Завтра в России - Эдуард Тополь

От этого откровенно хамского тона, очевидного всему миру, Горячев запнулся, и даже по телевизору было видно, как бурой кровью бешенства налились его лицо и лысина, а родимое пятно стало просто черным. Но он тут же взял себя в руки, сказал спокойно:

– С китайцами мы сейчас поговорим. Товарищ Царицын, сколько у вас каналов видеосвязи?

– Шесть, – отозвался Царицын-Польский, уже с беспокойством поглядывая на приблизившихся к окну-проему цензоров Главлита.

– Замечательно, – сказал Горячев. – Я прошу китайских руководителей срочно выйти на видеосвязь. Товарищ Царицын, назовите им код нашего спутника видеосвязи.

– Но я не имею права… – снова испугался Царицын-Польский.

– Я приказываю: назовите код космической связи, чтобы китайские товарищи могли выйти на связь!

Глухой стук покрыл его слова. Это в комнате «Последних новостей» цензоры Главлита, пробившиеся наконец сквозь толпу, кулаками колотили в небьющееся толстое стекло окна-проема диспетчерского зала. Одновременно раздались сильные удары в дверь.

– Что там за стук? – спросил Горячев.

– Меня сейчас арестуют… – обреченно сказал Царицын-Польский.

– Покажите их. Покажите их народу! – приказал ему Горячев. – Быстрее!

Царицын-Польский спешно включил третий канал видеосвязи и вручную повернул ее объектив к двери, которая в этот момент распахнулась под напором рвущихся в комнату гэбэшников Первого отдела и генерала Селиванова.

Шесть дюжих мужчин с пистолетами в руках ввалились в диспетчерский зал, но тут же и замерли на месте, увидев себя на всех пятидесяти экранах главного пульта. Лишь генерал Селиванов рванулся вперед, к диспетчерскому пульту, но в этот момент прозвучал голос Горячева:

– Генерал Селиванов, отставить! Вас видит вся страна! Если вы тронете хоть одну кнопку на пульте, народ завтра же растерзает вас и ваших детей! Кругом и шагом марш из зала! Товарищ Царицын, закройте за ними дверь. Сейчас мы будем разговаривать с руководителями Китая. Генерал Селиванов, обеспечьте, чтобы нас никто больше не прерывал. Царицын, назовите код нашего спутника, чтобы китайские товарищи могли выйти на видеосвязь.

– Но это же секретно! Я не имею права, Михаил Сергеевич! – взмолился Царицын-Польский.

– Я приказываю!

– Не нужно, товарищ Горячев, – вдруг прозвучал в эфире мягкий голос с явно нерусским акцентом. И одновременно на третьем экране пульта видеосвязи появилось изображение большого служебного кабинета, в котором сидело все китайское правительство: Председатель коммунистической партии Китая, премьер-министр, министр обороны, начальник Генштаба китайской армии, глава китайской разведки и еще несколько человек. Председатель китайской компартии тихо произнес несколько слов, а сидящий рядом молодой переводчик тут же перевел: – Мы давно знаем код вашего спутника видеосвязи, это не такой уж большой секрет. Мы рады, товарищ Горячев, видеть вас живым и здоровым.

– Спасибо, – усмехнулся Горячев. – Я предлагаю начать переговоры прямо сейчас, по видеосвязи. При мне находится английский переводчик господин Майкл Доввей. Я хочу, чтобы с его помощью весь мир понимал, о чем сейчас пойдет речь. Генерал Купцов, имейте в виду: если сейчас у вас в Уссурийском крае прозвучит хоть один выстрел, я отдам вас под трибунал! Переводите же, Майкл!..

Изумление, оторопь и восхищение возникли на лицах всех тех, кто в комнате «Последних новостей» прильнул сейчас к окну-проему в диспетчерский зал…

Ажиотаж журналистского захлеба воцарился в московских бюро иностранных телеграфных агентств, где сидящие перед экранами телевизоров иностранные журналисты стремительно комментировали эту цепь сенсационных событий: возникновение из небытия Михаила Горячева, его необычную дискуссию с генералом Купцовым, воскрешение из мертвых врача американского посольства Майкла Доввея, телевизионные переговоры Горячева с китайским правительством…

Нервное напряжение выбелило лица командования в штабе Курганской авиационной дивизии. Командир дивизии, его заместители и еще с десяток офицеров стояли вокруг пульта видеосвязи, перед которым сидел Горячев, ведя эту еще час назад немыслимую международную телеконференцию. Каждый из офицеров знал, что если Горячев не выиграет эту телевизионную битву, это будет не только его Ватерлоо, но и конец их собственной биографии. Здесь же, нервно ломая пальцы, стояла Лариса Горячева… И не меньшее напряжение царило сейчас по всей стране: в штабе восстания на Урале, где Зарудный, Стасов, Акопян, Гусько, Обухов, Ясногоров и еще десятки руководителей восстания сгрудились вокруг телевизора…

в военкоматах и на призывных пунктах, где миллионы мужчин уже получали армейское обмундирование…

в воинских частях и казармах…

в матросских кубриках и в офицерских кают-компаниях атомных авианосцев и ракетных подводных лодок…

и даже в Жигулях, под сорокаметровой толщей гранитного укрытия Центрального бункера штаба стратегических и тактических ракетных войск. Здесь, в кабинете Председателя Совета Обороны, Митрохин, стоя у пульта видеосвязи, кричал Стрижу: «Мы должны вмешаться! Я выйду на связь с Московским телецентром и скажу ему!..» – «Не смей! – холодно отвечал Стриж. – Он только этого и ждет! Если мы вмешаемся, мы будем играть в его игру!» – «Но тогда его надо прервать, выключить!» – «Не будьте идиотом, Павел! Тот, кто его сейчас прервет, подпишет себе смертный приговор!» – «Но что же делать?!!» – «Думать…» А рядом с ними сидела перед телевизором народная артистка СССР, солистка Большого театра Полина Чистякова. Она смотрела на экран, но видела не Горячева, а Майкла. Смотрела и молча плакала…

– Уважаемые китайские товарищи, – говорил между тем Михаил Горячев под синхронный перевод Майкла Доввея. – Два часа назад товарищ Стриж объявил, что совместно с Японией и Израилем вы готовите интервенцию в Сибирь. Вы разрешили израильским десантникам расположиться вдоль нашей границы, ваша армия приведена в состояние боевой готовности, и порядка шестидесяти дивизий подтянуты к нашей границе. Можете ли вы объяснить эти действия? Извините за прямоту вопроса, но наш разговор видят и слушают два миллиарда людей во всем мире. И эти люди хорошо понимают, что во многом товарищ Стриж прав: если внутри нашей страны сейчас происходит раскол и дестабилизация, то это лучший момент для иностранного вторжения. Но даже в этом случае риск ответного ядерного удара слишком велик. Или вы так не считаете?

Председатель китайской компартии и остальные китайцы выслушали Горячева с совершенно непроницаемыми лицами. Затем Председатель снова коротко сказал что-то по-китайски, а переводчик перевел:

– Товарищ Председатель интересуется, примут ли участие в нашей телевизионной беседе товарищи Стриж и Митрохин?

Горячев улыбнулся:

– Мне кажется, что на этих переговорах дело не в персональном составе советской делегации. Будем считать, что вы разговариваете со всем советским народом. А что касается товарищей Стрижа и Митрохина, то… Я не сомневаюсь, что дежурный режиссер московского телевидения всегда найдет для них свободную линию связи, если они захотят присоединиться к нашему разговору.

– Не будет ли возражать советская сторона, если в нашей беседе примут участие представители государства Израиль? – спросили из Китая.

– Это было бы замечательно, – сказал Горячев. – Товарищ Царицын, сколько свободных каналов телесвязи у вас осталось?

– Три… – ответил Царицын-Польский.

– Нет, – поспешили с китайской стороны. – Для Израиля не нужна отдельная линия. Представители Израиля здесь, у нас… – И при этих словах переводчика в кабинет Председателя китайской компартии вошли двое мужчин в израильской военной форме: министр обороны Израиля генерал Натан Шамран и начальник МОССАДа генерал Бэрол Леви. Оба сели за стол рядом с китайцами, и Председатель что-то сказал им по-китайски. Бэрол Леви кивнул, повернулся к камере и… заговорил по-русски:

– Здравствуйте. Меня зовут Бэрол Леви, я начальник израильской разведки. Поскольку мой папа вывез меня из России не так уж давно – всего тридцать лет назад, то я еще помню русский язык. Позвольте представить вам генерала Натана Шамрана, министра обороны Израиля. Китайская сторона оказала нам честь, предложив начать эту беседу с той информации, которой мы располагаем на сию минуту. Разрешите начать?

Китайцы, которым их переводчик шептал слова перевода, закивали головами. Горячев сказал «пожалуйста», и только генерал Натан Шамран, сидя с замкнуто-холодным лицом, слушал перевод Майкла Доввея.

– Одним из первых результатов вашей политики гласности, – сказал Бэрол Леви, глядя в огромный, почти во всю стену кабинета, японский кристаллический телеэкран, на котором ясно читалось лицо Горячева, – был выплеснувшийся наружу антисемитизм. При этом антисемитизм не столько народный, русский или украинский, сколько антисемитизм среднего слоя партийных руководителей…