Шапка Мономаха - Наталья Иртенина

– Ну, – он гостеприимно, но неуклюже развел руки, – как-то так. – И в упор воззрился на Давыда. – Пойти, что ли, распорядиться…

Киевский князь ушел из трапезной, оставив их вдвоем с гридином у двери.

– Что так хмур, Давыд? – попытался затеять беседу Василько. – Чрево болит или зубами маешься?

– Хвораю, – хрипнул тот, отведя в сторону очи.

– Хворому и жизнь не в радость, – согласился теребовльский князь и неожиданно предложил: – Пойдешь со мной на рать в ляшские земли?

– Куда мне, – не заинтересовался Давыд.

– Мороз нынче ударит, – не зная, о чем еще говорить, скучно молвил Василько.

– А где брат? – будто очнувшись, спросил Давыд у гридина.

– Кажись, в сенях, – прислушался отрок.

– Пойду позову его.

Давыд, сгорбив плечи, вышел. Напряжение, висевшее в воздухе, передалось и теребовльскому князю, но он продолжал сидеть как ни в чем не бывало. В злоумышление обоих дядьев против него Василько Ростиславич не верил, а странности их поведения относил к недавней еще непримиримости. Нелегко ведь человеку переменять настроения ума и души. Сам же он всякие перемены в своей жизни переносил легко, быстро приноравливаясь к новому, хорошему или плохому. Если враг нежданно стал другом, либо наоборот, в том нет ничего особенного и преизрядного. Этому князя научила судьба, своя и отцова. Обоим довелось одинаково познать внезапно свалившуюся на голову, после смерти родителя, изгойскую долю, жить милостниками на чужом дворе. Оба затем с кровью и потом отвоевывали у судьбы свою славу и честь.

Задумавшись о былом, Василько не заметил, как исчез и гридин, а дверь оказалась закрыта. Из сеней внезапно донесся сдавленный вопль: «Князь!.. Тебя обманули!» Василько узнал голос Кульмея. В один миг он был у двери и безуспешно ломился в нее. Шум борьбы смял в сенях крики.

– Святополк! – в гневе воскликнул князь. – Ты предал меня! Да будет теперь между нами крест Господень, который ты переступил!

Бросившись к окну, он распахнул створки и стал дергать окованные медью ставни. Но их заранее замкнули снаружи. Спасения не было.

Возня в сенях прекратилась. Василько снова попытался сломать дверь, но та сделана была крепкой.

– Не буянь, княже, – вдруг раздалось с той стороны.

– Кто это?!

– Стража. Велено тебя стеречь. Не рви жилы понапрасну, княже, – добродушно посоветовали ему. – Все равно не убежать тебе.

– Что сделали с моими боярами?

– Сонным зельем опоили, а одного так успокоили. Не боись, княже, живым оставили, только вервием связали. Всех на телегу погрузят да свезут подалее от Киева. Там отпустят.

– Что со мной делать хотят?

– Откуда нам знать. Мы кмети простые, в княжьи дела не лезем.

Обхватив руками голову, Василько опустился на лавку.

– Воистину, кого Бог хочет наказать, того лишает разума, – в холодном отчаянии проговорил он.

…Молва о том, что на Святополковом дворе предательски схвачен и заточен теребовльский князь, огнем разошлась по Киеву в тот же день. Шила в мешке не утаишь: что знает княжья младшая дружина, то знают все, включая баб и холопов. Пока Святополк, созвав бояр на совет, рассказывал им, как хотел убить его Василько, сговорившись с Мономахом, и как собирался присвоить себе его города, на вечевой площади таяло пронзительным звоном подмерзшее било. Веча в Киеве не созывали уже четыре с лишним года, с самой смерти предыдущего князя. Горожане, соскучившиеся по горлодерству, не медля бросали то, чем были заняты, и шли на зов. На конях подъезжали отроки из боярских усадеб, житьи люди – купцы, богатые мастеровые. На своих двоих прибегала чернь.

О небывалых на Руси любечских клятвах князей только бирюк или глухонемой не вел в последние дни разговоров. Даже дурни трепали языками, умным же людям и подавно было о чем порассуждать. И вдруг – не успел еще остыть тот крест, целованный шестерыми князьями, согретый их дыханием, как один из них оказался в плену у другого. Мало того, повержен восхищавший многих своим храбрством теребовльский князь, а ненавидимый – тоже многими – Святополк торжествует.

Вече тревожно гудело, чувствуя надвинувшуюся на Киев беду.

В думной палате тем временем бояре разделились надвое. Одни приговорили:

– Если тебе, князь, дорога твоя голова, а заодно и наши, устранись от этого дела. Если Давыд сказал правду, то отдай ему Василька. Пускай от Давыда будет ему наказание. Если же это наговор, то пусть Давыд сам отвечает за свою ложь. А ты, князь, не принимай мести от своих братьев и от Бога.

Другие советовали посадить Василька в яму, а Мономаху отправить обличающее письмо с изложением его вины.

– Пусть оправдается перед тобой, князь, за себя и за Ростиславича. Невиновны окажутся – тогда помиритесь. А если виновны, то один злодей у тебя в руках будет, и сговор их порушится.

Никакой из двух советов не перевешивал другого.

Далеко за полдень вече вытолкнуло из своих недр градского старшину и троих житьих людей, рассуждавших по справедливости и по уму. Вечевая толпа обязала их пойти к Святополку Изяславичу – растолковать ему все невыгоды для Киева большой княжьей распри, чей призрак вставал за пленением Василька.

Напоследок наставляли послов, чем вразумлять и жалобить князя:

– Мономах теребовльского в обиду на даст. Сам ратью на Киев пойдет и других князей приведет.

– Ополчатся друг на дружку, начнут друг у друга грады и землю жечь. А нам убытки считай и горе лаптем хлебай!

– О торговле пущай подумает. Торговлишка намертво встанет, ежели всю Русь всколыхнут войной.

– И половцев на поживу приманят. Мало, что ль, теряем от их каждогодних наскоков! В давешнем году поганым совсем чуток нахрапу не хватило взять на копье Киев.

Градский с житьими сели на коней и поехали на двор тысяцкого Коснячича просить встречи с князем. До двора не доехали – повстречали боярина по пути, сопровождаемого кметями и оружными холопами.

– Что скажете, люди градские? – неприветливо осведомился тысяцкий. – Пошто без причины сбежались на вече и о чем трезвонили там?

– А будто бы тебе не известно о чем, Наслав Коснячич. Будто ты сам без причины себя кметями окружил. – Градский не уступал ему в неприязненности. – Люди волнуются, что в Киеве беззаконие сотворилось. Веди нас к князю, боярин.

– Это какое же беззаконие? – притворно удивился тысяцкий. – Никак, опять чернь на жидов жалуется? Вот надоели-то! К князю с такими пустяками нечего лезть. Поворачивайте назад.

– Люди не хотят, чтоб началась война из-за теребовльского князя! – возмутился градский, оскорбленный презрением.

– А еще они чего не хотят?

Вечевые послы кратко и с достоинством изложили боярину суть беспокойства горожан.

– О торговле волнуетесь – это понятно, – молвил тысяцкий, выслушав. – Поганых боитесь – тоже понятно. Но на то и князь, чтоб ваши заботы были его заботами. Прочее же – не ваше собачье дело, люди градские.

– А ты нас псами не поноси, боярин, – степенно ответил один из купцов. – Горожане ведь за нашего князя, за Святополка Изяславича, не держатся крепко. Если доведется ему спорить с Владимиром Всеволодичем, кто прав, а кто виноват, люди киевские еще подумают, чью сторону принять. А спор такой между князьями теперь непременно случится. Что из этого может выйти, ты с князем подумай. И наши слова непременно сообщи ему, если не хочешь самих нас к нему пустить.

Прочие послы подтвердили сказанное. Тысяцкий смотрел на них со злобой.

– Я запомнил ваши слова, люди градские, и передам князю. – Он развернул коня. – Как бы вам после не пожалеть о том!

…В тот же день, к вечеру, на княж двор пожаловали еще просители за схваченного Василька Ростиславича. Князь Святополк только что оттрапезовал с некоторыми из бояр и Давыдом Игоревичем. Обильная еда немного утишила его гнев на горожан, вздумавших открыто угрожать. Но к меду князь не успел приступить – помешал ключник, доложивший, что явился целый крестный ход.

Святополк поперхнулся.

– Кто?

– Штук семь чернецов, – с гримасой молвил ключник, – у всех кресты на груди и клюки в руках. Так сказать гридям, чтоб пустили?

– Монастырские игумены, – догадался тысяцкий.

– Митрополита нет средь них? – на всякий случай спросил князь и оглянулся на сотрапезников.

– Вроде нет, – почесал в бороде раб.

– А зачем пришли?

– Сказали, будто хотят слезно печалиться за теребовльского князя. Ишь, удумали, вороны, – хмыкнул ключник. – Мало им монастырей понаставили, надо в княжьих хоромах тоску разводить.

– Гони прочь их, брат, – посоветовал Давыд.

– Гони их прочь, – повторил Святополк рабу.

Ключник поворотил в дверях жирный зад.

– Стой! – крикнул князь. – Я передумал. Позови их. Только не всех. Пускай двое придут… Может, и эти грозить мне станут гневом Божьим?..

Он схватил со стола чашу, полную меда, быстро, торопясь и проливая на себя, выхлебал всю до дна. А когда отер бороду, его очам предстали два дюжих седобородых монаха с настоятельскими посохами – игумены киевских обителей. Пожелав ангела за трапезой, они направили на князя взоры, исполненные грустной укоризны.