Маска Владигора - Сергей Карпущенко

Любава даже рот приоткрыла от изумления, а потом насмешливо спросила:

— Может статься, хочешь, чтоб и тебя девки-разбойницы в бочке вымыли, медом напоили да песню-здравицу спели?

— Может быть, — уклончиво ответил Владигор и позвал Прободея, чтобы узнать, седлают ли коней дружинники.

С великой осторожностью, держа коней под уздцы, спустились они с заснеженных, оледеневших местами предгорий к незамерзающему потоку. Путислава брод указала. Счастливо на левый берег перешли и с остановками короткими во встречающихся по дороге деревеньках поскакали на юго-запад, к Гнилому Лесу, как требовал того Владигор.

Прежде и не ведал о самом себе Бадяга Младший, что он большой охотник до еды и крепкой помывки банной. Даже странно казалось ему сейчас, когда стал он полновластным князем Гнилого Леса, что можно было прежде пренебрегать такими удовольствиями, как сытная и вкусная жратва да горячая баня с чистыми, гладко оструганными лавками, с душистыми вениками и клюквенным квасом, с девками, которые моют, чешут, щиплют тебя, хлещут с незлым остервенением по телу твоему, а ты лежишь и думаешь, как хорошо быть князем, и со скорбью вспоминаешь былое хлопотное и опасное время боевой службы какому-то князю, до которого тебе и дела-то нет и все интересы которого чужды тебе.

И во времена Велигора в лесном разбойничьем городище имелась банька, но Бадяга, во вкус войдя, решил, что его нынешним запросам эта развалюха совсем-таки не подходит, и велел дружинникам своим, давно уж ставшим его челядниками, построить новую, просторную баню, с хорошим кованым котлом. И вот за считанные дни выросла едва ль не в самой середке городища новая добротная баня, а котел для нее выковали в кузне ближайшей к городищу деревни, куда часто обращались подковать лошадей, починить оружие, доспехи.

Охая, кряхтя от наслаждения, лежал Бадяга на широкой лавке в пропаренной до густого плотного тумана бане, а три голые бабы работали над растекшимся по желтому выскобленному дереву телом «князюшки». Две из них, то и дело окуная веники в шайки с квасом, хлестали по мягким телесам Бадяги так, что листья во все стороны летели. Третья работала руками, то колотя ребрами ладоней, то шлепая ими так, что шлепки эти можно было принять за громкие хлопки пастушьего бича, то щипала, выкручивала толстую, жирную кожу. Зная, что Бадяга не видит выражения ее лица, делала она такие страшные рожи, что казалось, будто и не добра она желает господину своему, а стремится принести ему мучения.

— Да полегче ты колоти, Маланья! — взмолился наконец Бадяга. — Так и хребет переломить недолго!

Маланья отвечала мужским, очень низким голосом:

— Потерпи, касатик, потерпи, ненаглядный! Хочешь здоровым да крепким быть, прими на себя всю удаль рук моих! Я, бывало, и прежнего нашего князюшку таким удовольствием баловала, так терпел он молча, и ты, соколик, терпи!

Но, видно, терпению князя Гнилого Леса пришел конец, потому что, громко крякнув, сполз он вначале с лавки на пол, на карачках добрался до двери, поднялся и вышел во двор. Здесь, рядом с баней, загодя был уж наметен большой сугроб, в который бухнулся Бадяга всем своим красным, распаренным телом, крикнув пронзительно и дико:

— Ай, спасите! Ай, жжет!

Оказалось, однако, что спасители нашлись: топот конских копыт послышался внезапно, и не успел Бадяга выбраться из сугроба, как был окружен лесом лошадиных ног, рывших снег копытами. Вначале ничего не мог он понять: откуда взялись здесь кони? Руками смахивая с тела снег, взглянул на ближайшего к нему всадника — и обмер, отпрянул в изумлении, чуть снова не бухнулся в сугроб: прежний Владигор, красивый, голубоглазый, величественный, властно смотрел на него!

— Ну, беги оденься, друг мой любезный, а то, не ровен час, застудишь ножки, — сказал он насмешливо.

Бадяга уже отвык выслушивать чьи бы то ни было приказы и хотел было рот открыть, чтобы воспротивиться, сказать, что здесь, в городище, только он может повелевать, но почему-то рот его так и остался закрытым, а голова сама собой стала согласно кивать. Колыхаясь жиром, побежал он в предбанник, где уж была приготовлена для него чистая одежда.

Вернулся он скоро и по причине спешки одет был кое-как: одна порточина заправлена в сапог, другая — навыпуск, поясок не застегнутой на вороте рубахи весь перекошен под свисающим вниз пузом. Улыбаясь приторно, затараторил:

— Вот уж радость так радость! Перуну, видно, надо жертву богатую принесть, посочнее да потучнее!

Владигор склонился с седла, играя поводьями, спросил:

— Да уж не тебя ли самого, Бадяжка? Сочнее да тучнее тебя во всем Синегорье не сыщешь. Ну да ладно, не взыщи за шутку. В дом скорей веди меня с Любавой да с братом моим единокровным, Велигором. Когда-то он в этом городище княжил, покуда Крас-колдун его не испортил так же, как и меня. С ним еще и Путислава, которую он от заклания спас. Для всех обед готовь, да дружинников моих не позабудь. Да живо, живо!

Все в городище зашевелилось. Точно горох из мешка, повыкатывались из домов на дворы дружинники Бадяги, потерявшие давно боевой свой облик — неряшливые, раздобревшие, с лицами испитыми, в синяках, потому что часто досуг свой проводили в попойках, кончавшихся ссорами и мордобитием. Бегали суетливо по городищу, сталкивались со своими женами, отталкивали их, бранясь. Весть о прибытии в городище истинного Владигора, прежнего князя Синегорья, всех страшно напугала. Хоть и вольными были они людьми в ту пору, когда служили князю Владигору, но уж коль нанялся служить, так и отслужи данное тебе серебро, не изменяй, не будь лытушником,[15] а тем паче князя не бросай в беде. За провинности такие и жизни можно было бы лишиться.

Наконец всех прибывших устроили с ночлегом, хорошенько накормив. За столом ни словом, ни недружелюбным взглядом, ни резким жестом не выказал князь синегорский Бадяге своей обиды. Но после ужина, когда уединились в особой горнице мужчины, Владигор со всего размаху тяжелой своей рукой смазал дружинника по толстой лоснящейся щеке, сказав при этом:

— Это тебе, Бадяжка, за твою измену задаток малый…

Бадяга, морщась, потирая горящую щеку, прогундосил:

— А далее что же?

— Далее отслужить ты должен будешь мне. Хорошо отслужишь, все тебе прощу. Нет — на себя пеняй. Я сам в жизни никого не предавал, а посему предателей не люблю.

Владигор, чуть откинувшись назад, разглядывал Бадягу. При женщинах не хотел он смеяться над опустившимся воином, теперь же дал насмешке излиться вольно. Одеться велел по-ратному. Бадяга долго отыскивал кольчугу боевую, на наложниц-прислужниц своих кричал — куда-де кольчугу задевали, чем вызвал смех у Владигора. А потом, когда одна из женщин принесла ему кольчугу, сказав, что на чердаке ее нашла, — всю в помете птичьем, в паутине, заржавевшую местами, — попытался натянуть ее Бадяга на себя, но дальше жирных, отвисших грудей кольчуга не полезла.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});