Советский Союз в локальных войнах и конфликтах - Сергей Лавренов

Кремлевские лидеры не учли менталитет чехов и словаков. Они не ожидали, что бесцеремонным нажимом лишь возродят в пражском руководстве чувство сплоченности. В подобной ситуации даже Биляк и Индра со своими сторонниками сочли благоразумным примкнуть к общему лагерю.

Во время переговоров наиболее агрессивно повел себя П.Е. Шелест. Он поднял вопрос о статусе и положении украинского национального меньшинства в Словакии. Занявшись выяснением, кто в чехословацком руководстве «правый», Шелест оскорбил Кригеля, назвав его «галицийским евреем»[224]. Выпад до предела обострил обстановку. Косыгин был вынужден отправиться к поезду чехословацкой делегации и принести извинения за Шелеста, «зашедшего слишком далеко».

После перерыва стороны договорились продолжить обмен мнениями по группам.

В конечном итоге чехословацкое руководство дало обязательство обуздать прессу, подтвердило приверженность социализму и верность своей страны обязательствам по линии Организации Варшавского Договора. Однако пражскому руководству во главе с Дубчеком предложили еще раз высказать свою позицию на многостороннем форуме в Братиславе. Делегация КПЧ не скрывала удивления: зачем собираться еще раз? Но была вынуждена согласиться при условии, что встреча состоится на территории Чехословакии и не станет вмешательством во внутренние дела.

На самом деле встреча оставила у обеих сторон глубоко негативное впечатление[225].

Присутствовавший на переговорах в Чиерне В.А. Александров считал, что постоянными «источниками нагнетания недоверия» в ходе откровенной дискуссии были два чехословацких руководителя – председатель Национального собрания И. Смрковский и глава Национального фронта Ф. Кригель, «первый – в силу своих амбиций, претензий на роль главного трибуна, второй – в силу умопомрачительного политического инфантилизма. Стоило Дубчеку или Чернику сказать какую-нибудь доброжелательную в отношении СССР фразу, как тот и другой «анфан террибль» спешили в своем кругу опровергнуть сказанное: дескать, не надо верить, на самом деле «Саша» думал иначе. В иных случаях такая разноголосица ничего бы не значила, но речь шла об отношениях, которые назывались «братскими», а здесь уже доверие или его отсутствие приобретали определяющее значение».

В свою очередь после возвращения из Чиерны-над-Тисой Ф. Кригель сказал: «После Чиерны я не могу спать. Я обнаружил невероятно низкий уровень этих людей, не прочитавших в жизни ни единой книги Маркса или Ленина. Когда я думаю, что судьба мира зависит от них, я не могу спать»[226].

После переговоров премьер О. Черник позвонил Ч. Цисаржу – единственному оставшемуся в Праге члену высшего партийного руководства – и заклинал его постараться избежать появления в печати непосредственно перед новой встречей лидеров блока резких публикаций, способных вызвать раздражение Москвы.

Однако чехословацкая печать уже оказалась вне досягаемости партийного контроля. Один из номеров массового издания «Литерарни листы» вышел с карикатурой на В. Ульбрихта. Достигнутые договоренности не соблюдались.

Последней, все более призрачной надеждой, оставалось братиславское совещание. На совещании в Братиславе было много рукопожатий, поцелуев и цветов. Оно напоминало встречу старых друзей, не отягощенных разногласиями и спорами, обрадованных возможностью у видеть друг друга после разлуки. Делегации в полном составе разместились в большом зале. Началось оживленное обсуждение, грозившее затянуться до бесконечности.

Коллективное обсуждение вскоре пресек Брежнев. Он предложил остаться только первым секретарям, добавив: «Вот, со мной будет еще Косыгин». Партийные лидеры заперлись в отдельной комнате и стали читать текст проекта совместного заявления, который был подготовлен советской рабочей группой в салон-вагоне по пути из Чиерны до Братиславы[227]. К этой работе никто из помощников и лиц, не входивших в руководство, допущен не был. Исправления в проект вносил непосредственно Брежнев, который отдавал текст лист за листом своему помощнику Г.Э. Цуканову – единственному человеку, получившему право входить в комнату переговоров.

В соседнем зале ожидали все остальные – руководители рангом поменьше, эксперты, сопровождающие лица.

Заявление шести братских компартий, принятое в Братиславе, не содержало утверждения о наступлении контрреволюции в Чехословакии. В самых общих выражениях говорилось о социалистических завоеваниях прошлого; о соблюдении общих закономерностей социалистического строительства в соответствии с документами московского Совещания коммунистических и рабочих партий 1957 г., включая руководящую роль партии, принцип демократического централизма, непримиримую борьбу против буржуазной идеологии; о тесных связях внутри СЭВ и Варшавского Договора; о братской взаимопомощи и солидарности.

Но во фразах, которые на первый взгляд казались шаблонными заявлениями газетных передовиц, скрывался далеко не безобидный смысл.

Главным пунктом братиславского заявления стало положение о защите завоеваний социализма как общем интернациональном долге всех социалистических стран. Это был достаточно неопределенный тезис, допускавший различную интерпретацию. В том числе он предполагал применение в случае необходимости коллективных (включая военные) мер против страны-нарушителя. Каждая сторона, покидая встречу, считала себя победителем. Дубчек рассматривал итоги совещания в Братиславе как «легализацию чехословацкого пути к социализму».

Но он ошибался. Признав защиту социализма делом всего социалистического содружества и тем самым право «братских» партий обсуждать, а при случае и вмешиваться во внутренние проблемы суверенной страны, Дубчек тем самым допустил возможность подмены межгосударственных отношений межпартийными.

Западные журналисты, наблюдавшие за ходом встречи, отметили непонятную робость в поведении Брежнева и рассерженный вид Ульбрихта и Гомулки.

Сразу после братиславской встречи несколько успокоенный Брежнев уехал в отпуск. Его замещал в ЦК КПСС А.П. Кириленко, которому было поручено передавать в Крым, где находился Генеральный секретарь, обобщенную информацию и оценки ситуации в Чехословакии.

На самом деле информация, поступавшая в Крым из Москвы, имела для Брежнева второстепенное значение. Основным каналом информации, которому он полностью доверял, стал телефонный кабель Ялта – Прага, разговоры с советским посольством, шедшие непрерывно, по несколько раз в день. Через этот канал с Брежневым контактировали представители «здоровых сил» в чехословацком руководстве. Их живая речь, видимо, была более убедительной, чем соответствующее письменное изложение в донесениях посла Червоненко.

Основной лейтмотив бесед был один: команда Дубчека интерпретирует результаты братиславского совещания совсем иначе, чем лидеры остальных компартий.

Вскоре после братиславской встречи на стол Брежневу легли шифровки о собраниях партактивов в пражских районах, на которых Ф. Кригель и И. Смрковский делились впечатлениями, как они «обманули русских», и отмечали, что «все будут делать по-своему»[228].

У Брежнева окончательно сложилось убеждение: с чехословацкими реформаторами дальнейшие переговоры бесполезны, в ближайшем будущем они неизбежно будут сметены второй, более радикальной волной, которая приведет к реставрации буржуазных порядков в Чехословакии.

Разноголосица и столкновение честолюбий в рядах чехословацких реформаторов позволяли Москве заниматься активными поисками замены Дубчеку – то предлагая пост первого секретаря не стоявшему на передних позициях Э. Эрбану, от чего тот благоразумно отказался, то вынашивая планы создания марионеточного «рабоче-крестьянского правительства». По мнению Млынаржа, на поисках Кремлем стопроцентно надежной кандидатуры сказывалась «русская традиция ставить на кого-то одного, облеченного абсолютным доверием», неумение учитывать и тем более сотрудничать с различными политическими силами или негласными фракциями одной партии[229].

9 августа в телефонном разговоре с Дубчеком Брежнев высказал свои претензии по поводу фактического отказа чехословацкой стороны выполнять прежние договоренности.

«Создается впечатление, – говорил Брежнев, – что из совещаний не сделаны выводы. Обязательства, которые мы с вами приняли в Чиерне-над-Тисой, не выполняются». Затем он заговорил о мерах по овладению средствами массовой информации и прекращению деятельности социал-демократической партии и клубов[230].