Источник счастья. Книга вторая - Полина Дашкова

Однако вставать и подходить к чужому столику было неловко, это нарушало традиции клуба. И Кольт сидел, без всякого аппетита поедал нежнейшую гусиную печень с брусничным соусом и косился в сторону ниши. Официант принес чайник с фирменным травяным чаем. Петр Борисович отвлекся всего на минуту, а когда опять взглянул в угол, понял по расположению теней, что там за столом никого уже нет. За нишей имелся дополнительный проход в холл. Советник президента исчез.

«Ерунда, – в десятый раз повторил про себя Петр Борисович, усаживаясь после легкого клубного обеда в автомобиль, – глупая, нелепая случайность. Тусклый свет, близорукость».

Он вернулся в свою контору. Остаток дня прошел в липком тумане, в кошмарном полусне. Петр Борисович выслушивал доклады, звуки сливались все в тот же омерзительный писк. Не глядя подписывал какие-то бумаги. Строчки растекались перед глазами. Несколько раз набирал номер медиамагната. Мобильный по-прежнему не отвечал. Секретарша вежливо заверяла, что просьбу передала, магнат свяжется с ним непременно, однако сейчас он занят.

Единственным осознанным действием был звонок Елене Алексеевне Орлик.

– Вы совсем меня забыли, – сказал Кольт.

– Ну что вы, просто работаю по двадцать часов в сутки. Как вы себя чувствуете?

– Я очень хочу вас видеть, Елена Алексеевна.

– Что с вами, Петр Борисович? Что случилось?

– Ничего. Просто голова трещит.

– Прилетайте сюда. Помните наш последний разговор? Есть интересные новости. Но это не по телефону. Все, Петр Борисович, простите, я больше не могу говорить. Берегите себя. Надеюсь, скоро увидимся.

От звука ее голоса ему стало немного легче, но говорила она слишком поспешно и холодно. Больше звонить никому не хотелось.

Ольга Евгеньевна принесла ему еще порцию мерзейших статеек, о нем, о Светике, но он не мог читать.

– Конечно, не надо вам читать, Петр Борисович, – сочувственно согласилась дама и отодвинула листки распечаток. – Знаете ли, тут прослеживается определенная тенденция. Это похоже на черный пиар. Такого рода кампании устраиваются перед выборами. Но вы, насколько мне известно, никуда не баллотировались. Деньги затрачены пока небольшие, впрочем, судить о масштабах трудно, это только начало. Думаю, на организацию публикаций ушел примерно месяц, то есть все началось именно тогда, когда у вас возникли серьезные контакты с фирмой «Генцлер». Это наводит на мысль…

Она говорила еще минут пять. Он не понимал смысла слов. Проклятое сверло в мозгу набирало обороты. Петр Борисович выпил очередную обезболивающую таблетку, секретарша заварила ему крепкий чай.

– Петр Борисович, давление меняется, магнитные бури, у меня тоже сегодня весь день голова трещит.

– Да, Тома, спасибо, я понял.

Верная Тома подошла и приложила ладонь к его лбу.

– Может, это грипп? Давайте я вызову врача.

– Не надо. Все. Иди.

Сквозь боль сумел пробиться сиплый голос Агапкина в телефонной трубке.

– Не раскисай, Петр. Держись, – строго сказал старик. – Они именно этого добиваются. Зачем ты выключал телефон? Я ужасно переволновался за тебя. Я, видишь ли, второй день сижу в Интернете, читаю всю эту мерзость.

– Я не выключал. Просто обедал в клубе на Большой Никитской, там нет сети.

– Клуб в старинном английском особняке? Я не помню номер дома.

– Да. Особняк в английском стиле. Номер я тоже не помню, но не важно. Откуда ты знаешь?

– Знаю. Бывал там не раз. Очень давно. В ноябре семнадцатого. Ты обязательно отвези меня туда как-нибудь.

– В ноябре семнадцатого? – тупо переспросил Кольт. – Ну, да, я все не могу осознать, как давно ты живешь. Никак в голове не укладывается.

– Завидуешь? – Старик сипло захихикал. – Хочешь так же?

– Перестань! Что же было тогда в особняке на Большой Никитской?

– Там жил Мастер, Матвей Леонидович Белкин вместе с семьей. Там он вел переговоры с большевиками. Когда во всей Москве было холодно и темно, там еще оставались тепло и свет. Удивительным образом не выключалось электричество, работал водопровод. Оттуда я привозил еду и бинты на Вторую Тверскую. Михаил Владимирович был ранен, Таня родила.

– Кого?

– Как кого? Мишу. Того самого Данилова, дедушку Сони. Поверь, мне тогда было значительно тяжелей, чем тебе сейчас. А потом бывало еще хуже, и всегда казалось, что это последний предел, терпеть невозможно. Но все прошло. Я пережил, справился. И ты справишься, Петр, я тебе обещаю.

Глава двадцать четвертая

Москва, 1918

Вождь поздоровел, повеселел. Сломанная левая рука отлично срасталась и почти не беспокоила его. Головные боли отпустили, он засыпал легко, просыпался бодрый и свежий, хохотал, читая медицинские бюллетени, приветственные послания трудящихся, гневные проклятия врагам пролетариата, покусившимся на священную жизнь вождя, возвышенные панегирики в свой адрес.

Соратники старались перещеголять друг друга. Миллионными тиражами печатались брошюры Троцкого, Каменева, Зиновьева, Бухарина. Ильича называли воскресшим из мертвых вождем «божьей милостью», «апостолом мирового коммунизма».

Воображаемые пули открыли вождю дорогу к бессмертию. Миф о чудесном воскрешении из мертвых действовал на темные голодные массы сильнее лозунгов и воззваний. Мудреные слова «социализм», «классовая борьба», «диктатура пролетариата» были непонятны и чужды простому человеку. Миф оказался убедительней слов и самой реальности. Расчет был точен. Воскресшего вождя полюбили, ему поверили, ему стали поклоняться как божеству.

2 сентября ВЦИК поставил и решил вопрос о красном терроре. «Расстреливать всех контрреволюционеров. Предоставить районам право самостоятельно расстреливать. Устроить в районах маленькие концентрационные лагеря. Принять меры, чтобы трупы не попадали в нежелательные руки. Ответственным товарищам в ВЧК и районных ЧК присутствовать при крупных расстрелах. Поручить всем районным ЧК к следующему заседанию предоставить проект решения вопроса о трупах».

5 сентября постановление о красном терроре было принято Совнаркомом.

«Предписывается всем Советам немедленно произвести аресты правых эсеров, представителей крупной буржуазии и офицерства. Подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам. Нам необходимо немедленно, раз и навсегда, очистить наш тыл от белогвардейской сволочи. Ни малейшего промедления! Не око за око, а тысячу глаз за один. Тысячу жизней буржуазии за жизнь вождя! Да здравствует красный террор!»

Под постановлением подписались нарком юстиции Курский и нарком внутренних дел Петровский. Ни Свердлов, ни Ленин своих автографов под этим документом не оставили.

Свердлов явился в кабинет вождя со стопкой бумаг, как обычно, зло блеснул своими пенсне на Федора.

– У меня есть уважительная причина, я ранен, – ехидно заметил вождь, пробежав глазами машинописный текст, – а вы, Яков, могли бы и расписаться, для истории. Вы принесли, наконец, дело Каплан?

Свердлов ничего не ответил, шлепнул на стол папку. Вождь несколько минут молча листал, читал, качал головой.

– Яков, вы понимаете, что это никуда не годится? Чушь, полнейшая чушь! Курам на смех! Где протоколы допросов? Где показания свидетелей?

– Владимир Ильич, все тут, перед вами.

– Тут передо мной чушь! Женская рука с браунингом! Один говорит, она целилась в спину, другой говорит, она целилась в грудь. У нас какое официальное время покушения? Семь с половиной вечера. А в показаниях Гиля он меня только в десять привез к Михельсону, плюс еще час я выступал. Яков, вам не приходило в голову, что в одиннадцать уже тьма кромешная и никакой женской руки с браунингом никто не разглядит?

– Что касается времени, так тут у нас есть пространство для маневра, – спокойно заметил Свердлов, – по-старому одиннадцать вечера, а по-новому восемь. Владимир Ильич, это только черновики, товарищи не успели отредактировать. Вы же потребовали срочно принести.

– Тут не редактировать, тут все заново переписывать надо! Яков, скажите честно, вы сами потрудились прочитать? Нет? Ну, так хотя бы послушайте!

Вождь стал читать нарочито театрально, видно, спектакль продолжал забавлять его.

– «Подойдя к автомобилю, я услышал три резких звука, которые я принял не за револьверные выстрелы, а за обыкновенные моторные звуки. Вслед за этими звуками я увидел толпу народа, разбегавшуюся в разные стороны. Человека, стрелявшего в Ленина, я не видел. Я не растерялся и закричал: „Держите убийцу тов. Ленина!“ – и с этими криками побежал на Серпуховку, по которой в одиночном порядке и группами бежали в различном направлении перепуганные выстрелами и общей сумятицей люди».

– Ну и что? – Свердлов невозмутимо повел кожаным плечом. – Я лично не нахожу пока никаких несоответствий.

– Не находите? Ладно, читаем дальше!