Избранное в 2 томах. Том 2. Театр неизвестного актера. Они не прошли - Юрий Смолич

— Что за чудеса! — сказала Ольга. — Это, верно, кто-нибудь ошибся этажом и положил не под свою дверь.

— Может быть, — согласился Пахол.

— Подождем, — сказала Ольга, — если кто ошибся, то придет и возьмет их.

— Зачем же ждать? — сказал Пахол. — Еще кто-нибудь утащит. Если позволите, панна Ольга, я сейчас же спрошу.

Он быстро сбегал в нижнюю и в верхнюю квартиры и вернулся, совсем запыхавшись.

— Нет, панна Ольга, ни внизу, ни наверху про дрова ничего не знают. Это, верно, кто-нибудь из наших фендриков бросил с пьяных глаз. С вашего позволения, я расколю их потоньше, и вы согреете детям чаю.

Пахол схватил топор, чтобы тут же расколоть дрова на щепки, но Ольга решительно воспротивилась. Она настояла на том, чтобы подождать день-другой, — может, кто-нибудь придет все-таки за своими дровами?

Но прошло три дня, а за дровами так никто и не явился, и Пахол наколол щепок и растопил буржуйку. Ольга не очень сопротивлялась, потому что раму от трюмо она уже сожгла и ей не на чем было приготовить детям чай и согреть матери воды для грелки.

Но спустя два дня, когда дрова уже кончились, за дверью была обнаружена новая вязанка.

Ольга забеспокоилась. Было ясно, что это не недоразумение, что под дверь кто-то умышленно подбрасывает дрова. Неужели кто-нибудь из немцев начинает таким образом ухаживать за нею? Какая мерзость… Однако, подумав, Ольга отбросила это предположение. Гитлеровские офицеры ухаживали напропалую, но ей не приходилось слышать, чтобы они сохраняли при этом скромное инкогнито. Они действовали всегда самоуверенно и нагло.

Когда Пахол явился домой, Ольга показала ему новую вязанку дров. Пахол тоже пришел в крайнее смущение, однако в голове у него вдруг мелькнула одна мысль.

— Панна Ольга! — сказал он. — С вашего позволения, не думаете ли вы, что дрова подбрасывает панна Нина? Ведь у панны Нины много дров. Может, она решила поделиться с вами?

— Ну, конечно, это, наверно, она! Я ж ей задам! Пусть только явится.

— Панна Ольга! — испугался Пахол. — Боже вас упаси сказать что-нибудь панне Нине.

— Отчего же, Ян? — удивилась Ольга.

Пахол даже руки с мольбою сложил на груди.

— Неужели вы, панна Ольга, не понимаете? Панна Нина хочет, чтобы все осталось в тайне. Если вы у нее спросите, она станет все отрицать и совсем смутится. Вы доставите ей большую неприятность. Очень прошу вас, не делайте этого.

Ольга возражала, но Пахол все-таки убедил ее. Конечно, Ольга ни за что не взяла бы у Нины дров. Нине они самой нужны, но все-таки Нина своя, а детям и маме действительно не на чем согреть воды. Тайный подарок уязвлял гордость Ольги, но, если она заговорит об этом с Ниной, им обеим будет только неприятно.

Вязанки дровец появлялись теперь за дверью каждые дна три дня, и Ольга даже привыкла под вечер, когда только начинало смеркаться, выглядывать на площадку: вязанка дровец неизменно лежала за порогом. Впрочем, вся эта удивительная история с дровами вскоре раскрылась.

Однажды вечером Ольга, проходя через переднюю, совершенно явственно услыхала, как что-то стукнуло за дверью о кафельные плитки площадки. Кто-то положил дрова. Ольга подкралась к двери и тихонько ее приотворила.

Вязанка лежала у самого порога.

Но в щелку Ольга в бледном сумраке пролета увидела Пахола. Пахол быстро поднимался на верхний этаж, и на спине у него была еще одна вязанка дров. Он подошел к двери на четвертом этаже, — там жила старушка с больной внучкой, — и осторожно положил вязанку у порога. Потом, торопливо крадучись, Пахол сбежал вниз, к своей квартире. На пороге открытой двери его ждала Ольга.

Долго стояли они друг перед другом в молчании. Ольге казалось, что даже в полумраке передней она видит, как покраснел Пахол.

— Ян, — сурово сказала Ольга, — что же это вы делаете?

Пахол долго топотал своими огромными бутсами, долго размахивал своими непомерно длинными руками и все пытался дернуть себя за коротенькие усики. Наконец он кое-как овладел собою.

— Простите, панна Ольга, — сказал он, пытаясь прикинуться беспристрастным, — но в сорок второй квартире живет совсем ветхая старушка и у нее больная внучка. Кто же им нарубит дров?

У Ольги спазматически сжалось горло.

— Ян! — сказала Ольга. — Милый Ян! — Она коснулась его рукава. — Но ведь я совсем не старуха, а вы вот уже три недели подбрасываете дрова и мне…

Ян Пахол вдруг замахал руками, загремел бутсами и чуть не закричал на Ольгу:

— Но, панна Ольга, у вас ведь тоже больная мать и двое маленьких детей. С вашего позволения, вы…

Ольга поспешно остановила Яна, — его голос могла услыхать мать в соседней комнате. Не надо, чтобы она слышала.

Пахол смутился и умолк.

— Простите, панна Ольга, простите…

Они снова в молчании долго стояли друг перед другом. Потом Пахол прошептал с мольбою в голосе:

— Панна Ольга, у меня самого жена и двое детей. И я не знаю, есть ли у них дрова… У нас в Мукачеве в эту пору дуют свирепые ветры с венгерских низин…

За холодом пришел голод.

Голод подкрался как-то незаметно, исподтишка. Предвозвестники его появились еще в первый день вступления гитлеровцев в город; но это был не голод, а только нехватка продуктов, только тревожное предчувствие и желание отмахнуться от него, — не думать, нет, не думать о будущем! Ольга с легким сердцем выменивала мебель и вещи: пуд муки за диван, пол-литра подсолнечного масла за смену белья. Со временем за пол-литра масла пришлось отдать добротный костюм, а за пуд муки — шредеровский рояль. Потом наступил день, когда на обмен пришлось пустить то, что было на тебе надето. Как быстро приходит бедность! А на опустевших рынках можно было достать из-под полы только стакан пшена или горсть подсолнуха. Чтобы раздобыть жмыхов, надо было отправиться в деревню — не ближе чем за полсотню километров.

Ольга редко выходила на опустевшие улицы города — только к знакомому провизору за лекарствами для матери да за стаканом пшена для детей, — но всякий раз она видела страшное приближение голода. Зима стояла холодная, обессилевшие люди падали на улицах и не могли уже подняться, — они были так истощены, что быстро замерзали, и трупы их заносило снегом.

Вечером под Новый год Ольга с трудом возвращалась домой. Ноги у нее начали пухнуть, ветер пробирал до костей, — никогда в жизни Ольга еще так не промерзала. Прохожих на улице встречалось совсем мало, — люди большей частью лежали уже мертвые под снежными сугробами, а те, кому суждено было умереть завтра или послезавтра, медленно брели мимо. Гитлеровские солдаты тоже не задерживались на опустевших улицах, они торопились миновать это жуткое кладбище непогребенных мертвецов, их ждала теплая казарма или уютная квартира с горячей печкой и вкусной едой.

Ольга еле переступала, с трудом удерживаясь на ногах под напором ветра. Несколько кучек солдат опередили ее, не задев, только один шутник подставил ей на скользком месте ножку, и Ольга упала. Ей очень хотелось так и не подниматься: в снежном сугробе было уютно лежать. Но Ольга знала, что она совсем ослабела, что кровь едва течет в ее жилах, а замерзнуть она не имеет права: дома больная мать и двое детей. Ольга насилу поднялась и пошла. Ее догнала еще одна кучка эсэсовцев, и один, привлеченный ее красивым лицом, предложил ей пойти с ними — в теплый дом, к новогоднему вкусному ужину со шнапсом. Покачав головой, Ольга сказала:

— Прошу извинить меня, но я больна. У меня, простите, венерическая болезнь.

Немец выругался и полез за револьвером. Больная женщина никому уже не нужна, и больную надо пристрелить, чтобы она не распространяла заразы. Но застежка кобуры зацепилась, чтобы отстегнуть ее, надо было снять перчатку, а стоял лютый мороз, — эсэсовец махнул рукой, плюнул Ольге на пальто и пошел прочь.

Ольга пришла поздно, когда Пахол был уже дома. Он встретил ее внизу, очень встревоженный.

— Вы пришли! Боже мой! Я уж думал, что вас по дороге схватили и, как меня, завербовали на работу в Германию. Слава богу! — Пахол вдруг оборвал речь и покраснел. — Ведь вы чуть было не опоздали на елку.

— На елку?

— На елку, панна Ольга, — смутился Пахол. — У нас ведь елка…

Ольга смотрела на Пахола, плохо понимая его.

— Вы устроили елку? В такую тяжкую пору?..

Пахол сказал нравоучительно:

— Дети это дети, панна Ольга. Они должны оставаться детьми и в тяжкую пору…

Он взял Ольгу под руку и повел ее на третий этаж.

— Где же вы достали елку?

— Я присмотрел небольшое деревце в парке за городом и срубил его утром, когда ездил на машине за дровами для начальника. А в церкви я купил две свечки, какие ставят святым. Пусть и дети будут святыми. Свечки совсем тоненькие, но они очень длинные, и из двух я накроил целый десяток.