках оказалось бижу ружьецо.

— Работа Эйзенбаха из Мюнхена. Лучший ружейный мастер в мире, да что там, во всех известных мирах.

Шарки, не торопясь, прицелился. Раздался выстрел. Заяц замертво рухнул в траву. «Оружейная пуля летит быстрей звука», — подумал Эверетт. Заяц не успел услышать звук выстрела, который убил его. Эверетт подобрал мертвого зверька. Мгновение прошло между жизнью и смертью. Эверетт увидел это мгновение, крохотное содрогание, последний рывок жизни, которую точный выстрел Шарки вышиб из заячьей головы. Бедняга просто не успел ничего понять. Смерть нельзя понять. Смерть — это отсутствие, пустота. Был — и нету.

Тушка еще хранила тепло, мех ласкал пальцы, кровь стекала на ладони. Отец Шарки прав. В его философии таился глубокий смысл: ешь только то, что готов убить собственными руками.

— Никогда не готовил зайца, — сказал Эверетт.

Тишина внушала ужас. Его голос прозвучал громко и фальшиво, будто оскорбляя каждое растение, облако и живое существо в округе. Двумя ловкими движениям ножа Шарки мастерски разделал тушку.

— Повисит пару дней и будет самое бона.

Шарки двинулся дальше, к заброшенному фермерскому дому, скрытому в непроходимых зарослях.

— Неплохо бы разжиться какой-нибудь дичью. У нас на Юге любят курятину.

Тихий низкий звук летел над покинутой Англией: лопасти ветряков со свистом рубили воздух. Эверетт поднял глаза. На миг ему показалось, что под брюхом «Эвернесс» что-то движется. Он помахал рукой, хотя Макхинлит вряд ли увидит его на таком расстоянии. Дирижабль нависал над холмами подобно дождевой туче.

— Не отставайте, мистер Сингх.

Коттедж был из тех, что сдаются на лето. В высокой траве пряталась мертвая «Ауди». Ветер поначалу робко отрывал от крыши куски черепицы, потом разошелся и за несколько зим довершил задуманное. Казалось, что на чердаке идет ремонт: со стен свисали обои, на столы и кресла осыпалась штукатурка. Стекла в окнах давно вылетели, и выцветшие занавески шевелил ветер. Пахло плесенью и гниющей шерстью ковров. Лужайки превратились в непроходимые джунгли. Что-то синее, раздувшееся и очень-очень мертвое плавало в заваленном листьями бассейне.

— Непохоже, чтобы тут водились куры, — заметил Шарки.

Они двигались резко. Они двигались быстро. Они неожиданно выскочили из-за угла. Эверетт заметил три темных, низко скользящих над землей тени, и тут же рядом прогремел выстрел Шарки. Дальше Эверетт действовал, не рассуждая. Передернуть затвор, снять с предохранителя, прицелиться, нажать на курок. Отдача едва не сшибла его с ног, но дробь отбросила нападавшего назад. Оставшиеся двое приближались. Эверетт замешкался. Шарки выхватил дробовик. Два резких хлопка подняли с деревьев стаи птиц.

— Как дела, мистер Сингх?

— Нормально.

Он стрелял, он убил. Убил, не задумываясь.

— Хороший выстрел, сэр.

Эверетт приблизился, чтобы рассмотреть, кого он убил. На близкой дистанции дробовик — устрашающее оружие, поэтому тела были сильно изувечены, но, по крайней мере, принадлежали существам из плоти и крови. Собакам, жилистым, оборванным и голодным. Лисья морда одной напоминала терьера, уши другой выдавали овчарку. Третья, крупнее прочих, судя по кучерявой шерсти и висячим ушам, при жизни была пуделем. Впрочем, все трое гораздо больше походили на своих предков — волков.

Черная жидкость, сочившаяся из глаз, ушей и ноздрей терьера, образовала лужицу. Лужица двигалась, бурлила, словно рой насекомых, на глазах меняя форму. Это была не кровь. Эверетт отступил назад. Теперь жидкость вытекала из-других собак, очень осмысленно сливаясь в один поток. Вскоре озерцо кипящей черноты окружило труп терьера.

— Назад, мистер Сингх, — сказал Шарки. Эверетт отступил от копошащейся черной массы. — Сможете перезарядить?

— Смогу, сэр.

— Так не медлите!

Эверетт вставил патроны в патронник. Шарки держал оружие наготове в обеих руках. Теперь поверхность озерца бурлила, образуя объемные формы: крохотные ладошки, лисьи головы, птичьи крылья, открытые пасти. Жидкость, задрожав, приняла форму собачьей морды — и снова растеклась по земле. И снова приняла форму: волк, пес из ада, черный, громадный, готовый пожрать все на своем пути.

— «И на челе ее написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным».

Шарки выстрелил, Эверетт замешкался лишь на мгновение. Пес взорвался фонтаном брызг. Теперь чернота капала с веток, пятнала фасад дома, стекала ручьями с брошенной «Ауди».