Большая Охота. Разгром УПА - Георгий Санников

Чекисты проявили заботу и о их здоровье — они прошли тщательное медицинское обследование. Их подлечили, они прибавили в весе и внешне изменились, лица их округлились, глаза посветлели, добрее, что ли, стали. Хлопцы нравились мне рассудительностью, знанием не только своих теренов, но и тех огромных районов Волыни, Полесья, Львовщины и Прикарпатья, где им приходилось бывать в партизанских рейдах или работать на линии связи. Нравилось и то, что они с почтением и уважением говорили о своих оуновских командирах и провидныках. Позже, когда мои встречи с Чумаком и Карпом стали чаще и между нами установился человеческий контакт, они несколько раз подчеркивали в разговорах, что дали согласие захватить Лемиша только при одном условии — он должен остаться живым.

По привычке подпольной жизни они сразу же присвоили мне свою кличку — «опер Григорий». Я никак не мог понять, почему они именно так называли меня вначале за глаза, а потом это имя превратилось в официальное обращение не только у Чумака и Карпа, но и у других бывших оуновцев, подключавшихся в разное время к оперативной орбите чекистской группы, работавшей с Чумаком и Карпом.

Спустя много лет я тепло вспоминаю этих людей, смелых, простых и открытых сельских парней, сменивших в одночасье под страшным идеологическим прессом свою веру, честно и откровенно служивших своим новым командирам. Они в буквальном смысле слова кровью искупали свою вину перед советским государством, не подозревая, что их по капризу кого-либо из могущественных политиков Советского Союза могли в любое время расстрелять, не нарушая при этом принципов социалистической законности, ибо законных оснований для расстрела было предостаточно — руки у этих бывших эмиссаров, членов провода, провидныков разных рангов и положений, «эсбистов» любой категории, активных бойцов УПА и членов оуновского подполья, матерых пособников были по локоть в крови советских людей. Но эти бывшие, как тогда их официально называли в советских органах власти, бандиты, были нужны органам госбезопасности. Без них она была бессильна до конца ликвидировать «остатки бандоуновского подполья, искоренить дух ультраукраинского национализма. Мы всеми силами, используя мощный пропагандистский аппарат, там, где надо, применяя силу, старались как можно быстрее заставить жителей Западной Украины повернуться лицом к социализму, убедить их в правильности социалистического строительства, с полной отдачей работать в совхозах и колхозах, поддерживать на местах все начинания советской власти, отдавать свои голоса блоку коммунистов и беспартийных, укреплять здоровыми силами ряды КПСС, честно служить в Советской Армии и Флоте и быть готовыми отдать жизнь, защищая интересы социалистического Отечества.

Я помню, как однажды по необъяснимой ошибке Дрогобычского облвоенкомата призывавшийся в Советскую Армию житель одного из примыкавших к Ходорову сел вместо стройбатальона, куда в те годы обычно направляли служить призывников из западных областей Украины, попал на флот. Да еще на один из самых лучших — Балтийский, в береговую оборону Кронштадта. Семья этого хлопца была в прошлые годы тесно связана с подпольем. Старшая сестра Стефания была любовницей одного из членов группы Игоря. Их отец был убит в 1949 году в УПА. Старший брат был арестован в 1951 году за принадлежность к ОУН, осужден на длительный срок и находился в сибирских лагерях. Сам же он несколько раз конспиративно доставлялся в райотдел, но от правдивых показаний уклонялся, хотя чекистам было известно от надежных источников, что он имел связь с Игорем, знал пароли и места встреч. Я видел его в райотделе — рослый крепкий молодой человек с открытой улыбкой и чуть насмешливыми, озорными глазами. Отделывался каждый раз шуточками, отговорками. В общем, вербовочной беседы не получалось. Он закончил 10 классов, был смышлен и явно кем-то хорошо и умело подготовлен к беседам в райотделе. С учетом имевшихся на эту семью данных переписка их стояла на ПК. Часто из заключения писал брат, приходили письма от родственников из Польши и Львова. Интересная семейка для агентурно-оперативного наблюдения. О том, что он попал на флот, стало известно из его письма к сестре, перехваченного органами по ПК.

Я запомнил текст письма, написанного по-русски, почти наизусть. Вот что писал хлопец: «Дорогая сестренка Стефцю! Не мог отправить тебе письмо из Львова, где у нас был сборный пункт, поэтому пишу тебе из знаменитой морской крепости Кронштадта. Ты не можешь себе представить, что я увидел по дороге к своему конечному пункту назначения — город Ленинград. Попал я сюда на службу в береговую артиллерию. Это называется береговая оборона. Пушки такие громадные, что ты не можешь себе даже представить… За Львов писать тебе не буду, мы с тобой были здесь. В Киеве нас только провезли по городу и показали его из автобуса. Скажу тебе, что такой красоты не можно себе и представить. Очень хорошо и вкусно по дороге кормили. В Москве после Киева был второй сборный пункт, где я узнал, что направляюсь в Ленинград — Кронштадт. В Москве нам показали главную картинную галерею, называется Третьяковская. Я никогда не был в таких местах и скажу тебе, что это так красиво, что я могу целыми днями смотреть на эти картины. Я еще не видел моря, но уже полюбил его, когда увидел здесь, в Москве это чудо на больших картинах. Всех нас привезли поездом из Москвы в Ленинград, а оттуда пароходом — военным транспортом прямо в Кронштадт. Я тебе потом напишу отдельно, что такое Ленинград — это настоящее неземное чудо. Раньше, как мы и учили в школе, здесь жили русские цари — императоры, и сам Петр Первый, создавший Российский Флот. Я не мог даже заснуть в первую ночь после того, что я увидел в Ленинграде. Мне кажется, что я живу во сне, такое все вокруг большое и красивое. Мне стыдно говорить тебе и обижать маму, но то, что я впервые в жизни ел в экипаже (так у нас называют учебный отряд), такой вкусный настоящий краснофлотский борщ, я не мог и подумать, что могут быть у русских такие вкусные борщи. Давали нам и макароны по-флотски. Я спросил у кока (так называют у нас на флоте повара), как готовят такие макароны. Он обещал рассказать, я напишу тебе потом. Очень вкусно. Потом дали компот. Тоже по-флотски, из сухофруктов. Я ничего подобного в жизни не ел. Кормят так хорошо и много, что я никому не поверил, если бы сам не видел и не ел всего этого. Выдали нам красивую морскую форму. Ты бы, Стефцю, меня не узнала. В следующем письме я пришлю фотографию. Я не мог себе даже и представить, что Советский Союз — это такая огромная сила. Здесь стоят такие военные корабли, которых мы и на картинках не видели. Линкоры и крейсера. Нас тут в экипаже много с Украины, из Киева, Харькова, Одессы, Днепропетровска, Полтавы. Много и русских из Москвы и с Урала. Есть армяне, азербайджанцы, даже казахи и один туркмен. Все хорошо говорят по-русски. Пишу тебе тоже по-русски, хотя и много ошибок. Надо выучить русский язык. Наших из Львова, Волыни, Дрогобыча никого нет. Но мне здесь хорошо. Я дружу здесь с одним хлопцем из Москвы — Василием. Он здоровее меня и легко поднимает меня на руки. Штангу выжимает такую, которую я и приподнять не могу. Стефцю! Это такая сила здесь на флоте. Большое счастье, что я здесь буду служить. Я даже не представлял, что Россия такая великая и большая. Я тебя очень прошу, как только получишь это письмо, сразу иди к майору Червоному[148] и расскажи ему все за хлопцев, все, что знаешь. Отдай ему хлопцев, их все равно перебьют. Если увидишь хлопцев, за меня им ничего не рассказывай, говори, что в армии, а где, не знаешь и писем пока не получала»…

Майор Червоненко так и не дождался прихода Стефании к нему по просьбе брата. Под наблюдением эта семья еще какое-то время оставалась, хотя органам было хорошо известно, что, как правило, оуновцы прекращали контакты с теми, родственники которых призывались на военную службу или выезжали с насиженных мест в неизвестном направлении. Майор Червоненко поступил оперативно грамотно и по-человечески понятно. По существовавшему в те годы положению он должен был ориентировать соответствующее подразделение Министерства обороны, с тем чтобы этот военнослужащий, призванный из Западной Украины, был откомандирован в другую, не престижную и менее значимую войсковую часть. Однако Червоненко пожалел хлопца. Он заручился поддержкой РК КПСС и направил информацию не в Министерство обороны, а в особый отдел Кронштадта с просьбой привлечь молодого краснофлотца к сотрудничеству с ГБ, имея в виду в будущем по заданию органов направить в отпуск домой и попытаться с его помощью выйти на Игоря или его доверительные связи. Пока шла переписка между территориальным органом и особым отделом Кронштадта, согласовывались различные вопросы, прошло несколько месяцев. Игорь, узнав, что парня призвали в армию, как и ожидали оперработники, прекратил контакты со Стефанией. Действовал, как положено подпольщику, знающему правила конспирации. Мало ли что могло случиться в далекой России с ее братом. Прав был Игорь. Хлопчик-краснофлотец под воздействием вновь увиденного и познанного им настолько изменился идеологически и нравственно, что, прослужив несколько месяцев и пожелав вступить в комсомол, сам нашел особиста и рассказал ему все известное о своих связях с подпольем и «хлопцами из леса». Материалы были направлены в Ходоров, но оказались устарелыми, а посему невостребованными в оперативном плане. Снова пошла переписка и переговоры о направлении краснофлотца в краткосрочный отпуск для работы по банде Игоря, и снова прошло несколько месяцев. Тем временем ГБ удалось выйти на другие связи Игоря и необходимость в проведении комбинации с участием морячка вообще отпала…