Новоорлеанский блюз - Патрик Нит

Джим, широко улыбаясь, протянул женщине руку:

— Джим.

— Очень приятно. Рада познакомиться с вами, Джим, — сказала она, пожимая ему руку. — А я Молли, как вы уже знаете.

Она подмигнула ему, а потом неожиданно откинула голову и рассмеялась так оглушительно, что Джим отпрянул назад, а потом стер с лица капельки ее слюны.

— Вот так я и выяснила это, мой сладкий, — продолжала Молли. — Сразу скажу, у каждого имени есть своя история.

Она повернулась туда, где у дальнего конца стойки сидели мужчины, и обратилась к одному из них:

— Эй, Томпи! — позвала она. — Иди сюда.

К ним подошел низкорослый, коренастый парень тридцати с небольшим лет. Вместе с ним подошел его товарищ и встал рядом с Томпи, положив руку ему на плечо. У Томпи было симпатичное невинное лицо: почему-то казалось, что он вот-вот заплачет. У его долговязого друга были смеющиеся глаза, курчавая бородка и бакенбарды.

— Мисс Молли? — поклонился Томпи.

— Расскажи-ка Джиму, как получилось, что тебя назвали Томпи, — сказала она, и выражение лица Томпи сразу изменилось. Он часто-часто заморгал, губы у него вытянулись, а щеки, казалось, запали от смущения. Его приятель рассмеялся.

— Я никому не рассказываю об этом, — пролепетал Томпи. — Хотя, в общем-то, все знают.

— Джим не знает, — сказала Молли.

Лицо приятеля Томпи оживилось.

— Хотите я расскажу? — с готовностью предложил он. — Я смерть как люблю рассказывать эту историю.

— Перец! — взмолился Томпи.

Но его друг уже завелся: в его глазах прыгали чертики.

— Это произошло так, — начал парень, которого называли Перцем. — Понимаете, некоторое время назад, Томпи… да, а как твое настоящее имя, Томпс? Я даже не могу его вспомнить! Так вот, все считали Томпи неудачником в делах с женским полом. Что, разве не так, Томпс? Ему дурила голову одна кобыла, потом еще одна сука, и только по счастливой случайности он не оказался перед алтарем. Вы слушаете? Ну так вот. Однажды Томпи приходит в этот самый бар, сияя как блин. Мы все озадачены. «Черт полосатый, что с тобой?» А Томпи, хоть и сгорает от желания похвастаться, напускает на себя эдакое холодное безразличие. «Я встретил одну леди, — говорит он. — Реально красивую белую леди из Франции, из самого Парижа». Представляете, что было с нами? Черт! Ведь Томпи не общался с женщинами так долго, что одичал, как медведь после спячки!

— Но это же неправда, — взмолился Томпи, но рассказчик пропустил его слова мимо ушей.

— Мы засыпали его вопросами: «Томпи, братишка! Так ты уже трахнул ее или нет?» А Томпи говорит: «Всю ночь напролет!» Даю голову на отсечение, он светился счастьем, как пес, живущий в лавке мясника. «Позвольте я вам расскажу, как все было, — говорит нам Томпи. — Во-первых, это была молоденькая леди — настоящая прелестная маленькая цыпочка, — и поначалу она только и твердила: „Non! Non! Non!“ А вскоре она уже говорила: „Oui! Oui! Oui!“ А перед тем, как кончить, она стонала так, словно стояла у райских врат!» Ну, я гляжу на Томпи и спрашиваю: «А что именно она говорила?» — «Не знаю, — отвечает он, — лепетала что-то по-французски вроде „Томпи! Томпи! Томпи!“. И все время повторяла это слово». — «Томпи? — спрашиваю я. — А что, черт возьми, это означает?» Томпи только пожимает плечами, потому что и сам не знает.

— Томпи? — переспросил Джим, и рассказчик утвердительно кивнул.

— Да, Джим, именно «Томпи». По крайней мере, так это слышалось нашему другу. Я правильно говорю, Томпс? Он рассказывает, как она стонала: «Томпи! Томпи! Томпи!» — и при этом выглядит как довольный педик.

— Послушай, Перец, — возмутилась Молли. — Ты бы попридержал язык.

— Простите, мисс Молли, — стушевался Перец. Он немного помолчал, виновато похлопал глазами, а потом снова повернулся к Джиму: — Ну так вот. Мы все стояли здесь в баре и гадали, что может означать это самое «Томпи-томпи-томпи», как вдруг увидели того креола, который возник так же неожиданно, как зловонье, принесенное порывом ветра. Что касается меня, я никогда прежде не видел этого светлокожего типа — а ты, Томпс?

— Никогда не видел его прежде, — подтвердил Томпи.

— А он, этот светлокожий тип, подходит к нам с таким видом, как будто он наш лучший друг. Вы меня слушаете? «Томпи? — говорит он. — Твоя женщина говорит это, когда ты кончаешь?» — «Ну да, — с гордым видом отвечает Томпс. — Это по-французски». — «Я-то знаю, что это такое, братишка, — говорит креол, а вид у него такой, будто он сейчас лопнет от смеха. И тут он буквально убил нас своими словами, Джим! — „Tonipis“? Это значит „ничего, пустяки!“»

Перец уставился на Джима, его лицо перекосилось от сдерживаемого смеха. Джим, однако, почувствовал легкое замешательство.

— Так ты понял, Джим? — со смехом спросил Перец. — В общем, старина Томпс насадил на свой член эту белую цыпочку — простите меня, мисс Молли, — а она все время стонала: «Ничего, пустяки! Ничего, пустяки!»

Перец, согнувшись пополам, зашелся в припадке истерического хохота. Что касается Джима, то он, улыбнувшись через силу, смотрел на несчастного Томпи, который с опущенной головой крутил в руках спичечный коробок, оставленный кем-то на барной стойке.

Молли Мелон взглянула на Джима: лицо ее было непроницаемым.

— Я же говорила, Джим, — напомнила она, — что у каждого имени своя история.

Джим ждал, когда развеселившийся Перец угомонится — ждал целую минуту! — а потом спросил:

— Ну а почему тебя зовут Перец? Как у тебя появилось такое имя?

Перец тыльной стороной ладони вытер глаза, на которых от безудержного смеха выступили слезы.

— Перец? — произнес он, придав лицу серьезное выражение. — Они прозвали меня так, потому что я люблю чилийские сосиски, а в них много перца.

Вот на этот раз Джим рассмеялся, рассмеялась и Молли, даже лицо Томпи скривилось в подобии улыбки.

— Я же говорила, Джим, что у каждого имени своя история, — со смехом повторила Молли. — Но некоторые намного лучше других!

Через два дня, когда Джим снова вдрызг напился, он припомнил этот разговор и убедился в правдивости слов Молли. У каждого имени своя история. Он размышлял о Молли, имя которой пришло из песни: о Томпи, само имя которого было вечным уколом его самолюбию; даже Перец мог рассказать историю о происхождении своего имени — а если кому-то не нравится эта история, можно без проблем придумать новую. А Сильвия? Сильвия Ди Наполи? Чернокожая женщина с именем итальянским, как пицца? Ведь история такого имени — это уже целые полкниги. А Муса? Насколько было известно Джиму, фамилии у Мусы нет. Он просто Муса-закулу, а это уже само по себе история. Ну а Джим Туллоу? О таком имени и сказать-то нечего. Просто прозвище, за которым ничего не стоит; бессмысленный одноцветный ярлык, на котором нет ничего определенного, кроме примитивных сведений: национальность и пол.

— Все из-за этого Мусы, — бормотал себе под нос Джим, но, несмотря на пьяный угар, осознал, что сам не понимает, что имеет в виду. Внезапно он ощутил сильнейшую подавленность, а через одну-две минуты его сознание вдруг прояснилось, и он понял, в чем дело.

Дело в том, что до появления Мусы Джим был поглощен тем, что день за днем раскручивал новую историю, причем эта история не была связана ни с Сильвией Ди Наполи, ни с ним самим — это была их история (с достаточно увлекательным сюжетом и интригой, для того чтобы отвлечь его от мыслей о самом себе). Это была история о том, как они встретились в самолете; о том, как она в баре ирландца Тони рассказала ему о своей жизни; о том, как они навестили брата ее деда, живущего в Гарлеме, этого гнусного старого извращенца Фабрицио Берлоне; о том, как они приехали в Чикаго, где священник Бумер Джексон спас их от пуль малолетнего гангстера. Это была закрученная история о поиске личности, связавшая их друг с другом, как сцепляются пальцы любовников, которых силой разлучают навсегда. Это была длинная и скучная история, в которой действовали и всякие абсурдные персонажи, которая изобиловала тупиками и полуправдами, преграждающими путь к самому важному. Но стоило появиться Мусе — ох уж этот Муса! — с его харизмой и мистицизмом, с его непреклонностью, с его уверенностью в том, что «я шаман, и все, что я говорю, сбывается», — и Джим в мгновение ока был вынесен за скобки, словно очередной мультяшный персонаж или абсурдная ситуация.

Как только Муса явился им (будто по волшебству) в Северо-Западном университете, в кабинете доктора Коретты Пинк, Джим сразу же заметил перемены в поведении Сильвии. Исходя из своего прошлого опыта, Джим понимал, что Муса, как это свойственно шаманам, своим поведением провоцирует женщину на один из двух типов ответной реакции: либо она, как сообразительная девственница, бросится прочь от его назойливо ищущих глаз; либо, как заяц, пойманный лучом фар на дороге, будет, выбиваясь из сил, бежать вперед. А Сильвия, будучи, без сомнения, сообразительной, девственницей уже не была.