Злой дух Ямбуя - Григорий Федосеев

— Тогда увези с собою это… — Старушка дрожащей рукой берет горсть земли с пучком бледно-желтого ягеля и сует ее в карман моей телогрейки. — А от тебя у нас Загря. Спасибо за него. Ты не болей за него, не обидим. Но если когда-нибудь еще наши тропы сойдутся, верну тебе собаку. Верь мне. — Она протягивает свою худую руку.

Стою перед ней как истукан. Старуха не догадывается, с чем я шел к ней, смотрит на меня доверчивыми глазами простодушного человека. Я не выдерживаю, беру ее руку.

— Согласен, Лангара: если встретимся, ты вернешь мне Загрю.

— И еще одно слово хочу сказать: не думай, что Лангара дурная, не понимает, что делается на свете. Я гляжу на детей — они другими станут людьми. Да и сама не хочу быть такой, как прежде. Моя мать никогда не поднимала головы, а я ее не опускаю…

Из-за далекого перелеска донесся выстрел. Кто-то взревел. Упала лесина. Олени подняли головы, перестав кормиться.

Лангара забеспокоилась.

— Это Карарбах стрелял, — сказала она, хватая меня за руку. — Ты не обманулся, хорошо видел, что амакан пропал в зыбуне? Не поймал ли он сейчас Карарбаха?

И она бросилась к стоянке.

Когда я пришел туда, старуха уже седлала учага. Кто бы мог дать ей шестьдесят лет, видя, как с винтовкой в руке она легко вскочила на оленя, погнала его через топкую марь, беспрерывно подбадривая пятками.

Мы с Долбачи побежали ее следом. Пока перебрались через марь, Лангара была уже далеко за перелеском.

За вторым болотом показался ельник. У его края горел костерок, и дым сиротливо сверлил синь утреннего неба.

— Карарбах зверя убил, — сказал Долбачи, сбавляя бег.

Подходим к ельнику. Лангара сидит уже у огня, ест свежую печенку. На лице и следа не осталось от тревоги.

На земле лежит огромный сохатый, сваленный пулей старика. Широченные лопасти рогов в сажень в размахе. Черная с проседью шуба лоснится. На ногах почти белые чулки. Зверь уже в брачном наряде — красавец, хотя до гона еще недели три.

Мы с Долбачи помогаем Карарбаху освежевать сохатого, разделить тушу на равные части для вьюков. У Карарбаха на завтра много лакомств: две берцовые кости, жирные почки, печенка. Сегодня ему разрешается есть «сколько хочет брюхо».

Лангара дремлет у огня, разнеженная теплом. Старик присаживается рядом с нею на сучковатую колоду, достает из котомки топор. Обухом дробит кости, выбирает мозг, складывает возле себя горкой.

Старуха пробуждается. Смотрит на меня сытыми глазами.

— Это хочешь? — Она отсекает ножом ломоть от недоеденной печенки и подает мне. Я кладу его на жар.

— Старику нынче большой фарт, — говорит Лангара.

— А ты вчера пророчила, что ему вообще не будет удачи.

— Харги еще себя покажет. Ты напрасно говоришь — духов нет, духов нет… а кто есть?

— Человек.

— Человек должен кого-то бояться…

— Если не надеется на себя, — перебиваю ее.

Лангара хочет возразить, но замечает возле Карарбаха горку мозга, обрывает разговор — обилие пищи действовало на нее успокоительно.

Начался пир. Ели все сырое, несоленое, как наши далекие предки, и от жирной пищи как будто пьянели. Будь чай — пиру бы не было конца.

Лангара вложила нож в ножны, встала. Карарбах и Долбачи перестали жевать, тоже поднялись.

— Возьмешь сколько надо мяса в дорогу, остальное Цыбину, так хочет Карарбах, — сказала старуха, обращаясь ко мне.

Через час свернули лагерь. Вьюки разложены по седлам. Лангара и Карарбах пойдут с нами до поворота к Реканде, и мы распрощаемся. Последним покинет стоянку Цыбин со своими людьми. Его путь на Ямбуй.

У лиственницы Загря. Я прячусь от его взгляда — мне не по себе. Не знаю, как расстанусь с собакой… Уйду, не прощаясь.

Два оленя впряжены в носилки. В них повезем Степана до аэродрома. Настроение у парня бодрое.

Все собрались у затухающих головешек. После минутного молчания прощаемся с наблюдателями. Они пока не имеют права мечтать о пути в жилые места. У них еще встречи со снежными буранами, с лютой стужей.

Впереди идет Лангара, ведет в поводке Загрю. Кобель беспрерывно поворачивает голову, ищет меня, не может понять, почему я охладел к нему и куда ведет его эта старая женщина? Он упирается лапами, отказывается идти, но Лангара тащит его дальше.

Вот и поворот к Реканде. Нам — на запад, пастухам — на юг, к Худорканским хребтам. Я обнимаю Карарбаха. Он загрубевшей ладонью хлопает меня по спине и улыбается. Подхожу к Лангаре; она кладет руки мне на плечи, припадает седой головой к моей груди.

— Твоя мать счастливая. Как далеко ты ушел, а свое стойбище не забываешь.

— Поверь, Лангара, и ты будешь счастливой матерью. В интернатах ваших детей безусловно будут учить, как жить в тайге, и для них не будет лучшего места на земле, чем то, где они родились.

У Лангары на глаза навертываются слезы. Я растревожил ее боль, о которой она забыла в повседневной суете, но которая никогда не стихала.

— Если это правда, — сказала она, вытирая ладонью заплаканные глаза, — мы с Карарбахом подождем умирать. Тогда я поверю, что человек сильнее Харги.

Я смотрю на нее. Сколько таких тружениц знает эта скупая земля! Они рожали детей и учили их мудрым законам предков, добывали огонь и поддерживали его всю ночь; выделывали шкуры и обшивали семью; варили пищу и ели, что оставалось от обеда; ложились спать последними и вставали до зари. У них грубые руки тружениц и добрые материнские сердца. Эти женщины давали начало жизни и умерли, не оставив нам даже своих имен.

На меня в упор смотрит Загря. Он, кажется, понимает, что расстаемся навсегда. Я не выдерживаю, припадаю к нему; он лижет шершавым языком мое лицо…

Караван тронулся, закачался на тропе. Взвизгнула собака, рванулась и повисла на ошейнике, неистово взвыла. Я сбежал к бушующей Реканде, рев переката заглушил вой Загри.

За рекою, на подъеме, мы остановились поправить вьюки. Карарбах и Лангара все еще стояли на возвышенности среди одиноких, изувеченных ветрами лиственниц. От них оторвался черный комок — Загря. Отпущенный старухой, кобель стремительно понесся нашим следом. Перемахнул реку и, не задерживаясь возле нас, исчез в чаще.

Я оглянулся, хотел поблагодарить добрую старуху, но на бугре ни Карарбаха, ни Лангары уже не было — их поглотили корявые дебри тайги.

РОМАН-ГАЗЕТА № 18(366) 1966

Послесловие

— Тебя ожидает большая дорога! — говорит читателю каждая новая книга Григория Анисимовича Федосеева. Ведь любая из книг этого писателя — одна из дорог, которые ему пришлось пройти за свою немалую жизнь. Его первый путь был из горной казачьей станицы под Тебердой, где он родился в Краснодарский политехнический институт. После его окончания Федосеев в числе первых советских геодезистов начал «снимать карту страны». Где и как только не приходилось ему путешествовать: на лошадях и оленях, на вездеходе и собаках, в лодке и на вертолете, но чаще всего — пешком. Позади тысячи километров тайги и тундры, стены мошкары, десятки преодоленных горных хребтов, треск налетевшего на речной порог плота…