Берег варваров - Норман Мейлер

Как я уже говорил, — продолжил Маклеод, — наш апологет-соглашатель готов признать что угодно. Да-да, вполне вероятно, скажет он мне, что вскоре начнется мировая война. В то же время не факт, что ее не удастся избежать. Кто его знает, старина, как все обернется. История — штука непредсказуемая. Ну как можно знать наверняка, будет война или нет? А даже если это и случится, не стоит паниковать и полагать, что все потеряно. Надо находить положительные стороны во всем, даже в войне. Сам подумай, случись такая неприятность, и уже будет не важно, какой ценой, какой жестокостью и какими страданиями окупится победа: одна сторона все равно возьмет верх и будет править миром. Разве это плохо? Когда еще человечество могло мечтать о если не вечном, то по крайней мере продолжительном и устойчивом мире во всем мире? Ну а осмотревшись, победители разберутся с родимыми пятнами эксплуатации человека человеком тем или иным рациональным способом. А собственно говоря, почему ты думаешь, что этого не случится? Наоборот, уверяю тебя, что при таком исходе все основные противоречия будут сняты раз и навсегда.

Слова Маклеода, похоже, всерьез заинтересовали Холлингсворта.

— Если вы позволите мне высказать свое мнение, — перебил он Маклеода, — то я со всей ответственностью могу заявить оратору: отлично сказано. Нет, вы поймите, я человек далекий от политики, хотя и привык считать себя в некотором роде либералом. Тем не менее, задумываясь время от времени над этими материями, я пришел к выводу, что настоящая демократия — это когда правителю удается убедить свое тупое стадо в том, что оно счастливо. Если же человек не дурак и не попадает под определение быдла, то он все равно не будет счастлив и доволен как непосредственно своей жизнью, так и окружающим миром. Нет, вы, конечно, можете возразить, — поспешил вставить Холлингсворт, заметив, что Маклеод не по-доброму нахмурился, — что тупая масса не может быть счастлива хотя бы потому, что эти люди, по вашему выражению, являются обманутыми и эксплуатируемыми. На это я вам вот как возражу: по-моему, люди не имеют ничего против того, чтобы их обманывали. Если они об этом не догадываются и если какой-нибудь умник не решит открыть им глаза. А вот когда они, вняв популистским речам, осознают свою обманутость и свое угнетенное положение, вот тут-то и выясняется, что терпеть они такое положение больше не намерены. — Холлингсворт захихикал. — Что это я вдруг разговорился? — Бросив взгляд на часы, он обратился к Маклеоду: — Прошу прощения, а нельзя ли как-нибудь покороче?

Маклеод смотрел на Холлингсворта, словно не узнавая. Судя по его лицу, он считал, что следовать изначально заданной нити этого разговора для него даже важнее, чем для всех нас. Стараясь не отвлекаться от той мысли, на которой перебил его Холлингсворт, он не глядя сунул руку в карман и выложил на стол стопку небольших листков бумаги, на которых, как я понял, были конспективно изложены основные пункты его речи.

— Убедительность приводимых соглашателем аргументов основывается на весьма своеобразной логике, столь же привлекательной, сколь и поверхностной. На самом же деле все, что он говорит, — полная чушь. — Это заявление стоило выдержанной Маклеодом паузы. — Следует, кстати, отметить, что такой идеальный соглашатель — это всего лишь идеальная концепция. В жизни же он, гордо именующий себя реалистом, ведет себя весьма неприглядно: то и дело мечется от одной противоборствующей стороны к другой, предлагая им поочередно свои услуги. Естественно, выбор хозяина обусловлен для него тем, кто из оппонентов находится на данный момент в более выигрышном положении. Заняв свое скромное место в иерархии той или иной стороны, он начинает отстаивать ее точку зрения самым ревностным образом. Он готов, например, убеждать всех вокруг, что величайшим благом для человечества будет грядущая война, в которой неминуемо должны победить те, на чьей стороне он находится. Если же спросить его, что будет, когда победят другие, он ответит: это станет мировой катастрофой, величайшей катастрофой всех времен и народов. Вот таким образом, соединив воедино две половинки истины, мы можем прийти к некоторым выводам.

В первый раз за все время разговора лицо Маклеода несколько оживилось. Он по-прежнему сидел на стуле, напряженно выпрямив спину, его руки все так же лежали на столе, придерживая бумажки с записями, очки были решительно сдвинуты на кончик носа, но, казалось, изложив введение в свой доклад, он сумел частично сбросить давивший на него груз накопившейся усталости.

— Смею вас заверить, что я не нуждаюсь в подобном жонглировании понятиями и политическом лукавстве для того, чтобы отстаивать свою позицию. Единственное, что мне требуется, — это возможность дать собеседнику полный, всесторонний ответ на его вопросы. Мои политологические построения основываются на твердой убежденности в том, что война неизбежна. Мне кажется вполне разумным допустить, что раз уж ни одна из двух мировых сверхдержав не способна решить собственные экономические проблемы без сползания к открытому военному конфликту, то война между ними рано или поздно разразится. Причем в том случае, если оба колосса находятся в состоянии кризиса и не способны разрешить свои внутренние противоречия одновременно, а именно это мы и наблюдаем в настоящее время, тезис о неизбежности войны лишь получает двойное гарантированное подтверждение.

Качественный анализ должен быть в буквальном смысле слова всеобъемлющ. Тем не менее мне уже было сказано, что мое выступление должно вписаться в некие временные рамки. Таким образом, я буду вынужден сузить охват своих рассуждений до комментариев по ключевым вопросам. Итак, ситуация в том блоке государств, экономический строй которых можно условно назвать монополистическим капитализмом, является критической.

Маклеод перешел к описанию того, что я не так давно уже сам проштудировал по книгам: — Производственные мощности монополий становятся столь огромными, а их инвестиции в механизацию производства вырастают по отношению к стоимости присваиваемой рабочей силы в такой пропорции, что лишь открытие всеобщего мирового рынка для производимых ими товаров и услуг сможет решить проблему поиска новых возможностей для инвестирования и получения прибыли. Причем решение это будет, естественно, временным. «Затерянные уголки земного шара оказались вдруг зонами жизненно важных интересов монополистического капитализма», — продолжал бубнить Маклеод. — Без этих территорий монополии не смогут продолжать свою деятельность с прежним размахом. Без этих новых рынков у них нет иного выбора, кроме как включиться в бесконечную гонку производства оружия или же погрузиться в пучину глубочайшего экономического кризиса. При этом те самые удаленные и отсталые регионы неожиданно для самих себя обнаруживают, что их собственное развитие на пути к капитализму блокируется уже сформировавшимися монополиями. Монополистам выгодно тормозить развитие этих регионов, и они оказываются перед необходимостью, преодолевая жесточайшее сопротивление извне, совершить за какой-то исторический миг гигантский прыжок от феодализма к государственному монополистическому капитализму. Таким образом, мы на сегодняшний день получаем следующую картину: дорога к монополистическому капитализму для половины мира является закрытой. Другая же половина, номинально являясь носителем этой высшей формы развития капитализма, на наших глазах идет семимильными шагами по направлению к всеобщей национализации.

Наиболее глубокий кризис переживает как раз крупнейшая капиталистическая держава мира. Я не стану добавлять ко всему сказанному на эту тему что-то свое — исключительно для того, чтобы как-то отметиться. Пожалуй, я сконцентрируюсь на ином, смежном с предыдущим, постулате: дело в том, что социализм не может возникнуть просто так, по чьей-то доброй или злой воле. Аксиома политэкономии гласит, что если в той или иной стране нет объективно существующих материальных возможностей за короткое время значительно повысить уровень благосостояния основной массы населения, то социалистическая революция, даже в случае победы, скоро выродится в собственную противоположность. После того как стало ясно, что события тысяча девятьсот семнадцатого года не смогли спровоцировать аналогичные восстания пролетариата в большинстве западных стран, победившая революция в России оказалась обречена. Страна находилась в окружении врагов, и ее население прилагало титанические усилия к тому, чтобы поднять уровень производства, опираясь лишь на свои внутренние силы, без какой-либо помощи извне. Вскоре стало ясно, что всякая возможность построения социализма была утрачена в силу необходимости обеспечить элементарное выживание. Сектор экономики, ориентированный на производство товаров и услуг массового потребления, был сокращен свыше всякого разумного минимума. Чем больше в стране производилось средств производства, то есть всякого рода машин, инструментов, оборудования и прочего, что обеспечивало налаживание дальнейшего, уже вторичного производства, тем меньше материальных ресурсов выделялось на нормальное каждодневное потребление. Такого рода проект стремительного роста промышленного потенциала государства имеет шанс на успех, если его удастся реализовать в весьма сжатые сроки. В любом ином случае результаты подобного эксперименты будут плачевными. Если за тяготами и лишениями не последуют какие-либо осязаемые выгоды, производительность труда пролетария начинает резко снижаться. Человек способен участвовать в современном производственном процессе и делать это эффективно, с приложением всех требующихся от него навыков, кругозора, образованности и ответственности за выполняемую работу, лишь осознавая, что будет за это должным образом вознагражден. Рабочий готов к изматывающему труду, если он знает, что в обозримом будущем его уровень жизни значительно повысится, а более отдаленные перспективы и вовсе должны быть обрисованы ему в самых светлых тонах. Если лишить рабочего элементарных комфортных условий жизни и надежды на светлое будущее, его мастерство, его уровень квалификации стремительно деградируют. Какой, спрашивается, прок трудящемуся от того, что заводы и фабрики занимают все новые участки земли, если работа на этих предприятиях не может обеспечить ему приемлемый уровень существования. Следом наступают тяжелые дни и для чиновника-управленца, ибо неспособность экономики производить то, что теоретически может быть произведено на данных производственных мощностях, становится все более острой и трудно разрешимой проблемой.