Мюзик-холл на Гроув-Лейн - Шарлотта Брандиш

груди и принялась тяжело дышать.

– В какое время вы услышали крик?

– Да разве же придёт в голову смотреть на часы в такой-то момент, сэ-эр? – укоризненно протянула свидетельница.

– Был ли в то же самое время в вашей комнате кто-либо ещё?

– Народу у меня полно было, – доверительно призналась словоохотливая миссис Бенджамин и, всякий раз кивая, принялась перечислять: – Мистер Пропп – такой умница, так нас всех выручает, руки у него золотые просто!.. Мисс Прайс, конечно же, ещё мисс Кингсли… Когда внизу закричали, бедняжка чуть не лишилась чувств, я уж думала, конец ей придёт, так она побледнела… Мистер Адамсон, само собой, мистер Смит… Нет, – спохватилась она, – этот ушёл много раньше, его тогда с нами не было… А вот мистер Баррингтон был, ну, и мисс Крамбл.

– Кто-нибудь из них выходил из комнаты незадолго до того, как закричала горничная? Можете припомнить, кто именно?

Сержант Гатри поставил перед свидетельницей стакан, и она благодарно ему улыбнулась, но к воде не притронулась.

– Да все, сэ-эр. Все куда-нибудь да выходили, а потом снова входили… У нас же была вечеринка по случаю премьеры, – миссис Бенджамин пожала плечами. – Попробуйте-ка эту братию заставить сидеть смирно! Они же неугомонные. Только один мистер Пропп как сел у камина, так и сидел весь вечер, всё на мисс Прайс глядел, глядел… А, нет, и он бегал то за шалью для неё, то за сумочкой, – припомнила она, чуть нахмурившись.

– Интересно получается, миссис Бенджамин, – Тревишем прищурился. – Один из предыдущих свидетелей утверждает, что во время вечеринки никто из вашей комнаты не выходил. Как же так? Что вы на это скажете?

Он ожидал, что свидетельница смутится, начнёт ахать, сетовать на память и всплёскивать руками. Однако миссис Бенджамин только хитро разулыбалась и принялась кивать, как китайский болванчик, отчего крупный узел тёмных вперемешку с седыми волос на её затылке начал мелко подпрыгивать, и из него вдруг выпало несколько шпилек.

– Ох, спасибо, золотко… Это я не вам, сэ-эр… – миссис Бенджамин одарила инспектора кроткой улыбкой, благодарно кивнула сержанту, оказавшемуся на редкость расторопным и услужливым, и спрятала поднятые им шпильки в один из многочисленных карманов.

– Так что же насчёт ваших гостей? – потерял терпение Тревишем, заподозривший, что свидетельница собирается морочить ему голову.

– Так никто и не покидал, сэ-эр! Свидетель-то ваш вам вот нисколечко не солгал! Сначала да – все ходили кто куда, по разной надобности. Ну так и Лавиния в это время ещё была жива-живёхонька!

– Откуда вам это известно? – быстро спросил Тревишем.

– Так я сама её видела, сэ-эр, – миссис Бенджамин поморгала и, подумав, добавила: – И Мардж Кингсли тоже.

– Вы с ней говорили? Она как-то объяснила, почему не участвует в общем застолье?

– Я её окликнула, сэ-эр, но она была уже в конце коридора, и не отозвалась. Туговата она на одно ухо стала после той ужасной простуды, что подхватила в Ипсвиче года четыре назад, вот я и не стала её беспокоить, да ещё мальчики внизу завели свою музыку… В общем, я и не стала ей докучать. Тем более что она явно направлялась вниз, чтобы принять ванну.

– Почему вы так решили?

– На ней был один из её шикарных халатов, сэ-эр, и в руках саквояжик из плетёной соломки с умывальными принадлежностями. Наша Лавиния когда-то была птицей высокого полёта и привычки сохранила самые аристократические, – миссис Бенджамин вздохнула с непритворной печалью, и глаза её заблестели от выступивших слёз. – Никому ведь, добрая душа, зла не делала. Как подумаешь, что у кого-то могло хватить духу, чтобы такое с ней… – она вынула из кармана носовой платок и высморкалась трубно и без всякой деликатности. – И вот после этого, сэ-эр, никто никуда уже не выходил, это я и под присягой могу подтвердить, если понадобится, – свидетельница выпрямилась и торжественно посмотрела на инспектора.

– То есть все спустились, только когда закричала горничная?

– Именно так, сэ-эр, и, скажу я вам, никто даже не ожидал, что маленькая Элис может так голосить. Как, интересно, она там, бедняжечка? Такое потрясение для неё. Так ведь и рассудка лишиться недолго. Как представлю, что она пережила… – и миссис Бенджамин покачала головой и пустилась в многословные сожаления.

Перед тем, как отпустить свидетельницу и вызвать следующего постояльца пансиона, инспектор вынул окровавленный платок и, аккуратно сложив его вчетверо, положил на краешек стола.

– Знакома ли вам эта вещь, миссис Бенджамин?

Заворожённо глядя на улику, она медленно протянула к ней руку и тут же отдёрнула, заметив на сгибе тёмное, уже подсохшее пятно.

– Нет, сэ-эр, – мелко затрясла она головой, и несколько шпилек вновь выскользнули из небрежного узла. – Нет, нет! Боже мой… Как же так-то?.. Никогда не видела ничего подобного!

Свидетельница заметно разволновалась, и Тревишем не стал повторять трюк с ножом, чтобы не нервировать её ещё больше. Тем более что он наконец-то набрёл на что-то стоящее – миссис Бенджамин явно узнала платок. Выходит, что и предыдущие свидетели узнали его? То есть все они лгали ему. Все до единого. Изворачивались, выгораживали себя или кого-то другого… Держали его, Тревишема, за последнего болвана!.. Лицо инспектора сравнялось цветом с физиономией сержанта Гатри, и сердце Мамаши Бенни трусливо заметалось в груди – затрепыхалось пойманной птицей, пытающейся вырваться на свободу.

Глава семнадцатая, в которой горничная Элис удостаивается от инспектора Тревишема искреннего комплимента, а Оливия Адамсон вновь получает полезный совет, следовать которому вовсе не собирается

Вывод, сделанный инспектором, заставил его ускорить процедуру допроса. Времени на то, чтобы беседовать с каждым подозреваемым по душам, уже не оставалось, и осознание того, что он не имеет права потерпеть неудачу и лишиться шанса занять соответствующую своим способностям должность – и из-за кого? из-за горстки мелких прохиндеев! – привело его в исступление.

До того момента, как миссис Бенджамин, похожая на всех английских нянюшек, вместе взятых, не солгала инспектору, глядя ему при этом прямо в глаза, он как раз начал допускать мысль, что преступником может оказаться лицо постороннее, не проживающее в пансионе. Теперь же его подозрение в том, что убийца и похититель ценного экспоната может сидеть на расстоянии вытянутой руки, превратилось в непоколебимую уверенность.

Вместе с тем Тревишем, действующий всегда наиболее эффективно в условиях ограниченного времени, ощутил азарт. Он начал много курить, совсем как в собственном кабинете, и вскоре столовую пансиона было сложно отличить от какого-нибудь традиционного клуба на Дувр-стрит, где после обеда джентльмены предаются раскуриванию сигар или турецких кальянов. Он перестал рявкать на Гатри, что тот опрометчиво счёл добрым знаком, и стал