Главное управление - Андрей Алексеевич Молчанов

образом облагораживается.

Отказать ему в чувстве юмора было и сложно, и несправедливо.

Его визави – шеф полиции Ростова Федор Сергеевич Коромыслов, улыбчивый полноватый крепыш с крепкой лысиной и монголоидными раскосыми глазами – был простоват, непритязателен, добродушен, но я не очень-то обнадеживался его образом своего в доску парня, зная, что путь в генерал-лейтенанты он начинал деревенским участковым, воевал в Афганистане, прошел многие тернии, и воры в законе, по официальному предписанию навещавшие его кабинет, наводили благодаря его наставлениям жесточайший порядок в своих кодлах и ослушаться его не смели по определению.

Кроме того, он не брал! Впрямую, по крайней мере. Да, он служил в милиции всю жизнь, он знал всю подноготную тайных сторон полицейской черной экономики и, может, косвенно пользовался ее благами, но он не брал! Наше внутреннее милицейское радио, вещавшее из разнообразных источников, создавало именно такую картину, и в ее истинность приходилось пусть нехотя, но верить.

Не отличаясь ни образованием, ни кругозором, совершенный примат от прошлых лозунгов коммунистического наследия, он с упорством, как машина, настроенная на косьбу, выстригал на корню преступность, пропуская мимо ушей все несущиеся от нее посулы, завлекательные предложения и лесть. Идя, естественно, на редкие компромиссы, продиктованные сверху и тормозившие его напор.

Все это подтвердилось, пусть косвенно, в течение нашей застольной беседы, равно как и мотив его этакой безупречной профессиональной цельности. Им руководила не жажда денег и даже не устремление к власти, а необходимость самоутверждения и почивания на этом выстраданном самоутверждении провинциального паренька, добившегося генеральских погон, выгрызшего их из бетонных стен безжалостной и безнадежной действительности.

Кроме того, ему всегда везло на покровителей, благодарно оценивающих его беззаветность. Из деревенского принципиального участкового его перевели в начальники районного уголовного розыска, потом назначили главой отдела, затем перебросили в руководство местного управления, а далее, после раскрытия нескольких громких дел, он удостоился внимания шефов министерства, предложивших его кандидатуру на дальнейшее повышение.

Везучий карьерист от сохи, что тут скажешь!

Посиделки наши затянулись за полночь, говорили о разном: о кино, о литературе, о творящихся в государстве несообразностях и, естественно, о наших милицейских наболевших проблемах.

Я держал ухо востро, выбрав для себя образ служаки с толикой интеллекта, категорически убежденного в праведной подоплеке нашего общего дела. И на двусмысленное замечание генерала по поводу своей просторной квартиры и ее дорогостоящей обстановки, произнесенное, впрочем, вскользь и даже с одобрением, заметил, что до женитьбы обитал в условиях спартанских, но вот довелось встретить на жизненном пути обеспеченную кинозвезду, и теперь приходится приноравливаться к бытовым излишествам бомонда…

Ольга умело подыграла:

– Он до сих пор не умеет пользоваться посудомоечной машиной. И здоровается за руку с охранником на входе.

Тут уж она, конечно, подоврала: я даже из своей конторской комендатуры половину вертухаев в упор не видел, но общую канву представительского образа нашей семьи моя женушка уяснила мгновенно, интуитивно, и все сыграла умно и точно.

И подействовало! Поверилось публике в идейную основательность мою, нежданным случаем отблагодаренную, после чего, претерпев подозрительную паузу раздумья, принципиальный генерал сподобился на откровенность, выдавив ядовито:

– Ну, Есин-то у вас, как слышал, особенной скромностью не отличается. – И, хлебнув водочки, изрек: – И уж у него-то хоромы – короля Борнео не стыдно принять.

– По причинам обоюдного неприятия в гости он меня не приглашал, а потому – не в курсе, – отрезал я. – Но нечто подобное слышал…

– А в чем причина неприятия? – Голос генерала звучал умиротворенно.

– Мне не нравятся коммерсанты от милиции, – угрюмо проронил я. – А коммерсантам от милиции не нравятся те, кому не нравятся они. Но, – отмахнулся, – пусть это заботит их, а не меня. – У моего департамента другие показатели: только за последний месяц три крупные банды порублены. И откупных с бандитов мы не берем. Проверено многократно. Всеми компетентными службами.

Кстати, я не солгал. И, проникнутые убежденностью моего тона, гости согласно и уважительно наклонили головы.

– Но работаешь ты дерзко, – заметил генерал, изучающе глядя на меня. – Воспитал дикую дивизию. На закон не оборачиваешься. Прокуроры в негодовании.

– Есин тоже, – ответил я. – Поскольку к нему, всесильному, несутся мольбы, а договариваться не с кем…

– А Филинов? Не давит?

Это уже походило на разработку, что меня насторожило, причем всерьез…

– Да чего мы о грустном?! – озарился я бесшабашной улыбкой. – Все и все давит, а наше дело – крепчать! Хотя бы тост за хозяйку кто предложил…

– Ох, и правда… – Коромыслов крякнул, залившись смущенным румянцем, как рябина на морозном заутреннике.

Выпили за хозяйку, милицейский писатель пожелал ей успеха в творческом исполнении роли по его сценарию, далее пошли разговоры общие, пустопорожние, про жизнь как таковую и теперешнее ее социальное устройство, и тут гости проявили обоюдную пристрастность, славя через слово прошлый советский порядок, его стабильность и всеобщую дисциплинированную утихомиренность.

– Хрен ты при коммунистах прописался бы в Москве, если приехал из Азербайджана, – говорил генерал. – Ну, если только женился, предположим. Да, тогда бы прописали. А дальше куда? На рынок? Там свои русаки заправляли. И как заправляли! В дворники азеру податься? Не взяли бы, рязанских и тульских хватало! Да и вообще у этих черных руки из жопы растут, из них мастера никакие, а в головах – темная ночь. У них только продай-купи, вся концепция. А когда сняли их с советского довольствия, тут у них под задницами пожар вспыхнул. Куда деваться с феодальными своими правительствами и с прежними аппетитами? В Россию хлынули, тут хлеб и соль. А чечены? Те вообще в Москве раньше не появлялись, о них только слухи ходили, есть, мол, такой народец… Все с рождения – бандиты! Но когда деньгами шальными запахло, они тут как тут. А вот таджики другие. Спокойные, мирные, но что умеют? Только копать и цемент месить. Дай им любой инструмент – запорют за день. У меня на даче целину поднимали – три лопаты сломали. Думаешь, черенки? Клинки пополам! И ладно бы клинки из железа! Отборная сталь! А один титановый был, и тот треснул!

– А китайцы, вьетнамцы… – посетовал культурный писатель. – Тля незаметная. А как прижилась? В тени, в сторонке, а сотни миллионов из страны уводит…

– Ну, и давайте всем им шить по желтой пятиконечной звезде, – предложил я, стараясь не привнести в интонацию юмор. – Выдавать звезду на вокзалах и в аэропортах по приезде, нарушителям без опознавательного знака – год исправительных работ.

– Вот… ты действительно беспредельщик, правильно говорят, – добродушно погрозил мне пальцем Коромыслов, – но линию ведешь, безусловно, правильную, я бы лично одобрил…

– Была бы команда, – молвил писатель мечтательно. – И всю