Савва Морозов - Анна Федорец

В. И. Немирович-Данченко писал Чехову: «Мы положили на пьесу всю душу, и все наши расчеты поставили на карту. Мы, режиссеры, т. е. я и Алексеев, напрягли все наши силы и способности, чтобы дивные настроения пьесы были удачно интерсценированы. Сделали три генеральные репетиции, заглядывали в каждый уголок сцены, проверяли каждую электрическую лампочку. Я жил две недели в театре, в декорационной, в бутафорской, ездил по антикварным магазинам, отыскивал вещи, которые давали бы колористические пятна.

Да что об этом говорить! Надо знать театр, в котором нет ни одного гвоздя».[365]

Премьера «Чайки» в Художественном театре состоялась вечером 17 декабря 1898 года. Всех, кто участвовал в спектакле, как и на премьере «Царя Федора», охватило колоссальное напряжение. Состояние актеров во время спектакля прекрасно передано тем же Станиславским: «Публики было мало. Как шел первый акт — не знаю… Помню, что мне было страшно сидеть в темноте и спиной к публике во время монолога Заречной и что я незаметно придерживал ногу, которая нервно тряслась». По свидетельству Н. Д. Телешова, «такого глубоко правдивого и тонко художественного исполнения Москва еще не видала. В замечательных паузах, когда потрескивали дрова в камине или гудел ветер за окнами, чувствовалась неизбежная, уже нависшая драма, которая и разрешается выстрелом за кулисами: «Нечем жить». Занавес закрылся при гробовом молчании, смутившем артистов. В публике ни звука, ни хлопка».[366]

Оцепенение зала было похоже на неуспех. «Казалось, что мы проваливались, — писал К. С. Станиславский. — Занавес закрылся при гробовом молчании. Актеры пугливо прижались друг к другу и прислушивались к публике. Гробовая тишина. Из кулис тянулись головы мастеров и тоже прислушивались. Молчание. Кто-то заплакал. [О. Л.] Книппер подавляла истерическое рыдание. Мы молча двинулись за кулисы. В этот момент публика разразилась стоном и аплодисментами. Бросились давать занавес».[367] Оцепенение миновало, восторг зрителей вырвался наружу.

Театр спасен! Он вновь оправдал свое название — художественный. Он получил возможность существовать дальше. Наконец удалось оправдать доверие А. П. Чехова! Это был триумф.

«Говорят, что мы стояли на сцене вполоборота к публике, что у нас были страшные лица, что никто не догадался поклониться в сторону залы и что кто-то из нас даже сидел. Очевидно, мы не отдавали себе отчета в происходившем. В публике успех был огромный, а на сцене была настоящая пасха. Целовались все, не исключая посторонних, которые ворвались за кулисы. Кто-то валялся в истерике. Многие… от радости и возбуждения танцевали дикий танец». Немирович-Данченко в письме Чехову подтверждал это свидетельство: «После 3-го акта у нас за кулисами царило какое-то пьяное настроение… Все целовались, кидались друг другу на шею, все были охвачены настроением величайшего торжества правды и честного труда».[368]

Публика требовала отправить автору пьесы телеграмму. И она была отправлена — уже 18 декабря, в 12 часов 50 минут. Ее текст от имени коллектива Московского Художественного театра составил Немирович-Данченко. «Только что сыграли «Чайку», успех колоссальный. С первого акта пьеса так захватила, что потом следовал ряд триумфов. Вызовы бесконечные. Мое заявление после третьего акта, что автора в театре нет, публика потребовала послать тебе от нее телеграмму. Мы сумасшедшие от счастья. Все тебя крепко целуем, напишу подробно». Этот новый успех окончательно укрепил дружеские связи между труппой Художественного театра и А. П. Чеховым. По словам Станиславского, «с этого вечера между всеми нами и Антоном Павловичем установились почти родственные отношения».[369]

По утверждению Немировича-Данченко, успех «Чайки» намного превзошел успех «Царя Федора». Щепкина-Куперник отмечала, что успех первого представления еще долго не угасал: «Всю зиму после премьеры «Чайки» я радовалась ее успеху. Она шла при переполненном театре, и часто я, возвращаясь домой поздним вечером мимо «Эрмитажа» в Каретном ряду, где тогда помещался Художественный театр, наблюдала картину, как вся площадь перед театром была запружена народом, конечно, главным образом молодежью, студентами, курсистками, которые устраивались там на всю ночь — кто с комфортом, захватив складной стульчик, кто с книжкой у фонаря, кто, собираясь группами и устраивая танцы, чтобы согреться, — жизнь кипела на площади, — с тем чтобы с раннего утра захватить билет и потом уже бежать на занятия, не смущаясь бессонной ночью. Грела и поддерживала молодость».[370]

Итак, театр решил острый вопрос, неожиданно вставший прямо на его пути, — вопрос репертуарный. Он нашел собственный путь, обрел неповторимый облик и — пережил второе рождение, связав свою судьбу с драматургией А. П. Чехова. После «Чайки» на его сцене будут сыграны другие чеховские пьесы: «Дядя Ваня» (1899), «Три сестры» (1901), «Вишневый сад» (1904). Современники отмечали: «Художественный театр реабилитировал и заново создал «Чайку», но смело можно сказать, что и «Чайка» создала Художественный театр, во всяком случае, все чеховские пьесы — это лучшее, что театр создал». Обновление репертуара позволило МХТ на время отложить еще одну тяжелейшую проблему — финансовую. Однако рано или поздно эта проблема должна была встать на его пути поистине непреодолимым препятствием.

Сейчас, говоря об отцах-основателях Московского Художественного театра, образованный человек уверенно назовет две фамилии: Станиславский и Немирович-Данченко. И лишь специалист прибавит к ним еще одну, «потерявшуюся» в трудное советское время. Эта фамилия — Морозов. Сегодня может показаться, что роль Саввы Тимофеевича в становлении театра не так уж велика: в конце концов, не все ли равно, кто проспонсирует хорошее начинание? Главное, чтобы полученные средства были грамотно израсходованы. Однако это ощущение крайне обманчиво. Если бы не поддержка Морозова, Художественный театр, несмотря на признание публики, скончался бы во младенчестве, не прожив и двух лет. Не только большие деньги, но и силы свои, и время, и организаторский талант, и недюжинную мощь ума вложил Савва Тимофеевич в новое театральное предприятие, чтобы дать ему долгую жизнь. Действуя согласованно со Станиславским и Немировичем-Данченко, он добился задуманного. В начале XX столетия общество хорошо понимало, что во главе МХТ стоят не два, а три крупных деятеля. Это видно не только в воспоминаниях, но даже в таком специфическом источнике, как… размещенная в газете карикатура, на которой воз Московского Художественного театра тянут на себе три фигуры с хорошо узнаваемыми лицами.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});