Что вдруг - Роман Тименчик

Но уже в 1920-х начинает формироваться, можно сказать, повальное литературное двоемыслие, совмещающее публичное осуждение, отмежевание, разоблачение и т. п. убитого поэта – и тайное почитание его стихов33. Последнее иногда сказывалось, например, в цитировании стихов Гумилева без особой необходимости, сопровождаемом ритуальным уничижением цитируемого автора:

«Разве нельзя считать признаком вырождения буржуазного общества, загнивания капитализма, если один из крупнейших представителей литературы самой «благополучной» страны – Франции, писатель Мак Орлан, с тревогой указывая на «наличие социального беспокойства», в страхе за судьбу своего класса восклицает: “Земля подлинно похожа на шар, катящийся вниз по крутому откосу, скорость падения которого все увеличивается”. Эти тревожные речи французского писателя любопытным образом напоминают стихи последнего поэта русского империализма – Гумилева:

Созидающий башню сорвется,Будет страшен стремительный лет…

Так писал Гумилев в момент, когда поступательный ход революции осудил на скорую гибель русский капитализм. И мы видим, что точно так же чувствуют и говорят теперь представители “победоносной” французской буржуазии»34. Автору этой статьи в «Известиях» стихи Гумилева пригодились в тюремном карцере в 1939 году: «Я снова стоял раздетый на каменной скамейке и читал наизусть стихи. Читал Пушкина, много стихов Блока, большую поэму Гумилева “Открытие Америки” и его же “Шестое чувство”»35.

С тайной, а иногда и не очень скрываемой симпатией к Гумилеву с конца 1920-х велась борьба. Лефовец Петр Незнамов писал: «В поэзии у нас сейчас провозглашено немало врагов-друзей. Их, с одной стороны, принято слегка приканчивать, а с другой – творчеству их рекомендуется подражать. Таков Гумилев. В литературе он живет недострелянным; и в ней сейчас бытуют не только его стихи, служащие часто молодым поэтам подстрочником, но и его формулировки»36. Хотя голоса об учебе у Гумилева раздавались и в Москве (например, Александр Жаров, дружно осужденный за это), но считалось, что рассадником культа являлся Ленинград. Валерий Друзин писал: «В 1927 году секрет изготовления акмеистических стихов прост. Берутся стихи Гумилева и встречающиеся в них экзотические вещи, люди, животные (в натуральную величину) уменьшаются до игрушечных размеров. Рычащие гумилевские львы превращаются в кабинетные безделушки. То же и с гумилевскими декорациями. И с интонациями. Вот типичные эпигонские стихи образца 1927 года:

Целую ночь я ткала напролетПестрых рассказов ковер.Он не вернется, Синдбад-Мореход,С далеких алмазных гор.

Опять-таки следует отметить трогательное сходство поэтов пролетарских и непролетарских.

Не тебя ль с улыбкою МадонныФлорентийский мастер рисовал,Кудри кос, склонившихся влюбленно,И лица задумчивый овал.

Это пишет эпигон из непролетарского Союза поэтов.

Днем ли, ночью, в бормотаньи бреда,Он мне снится в гавани морской,Флорентийский мастер, дальний предокВ полумраке старой мастерской.

Это пишет эпигон из Ассоциации пролетарских писателей»37. И два года спустя В. Друзин констатирует: «Гумилевым клянутся и в Союзе поэтов, и в Ассоциации пролетарских писателей»38. В том же 1929 году «Комсомольская правда» статьей Иосифа Уткина «Снимите очки!» начала борьбу с эстетизмом среди молодежи. И. Уткин отвергал «гумилевщину» в своем стихотворении «По дороге домой»:

Среди индустрии: «Вороний грай».И «Машенька», и фасад.И вот он – гремит гумилевский трамвайВ Зоологический сад.Но я не хочу экзотических стран,Жирафов и чудных трав!Эпоха права: и подъемный кран —Огромный чугунный жираф…

В «Комсомолке» И. Уткин писал: «Непереработанные “Фонтанка”, “Сенатский шпиц”, “Аничков мост”, тысячу раз обыгранные старыми петербургскими поэтами, могут превратить талантливых ленинградских ребят в петербургских литературных гимназистов»39. Вслед за ним там же забытый ныне критик Лев Барриль (впоследствии расстрелянный как троцкист) накинулся на ленинградскую группу «Смена»: «… отдавая дань культурной учебе, подменяют критическое усвоение элементов старой поэзии (Гумилев, Анненский, Пастернак, Кузьмин <sic!>) органическим, беспрекословным врастанием в чужую словесную среду, добровольно отказываясь от поисков нового языка, новой словесной культуры <…> Примером таких эпигонских усилий можно привести Всеволода Рождественского, который из года в год популяризирует Гумилева»40.

Ленинградский литмолодняк огрызался устами Зелика Штейнмана (впоследствии посаженного в лагерь как троцкист же): «Мы вовсе не хотим замалчивать того бесспорного обстоятельства, что в Ленинграде эстетские традиции, эпигонское подражание, увлечение всякого рода буржуазными теорийками формалистского происхождения – сказываются с гораздо большей силой, чем в литературных условиях в культурной обстановке Москвы. Но, ожесточенно борясь направо, всячески парализуя попытку – от кого бы она ни исходила, – оказать разлагающее влияние на нашу литературную молодежь, мы с неменьшей силой должны бороться и с тем упрощенным, с тем легкомысленным отношением к литературе, к учебе, к усвоению культуры, которым занимается Иосиф Уткин. Хвостизм, возведенный в декларацию, это не меньшее зло, чем Гумилев, объявленный вождем и учителем. И тому, и другому надо объявить решительную борьбу»41.

Видимо, за это время, осень – зиму 1929 года, кто-то указал на криминальные реминисценции у самого И. Уткина, и 21 декабря 1929 года, в день 50-летия Сталина, он выступил в газете с покаянием в «эстетском перерождении»: «На сегодняшний день для меня несомненно, что в части моего творчества, а именно в стихах лирического жанра я допустил ряд ошибок эстетского порядка. Причину этого я вижу в художественном наследстве, через которое и преодолевая которое должен пройти всякий пролетарский художник. Выучка у акмеистов, символистов, футуристов не прошла для меня безнаказанно»42.

В связи с этой охотой на акмеистических ведьм в очередной раз в 1930 году отрекается от своего учителя Николай Тихонов «…у Гумилева можно поучиться искусству образа, экономии стиха, ритмике, но применять его тематическую установку не приходится, настолько его тематика далека от нас и чужда нам»43.

Рассказы о неожиданно обнаружившемся эстетическом двоемыслии не только литераторов, но и советских держиморд встречаются во многих мемуарных нарративах, зачастую очевидным образом фольклоризованных. Хронологически последним является рассказ Виталия Коротича об апреле 1986 года, когда он напечатал в «ленинском» номере журнала «Огонек» статью о Гумилеве и подборку его стихов:

Бог не выдал, цензура не съела. Но когда меня вдруг пригласил к себе в кабинет всевластный Егор Лигачев, вторая фигура в ЦК партии, ортодокс из ортодоксов, я решил, что мой оптимизм может оказаться чрезмерным. Я вошел в кабинет на цыпочках, напряженно слушал, а Егор Кузьмич расспрашивал, как пришла в голову идея издать расстрелянного поэта и почему это удалось. Поговорив, он подошел к двери кабинета и раздвинул над ней едва заметную полку: «Я уже много лет ксерокопировал стихи Гумилева, где только мог доставал их и сам переплел эти тома для себя». В сафьяновом переплете с золотым тиснением странный «самиздатский» Николай Гумилев в двух томах лежал на ладони второго секретаря ЦК. Вот уж чего я не ждал! «Почему вы не велели опубликовать его легально массовым тиражом?» – наивно вопросил я. «Сложно это…» – загадочно сказал Лигачев и начал прощаться44.

Это, вероятно, последний скандал в посмертной судьбе Николая Гумилева.

Первый вариант: Семиотика скандала / Сост. Н. Букс. М., 2008. С. 368–385.

Комментарии

1.

Ср.: «Это как кому на роду написано, – объясняла Ахматова. – Как бы гнусно Кузмин ни поступал – а он обращался с людьми ужасно, – все его обожали. И как бы благородно себя ни повел Коля, всё им было нехорошо. Тут уж ничего не поделаешь» (Найман А. Рассказы о Анне Ахматовой. М., 1999. С. 126).

2.

Воронов В. Сестра Ольга // Зеленый цветок. П., 1915. С. 58.

3.

Гильденбрандт-Арбенина О.Н. Гумилев / Публ. М.В. Толмачева, примеч. Т.Л.Никольской // Николай Гумилев. Исследования и материалы. Библиография. СПб., 1994. С. 431; ср.: «Я спрашиваю, были ли у Н.С. в Африке романы <…> с негритянками, из любви к экзотике (АА: Не знаю. Я с ним никогда не говорила об этих вещах)» (Лукницкий П.Н. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Т. I. 1924–1925 гг. Париж, 1991. С. 179.

4.

Очарованный странник. 1914. № 2. О Димитрии Александровиче Крючкове (1887–1938) см. статью Т.Л. Никольской: Русские писатели. 1800–1917. Биографический словарь. Т. 3. М., 1994. С. 191–192; рассказ Л.Н.Андреева – «Оригинальный человек», герой которого чиновник Котельников говорил, что любит негритянок: «В них, в этих черных женщинах, есть нечто такое пламенное, или, как бы это вам пояснить, экзотическое».