Зекамерон XX века - Вернон Кресс

— Ладно, хватит дурака валять. Садись, Ахилл, в бадью. Потом спущу тебе рулетку, подержишь у самого дна! — Он был гораздо легче рослого Руди, и мне не хотелось поднимать лишнего веса.

Мы с Руди живо опустили на воротке бадью с греком в колодцеобразный шурф, и я начал распускать рулетку. От скуки Руди подошел к нивелиру и принялся рассматривать «Надежду».

— Петер, шнелль сюда! — вдруг закричал он срывающимся голосом. Я подскочил. Руди, не отрывая глаз от инструмента, протянул руку к «Надежде».

— Зи фердрешен ди псарние![81] — от волнения Руди смешал языки. Донесся звук винтовочного выстрела, ему ответила слабая дробь автомата. Я оттолкнул Руди и припал глазом к окуляру нивелира.

На, противоположной сопке возле шурфов плашмя лежали штрафники. Несколько человек возилось около костра с телом в зеленой форме, вероятно, снимали пояс с пистолетом и патронташами. Потом они ушли в кусты над штольней, впереди. Сабир, которого я узнал по пегой шапке. Высокий Батюта остался последним, повернулся к лежащим штрафникам и, видно, им что-то сказал. Затем поправил на груди автомат и бросился в кусты догонять товарищей.

10

В тот день штрафники трудились особенно усердно — беглецы, которых обычно никто не подгонял, были как на пружинах, малосрочники едва за ними поспевали. Даже конвой, который то и дело понукал и раздавал зуботычины, если Зинченко уставал драться, не находил повода для недовольства. Батюта, неофициальный руководитель бригады, сам копал, кайлил, помогал отставшим — не узнать было неторопливого на работе старика; он даже, не дожидаясь команды, натаскал большую кучу дров для конвоя. Один солдат взял тулуп и сел у тропинки, второй вместе с сержантом устроился поудобнее у костра, откуда был виден весь участок.

В четыре часа Батюта скомандовал:

— Перекур, ребята! Не возражаете, гражданин начальник?

— Нет-нет, сегодня вы заработали!

— Тогда разрешите от огня прикурить, гражданин начальник? — Спички штрафникам не полагались, но прикурить им иногда разрешали. Батюта взял лопату и подошел к костру. Сабир показал жестом, что ему надо «в кусты», сержант кивнул, и казах скрылся.

Медленно подвигав в костре головешки, старик вдруг размахнулся лопатой и одним ударом раскроил сержанту череп. Сабир, который сзади подкрался кустами, накинулся на солдата и стал его душить. Остальные заговорщики подбежали, быстро вооружились, но тут грянул выстрел: солдат у тропинки что-то заметил и выпалил наугад. Получив в ответ очередь из автомата, охранник струсил, бросил винтовку и прыгнул в шурф. В это время Зинченко спохватился и заорал:

— Хлопцы, ложись — стреляют! — и сам растянулся в середине штрафников, что и спасло ему жизнь. Батюта скомандовал:

— Забирайте еще винтовку, пошли! — Он повернулся к лежавшим и, обращаясь к Зинченко, сказал: — Тебя, сволочь, тоже следовало убить, да некогда и патрона жалко. Все равно не миновать тебе ножа!..

Через окуляр мы, будто на экране, видели, как беглецы быстро поднимались к гребню, иногда исчезая в густых зарослях стланика, выбирая узкие коридоры, свободные от растений. Они мелькали все выше и выше, но до высокого гребня было еще далеко.

Внизу по дороге мчался «студебейкер» с вооруженными солдатами, он молниеносно подкатил к фабрике, и, повернув направо к «Надежде», прыгая по ухабам тракторной колеи, очень скоро добрался до места происшествия. Машина встала, солдаты выпрыгнули и, растянувшись цепью, стали подниматься на сопку. Они шли по открытой осыпи, которая спускалась по обеим сторонам стланиковых зарослей, и передвигались поэтому гораздо быстрее, чем беглецы, которых они не видели — их скрывали небольшие выпуклости сопки, но мы с Руди наблюдали на расстоянии все как на ладони.

Истошные вопли и ругань из глубины шурфа напомнили нам о несчастном Мавропуло, но теперь нам было не до него — напротив нас, на склоне сопки, намечался последний акт драмы. Оба крыла цепи добрались до небольшой впадины пониже гребня и несколько выше беглецов, которые все еще пробирались кустарником, по-прежнему невидимые преследователям.

— Им крышка, если не пробьются силой, — сказал Руди, как старый гитлерюнге, хорошо знавший правила «военных игр», — теперь замкнут кольцо — и все!

Я разделял его мнение.

Руководивший операцией офицер со свистком стоял пока возле штольни и, изредка пиная одного из штрафников, — они по-прежнему лежали на земле — наверно, вдруг вспомнил, что у бежавших не только оружие, но и твердая решимость пустить его в ход. Он никогда не был в гитлерюгенде, а потому вместо команды «замкнуть круг!», взял себе десяток бойцов и начал снизу шарить по стланику, очень театрально размахивая пистолетом. Иногда он выпускал, неизвестно для чего, красную ракету. Остальные же бойцы стояли в цепи, направив карабины со штыками на стланик, и курили, а беглецы, пройдя покрытую стлаником впадину, поднимались все выше и выше, вышли на гребень и мигом скрылись на той стороне!

— Молодцы, ура! — закричал Руди, от радости пустившись в дикий пляс.

— Вы что тут орете, марш в зону! — вдруг заревел «колымский полковник» — мы не заметили, как он подошел к нам, держа в руке свой излюбленный легкий пулемет. Он поставил его на камни возле шурфа и попытался взять на прицел стланик над «Надеждой».

— Нету их там, ушли за сопку, гражданин начальник!..

— Молчать! Немедленно в зону, кому говорю?!

— Гражданин начальник, у нас тут человек в шурфе, да еще вот инструмент нельзя оставить, стащат…

— Ничего не знаю! В зону, говорю! — Он толкнул пулемет, который с металлическим лязгом полетел с камней.

Пока он его подбирал, мы быстро подняли грека. Тот, выскочив из бадьи, смотрел на нас сумасшедшими глазами и осыпал ругательствами, но мигом осекся, когда я показал на «полковника» с пулеметом. Схватив рулетку и штатив с нивелиром, мы скатились под гору, закрыли инструменталку и побежали в лагерь.

11

Снова отобрали одежду и обувь неказенного образца, снова простояли несколько часов на поверке, тихо обсуждая шансы беглецов. К вечеру зарядил дождь, но его не ругали — дождь означал, что теперь собаки не возьмут след. Из санчасти вынесли мертвого сержанта с разбитой головой. На длинных светлых прядях волос запеклась кровь, безжизненные руки и ноги болтались, как у тряпичной куклы. Охранник при виде убитого ударил ближайшего зека прикладом в спину — лагерь теперь кишел солдатами с карабинами. Отпустили нас далеко за полночь, промокших до нитки…

Утром, к моему удивлению, меня выпустили на работу как всегда одного, без бригады, и я зашел к своему начальнику, участковому маркшейдеру, прямо домой. Дверь комнаты открыла его жена, толстушка Елена Ивановна, она была в одном халате, с глазами, красными от слез.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});