Южнее реки Бенхай - Михаил Домогацких

События там развивались драматически, и подлинную картину пока не мог представить себе даже Макнамара, хотя ему довольно подробно сообщили о трагедии.

После того как на ее территорию проникли диверсанты — а возможно, они там находились давно, замаскированные под солдат батальона особого назначения, — и подорвали восемь истребителей-бомбардировщиков, на базе началась настоящая паника. Солдаты выскочили из казарм и начали палить из автоматов в сторону пылающих самолетов. Офицерам не удалось навести порядок, потому что солдаты, кажется, лишились рассудка. Кто-то подбросил идею, что все это — дела вьетнамцев, которых допустили жить на территории базы, и клич: «Бей предателей!» — бросил беснующуюся, озверелую толпу к баракам, в которых жили солдаты майора Тхао. Толпа разъяренных морских пехотинцев открыла огонь по сборным алюминиевым баракам. Пули застучали по металлу, рикошетили от тонких стен или пробивали их, как картонные коробки; Выскочивший из своего особняком стоящего домика майор Тхао сразу оценил обстановку, вмешиваться в которую означало мгновенную гибель. К тому времени южновьетнамские солдаты, хотя и не понимали, почему стали объектом атаки, заняли оборону и стали отстреливаться. Американцы были хорошо освещены кострами горящих самолетов и представляли хорошие мишени. Появились первые убитые.

— Огнеметы! Давай огнеметы! — перекричав невообразимый шум настоящего боя, подсказал кто-то толпе, потерявшей способность трезво оценивать события.

Огнемет появился очень скоро. Его установили на треногу и пустили По первому бараку огненную струю. Горящая жидкость растеклась по стене барака, и он сразу оказался будто задрапированным в шелестящее огненное пламя. Когда майор Тхао снова выбежал из своего дома, откуда он звонил прямо генералу Райтсай-ду, и увидел барак, превратившийся в факел, он выхватил парабеллум и, не управляя собой, наугад выпустил целую обойму в шевелящуюся, как противные насекомые в банке, толпу американских солдат. Он думал, что его заметят, услышат его выстрелы и растерзают на месте, но толпе было не до того, чтобы замечать какого-то одинокого человека, от выстрелов которого упало несколько солдат, — их падало сейчас немало — и от пуль отстреливающихся вьетнамцев, и просто споткнувшихся, не сумевших подняться на ноги в этом бешеном круговороте толпы, зараженной массовым психозом. Все ярче горели самолеты, и ночь казалась еще более жуткой оттого, что метались, переливались с одного места на другое, крича и стреляя, ругаясь и нервно рыдая, большие массы людей, словно исполнявшие, освещенные трепещущими языками пламени гигантских костров, какой-то ритуальный, колдовской танец.

По внутренней громкой связи командующий базой генерал Райтсайд приказал всем старшим офицерам принять все, даже самые строгие меры для наведения порядка, вывести два батальона с полным вооружением и дивизион бронетранспортеров за пределы базы и организовать ее оборону на случай нападения противника крупными силами. Другой дивизион бронетранспортеров, ревя сиренами, с включенными мощными прожекторами был брошен срочно на ликвидацию эксцесса у бараков южновьетнамского батальона особого назначе-

ния. Командование дивизионом взял на себя начальник штаба базы, явившийся к месту стычки. Высунувшись из люка бронетранспортера, он в мощный мегафон, заглушавший все звуки, приказызал немедленно разойтись по жилым помещениям, успокоиться, взять себя в руки, обещал провести следствие, найти виновников и наказать их судом военного трибунала. Он не дрогнул, когда автоматная очередь какого-то сумасшедшего просвистела над головой.

Промелькнуло в памяти, как молодым лейтенантом он высаживался с десантом в Нормандии в июне 1944 года. Фашистские самолеты бомбили десантников. Справа и слева от прижавшегося к земле лейтенанта очереди крупнокалиберных немецких пулеметов вырыли две узкие траншейки, к счастью не задев его самого. «Но это же стреляют свои, а не фашисты», — с удивлением подумал он и сразу забыл про все, потому что новая огненная струя, с змеиным шипением вырвавшись из сопла огнемета, подожгла один из бронетранспортеров— и его экипаж в горящих комбинезонах с нечеловеческими воплями начал выскакивать из машины, превратившейся в факел.

Начальник штаба базы отдал приказ экипажам бронетранспортеров дать предупредительные очереди из крупнокалиберных пулеметов поверх голов солдат, не обращавших внимания на его распоряжения. Смертельный свист трассирующих очередей привел в оцепенение толпу, сразу притихшую и будто растерявшуюся. Кажется, наступил перелом. Мегафонные распоряжения начальника штаба заставили обезумевших от огня и крови солдат почувствовать, что генерал не намерен больше тратить слова понапрасну. Команды офицеров стали доходить до их сознания, и они медленно начали сбиваться в некоторое подобие строя. И хотя еще слышался недовольный ропот, солдаты, оттесняемые бронетранспортерами от догоравшего барака южновьетнамского батальона, шли, как стадо, к казармам. Когда был наведен порядок, генерал приказал у дверей казарм выставить часовых и под страхом применения силы никого не выпускать из помещений. Командир отряда морских пехотинцев, находящихся в прямом подчинении штабу базы, получил приказ организовать помощь раненым, подобрать убитых, подсчитать потери и доложить о выполнении приказа.

Через два часа специальные бригады пожарников, погасив огонь и оттащив в сторону все, что осталось от подорванных самолетов, навели порядок. В казармах, долго возбужденно гудевших, словно в их дюралевые стены бил упругий ветер, солдаты постепенно успокаивались. Генерал Райтсайд приказал всем старшим офицерам явиться на совещание. Шел пятый час утра, а в штабе царила напряженная и в то же время стыдливая обстановка, когда не хотелось смотреть друг другу в глаза, чтобы не прочитать немого, растерянного вопроса: «Что с нами со всеми происходит?»

Подавленным морально и физически шел на совещание полковник Юджин Смит. Ему казалось, что он был свидетелем позорного события, которое никогда не изгладится из памяти, потому что слишком рельефно показало непреодолимую пропасть между ними, солдатами Америки, пришедшими спасти южных вьетнамцев от грозящих им бед от наступающего коммунизма, и теми самыми южными вьетнамцами, которые, за исключением людей, связавших свою судьбу с Америкой ради корыстных интересов, тяготятся присутствием своих спасителей. Услужливая память в этой чрезвычайной обстановке подсовывала факты, которым, может быть, не всегда давалась правильная оценка. Пасривность южновьетнамской армии в борьбе с Вьетконгом, массовые дезертирства, невыполнение солдатами приказов офицеров, враждебное отношение населения и к своей, и к американской армии, одинаково жестоко преследующим народ, который они считают предателем. Предателем чего?

Юджин Смит вспоминал то одну, то другую встречу с настоятелем пагоды Пурпурных облаков мудрым Дье-мом, «Вместо того чтобы вытереть слезы народа, вы выдавливаете ему глаза». Этой восточной мудрости он не мог забыть. Ведь ее говорил не коммунист, а священнослужитель самой гуманной религии, скорее даже не религии, а морально-этического учения, весь смысл которого— совершенствование человека. Как можно найти точки соприкосновения с людьми, придерживающимися противоположных мнений, завоевывать их на свою сторону, если мы не можем это сделать даже с теми, кому вложили в руки оружие, платим деньги, считаем своими союзниками или думаем, что они наши союзники? Побоище, устроенное сегодня, показывает непонимание положения в этой стране.

Рассуждая так, полковник Смит чувствовал, что в нем что-то надломилось. Та стройная система взглядов, с которой он взялся за выполнение порученного дела, дала трещину. «Самый большой камень преткновения, — вспомнил Юджин Смит древнюю восточную мудрость, — сомнение». Это та самая капля, служащая обычно доказательством долготерпения, которая долбит камень. Оно появилось не сегодня. Деформация началась постепенно. И присутствие на допросах захваченных в плен вьетконговцев, предпочитавших смерть предательству, их убежденность в правоте дела, за которое они воюют, и участие в карательных экспедициях, показывавших свирепую беспощадность солдат, получавших вознаграждение за каждого убитого вьетнамца, если его считали вьетконговцем, — командование закрывало глаза на то, что на самом деле это были простые крестьяне, — и с первых дней войны во Вьетнаме утвердившееся правило: чем больше будет убито вьетнамцев, тем лучше, потому что все равно — это потенциальные солдаты Вьетконга.

Он вошел в здание штаба и сразу почувствовал: не только у него надломилось что-то в душе. Майор Рифлз, с которым полковник поддерживал дружеские отношениями часто обменивался мнениями и беседовал на темы очень острые, высказывая суждения, несовместимые с официальными, дружески пожал ему руку.