Маньяк по субботам - Александр Петрович Гостомыслов

и швырнул в ящик комода.

Глава III

Тридцатого апреля, в субботу, пошел второй день нашей жизни на даче. Народу в Сады понаехало множество. Многие заводы Петербурга сделали своим рабочим весенние каникулы — отпуск без оплаты на две недели, все равно цеха работали вполсилы, а то и стояли. И вот люди в Садах. Копают молча, угрюмо, не подымая головы. Каждый старается, думает о том, чем станет кормить семью зимой. Каждый хорошо помнит продуктовые карточки, введенные в стране несколько лет назад. А кто постарше, помнит и настоящий голод военного времени, родственников и друзей, унесенных блокадой. Помнит парки и скверы города, засаженные овощами, превращенные в «огороды Победы».

Мне приходилось слышать, как истово работают рыбаки. Но даже при этом старый рыбацкий капитан Бондарь поражал меня своей работоспособностью. Казалось, совсем не спал — ложился последним, вставал первым. В сарайчике, где у него находилась крохотная мастерская, утром наточил напильником лопаты, зажимая их в тиски. Сквозь сон я слышал визг напильника. Когда разбудил меня в шесть утра, уже и завтрак был готов. Потряс за плечо:

— Виктор, вставай, весенний день год кормит.

Грай услышал его шепот и тоже поднялся, пробормотав:

— Вот неугомонный…

Мы с Граем расположились в большой комнате, которая называлась чистой половиной. Комнату украшала, облицованная плиткой, задняя стена печи. Бондарь жил в другой комнате, куда печь выходила своим устьем. Там было теснее и теплее. Там, за небольшим столом, мы и ели. Пол во всем доме Бондарь застелил деревенскими половиками. Глядя на них, я вспоминал отцовский дом, оставленный в Тверской губернии.

Без четверти семь мы вышли с лопатами в сад. Трое соседей уже принимались за дело, лишь у четвертого было тихо. Он, бесспорно, являлся «совой» — вечером не мог угомониться и ковырялся среди грядок допоздна, а утром никак не мог проснуться. Через участок от нас кровельщики крыли крышу оцинкованным железом и громко стучали деревянными молотками.

Бондарь достал из кладовки и опустил в колодец вибрационный насос.

— Засуху обещают, еще круче прошлогодней. Земля снова высохла и уже воду не принимает — вода в пыли скатывается шариками. Эх, дождичек бы пошел…

Но безжалостное солнце выплыло из-за леса и начало припекать, обещая горячий денек. Мы кипятили в электрическом чайнике воду и поливали кипятком из лейки кусты крыжовника и смородины — от мучной росы. В стеклянных парниках посеяли редиску и салат. Включили насос и полили из шланга чеснок, посаженный еще осенью, толстенькие зеленые ростки которого радовали глаз. Следом начали поливать сливы, вишни, яблони, покрытые цветами, словно политые молоком. Но тут вода в колодце кончилась.

Бондарь не дал нам отдохнуть и минуты:

— Сейчас начнем картошку сажать, — побежал бегом, принес таз с ранней картошкой-синеглазкой, синеватые ростки которой уже тянулись вверх.

Острыми, как ножи, лопатами мы начали делать первую бороздку для картошки. Получилось криво. Бондарь поморщился, глядя на нашу работу:

— А еще детективы, рядок картошки ровно не посадить.

Грай рассмеялся, я собрался возмутиться, но Бондарь тут же ввел новшество, которое подсмотрел у соседа. Приволок и положил на вскопанную землю длинную доску.

— Ходить только по доске и копать вдоль нее канавку — землю не потопчем и ровно посадим клубни.

Сам же двумя ведрами — не шагом, а бегом! — стал носить навоз-коровяк, который купил осенью, сорок долларов за машину. Старик сыпал коровяк в канавку, мы на него клали картошку и присыпали землей. Посадка получалась ровная, как по линеечке.

Отвлекали нас только камни, которые мороз зимой выжал из земли. Приходилось их собирать в ведра и носить к дому, вдоль которого бондарь собирался сделать отмостку из бетона. И все равно мы так разогнались, что до обеда хотели посадить всю картошку. Настоящая райская жизнь. Эх, век бы так жить и не знать других забот!

В полдень, когда солнце находилось в зените и припекало мне макушку, я услышал, как за спиной на дороге взвизгнули тормоза машины и тут же следом лихо хлопнула дверца. Не оборачиваясь, я понял, что это непростая машина и с седьмого неба тотчас спустился на грешную землю. Медленно повернул голову — у ворот, в клубах оседающей пыли красовался милицейский «уазик» с номерным знаком города Кировска. Мы с Граем воткнули лопаты в землю и уставились на машину. У ее борта, нехорошо ухмыляясь, стоял знакомый мне инспектор отдела уголовного розыска Шестиглазов. В памяти сразу всплыла авария на Мурманском шоссе, после которой я попал в больницу Кировска. Шестиглазов держал меня под подозрением, полагая, что я — член банды, пришедшей с Кавказа, и даже выставил охрану. Я, в свою очередь, считал, что он куплен мафией, боялся быть убитым без суда и бежал. Меня ловили, но безуспешно. Из-за моего побега инспектор наверняка имел неприятности, и это никак не улучшило его отношение ко мне.

— Ба, старый знакомый, — криво усмехнулся Шестиглазов. — Как же ты ловко драпанул у меня из-под стражи? Этот раззява сержант Григорьев выпустил вдогонку четыре пули и не мог попасть хотя бы в подметку, он уверяет, что целит в ноги.

Я согласно кивнул головой.

— Уверяю вас, пули ложились около самых ног — сержант отличный стрелок. Просто мне повезло.

Сам Шестиглазов за минувший год несколько сдал. У него в районе темечка появилась заметная плешинка, которую он время от времени любовно поглаживал. И, между прочим, мрачно предупредил:

— Не попадайтесь нам снова, Виктор. Сержант дал слово, что впредь не промахнется. А если при расследовании очередного дела мы снова столкнемся, запомните — мы с удовольствием представим вам бесплатные услуги: приличную камеру при отделении милиции, койку в больнице, если вновь окажется расколота голова, и еще у нас чудесное кладбище с видом на лесное озеро.

Я галантно, как и следует вежливому человеку, поклонился:

— Благодарю, вы добры, сразу видно. А в охрану при таком случае поставьте самбиста или снайпера.

— Это на ваш вкус, — прохрипел Шестиглазов. — Можем предоставить сразу обоих. Но учтите, я не терплю, когда частные сыщики вмешиваются в мои дела.

Инспектор улыбнулся, а глаза продолжали зло сверкать. И я уже не понимал — он шутит, или говорит всерьез.

— Полно вам, инспектор, поминать старое, — вмешался Грай. — Наверное, вы не за этим приехали?

Шестиглазов умел скрывать свои эмоции, он переменил позу, тему и интонацию. В одно мгновение стал жизнерадостным, широко улыбнулся Граю, подошел ближе, остановился у картофельного участка.

— Вы настолько популярны, Грай, стоило вам здесь появиться, как об этом узнало все садоводство, даже я извещен.

Быстрым