Retrum. Когда мы были мертвыми - Франсеск Миральес

Ужин прошел для меня как-то странно. Я толком ничего не запомнил. В другой ситуации я был бы рад видеть Жирара, но в тот вечер, естественно, не мог сосредоточиться на чем бы то ни было, кроме предстоявшей мне смертельно опасной встречи на кладбище. Кстати, сама возможность выйти из дома в столь поздний час у меня появилась именно благодаря художнику, заглянувшему к нам в гости.

— У меня для тебя есть небольшой подарок, — сообщил Жирар, доставая из сумки вертикально вытянутый параллелепипед, завернутый в бумагу. — Думаю, тебе понравится.

К этому времени мы уже разделались с десертом, который любезно принес с собой наш гость, и неспешно потягивали выставленное мной на стол вино. Несмотря на все мои тревоги и беспокойства, подарок Жирара заинтересовал меня, и я с нетерпением стал срывать с него оберточную бумагу. Вскоре моим глазам предстала прозрачная коробочка, внутри которой на аккуратной подставке была закреплена небольшая статуэтка. Увидев ее, я просто онемел от изумления.

Это был юноша в длинном черном пальто, развевающемся под порывами ветра. Его густые черные волосы были отброшены назад, и взгляду зрителя открывалась неестественно бледное, неживое лицо, на котором выделялись губы, ярко подведенные темно-лиловой помадой.

«Похоже, он видел меня в этом маскарадном наряде», — подумал я, глядя на довольно улыбающегося Жирара.

Отцу, похоже, подарок художника пришелся не по душе.

— Зря ты ему эту куклу притащил, — заявил он Жирару. — У парня и так крыша едет. Возомнил себя чуть ли не вампиром, того и гляди, совсем свихнется.

— Ничего, даже когда поправится, пусть хранит эту статуэтку как напоминание о том, каким он был, — возразил художник, потягивая густое вино из бокала. — Не зря Герман Гессе писал: «Каждый из нас хранит в своей душе частичку скорлупы яйца того первобытного, изначального мира, из которого мы все вылупились».

Отец удивленно вскинул брови. По выражению его лица было видно, что он ничего не понял из цитаты, озвученной Жираром.

В этот самый миг художник произнес фразу, которая стала для меня пропуском на свободу, к моей судьбе:

— Такая статуэтка у меня не одна. Их целая коллекция, штук двадцать. Я собираюсь сделать выставку в нашем культурном центре. Все персонажи из этой серии — жители Тейи. Хочешь посмотреть на остальную часть? — спросил он меня.

— Конечно, с удовольствием! А когда? Можно прямо сейчас?

— Не нравится мне эта затея, — перебил меня отец. — Кристиан, у тебя завтра занятия в институте, ложись лучше спать пораньше.

— Да мы ненадолго, — успокоил отца художник — К полуночи Кристиан будет дома.

Я убрал со стола и попрощался с отцом, абсолютно не уверенный в том, что нам с ним еще суждено увидеться.

* * *

Мастерская Жирара представляла собой целый мир, полный маленьких сюрпризов. Статуэтки, которые он готовил к выставке, были расставлены по столам в разных углах помещения. Работа над большей частью из них еще не была закончена, и прозрачные колпаки не отделяли их от зрителя.

Разумеется, среди выбранных художником персонажей были классические типажи нашего городка — официант Мерфи, продавщица фруктов с рынка, местный полицейский.

Другая группа представляла собой скульптурные изображения дам, посещавших занятия по живописи, которые вел сам Жирар. Эти статуэтки художник расположил так, как если бы дело происходило на уроке. Более того, на холсте, закрепленном на крохотном мольберте, стоявшем перед одной из начинающих художниц, я разглядел гротескный, больше похожий на шарж портрет самого Жирара.

— А твоя статуэтка должна была находиться здесь, — сказал он, показывая мне на группу из трех силуэтов в черном и фигурку в голубом, стоявшую чуть поодаль.

Я с ужасом подошел к столу, чтобы получше разглядеть этот своеобразный рождественский вертеп, представляющий собой толкование и, быть может, даже предсказание последней драмы моей жизни. Первым делом, еще издали, я узнал Лорену — по ярко-рыжим волосам и скрипке у плеча. На ее лице застыло благостное, умиротворенное выражение, не имевшее ничего общего с тем, как она выглядела, когда сыпала угрозами в мой адрес во время нашей последней встречи.

Рядом с Лореной увлеченно играл на гитаре долговязый, худющий черноволосый парень. Выражение лица этого персонажа было на редкость печальным, я бы даже сказал, трагическим.

Прежде чем перейти к последней черной фигуре, я удивленно посмотрел на художника. Судя по всему, он на протяжении какого-то времени следил за нами и оказался непрошеным свидетелем как минимум части наших кладбищенских похождений. Естественно, я без труда узнал девушку-вампира с длинными черными волосами и большими глазами.

Четвертая скульптура в этой группе — а если брать в расчет и мою статуэтку, оставшуюся дома, то пятая — попросту привела меня в ужас. Передо мной стояла девочка-блондинка в голубом платье. Во избежание каких бы то ни было разночтений и двусмысленностей ее лицо пересекал длинный, отчетливо видимый шрам.

Любой нормальный человек на моем месте воспринял бы эту композицию как не слишком удачную мрачную шутку. Я же в тот момент был так потрясен, что не знал, что и думать.

— Я попытался изобразить твой мир, — объяснил мне Жирар как ни в чем не бывало. — Вот почему ты должен был находиться рядом с блондинкой. О том, что случилось с твоей девушкой, я узнал от отца.

— Она не моя девушка, — уточнил я. — Уже нет. Вот только… вы действительно собираетесь выставлять эту фигурку прямо так — со шрамом на лице?

— По правде говоря, еще не знаю, — ответил мне художник, — Дело в том, что мачеха Альбы занимается у меня в студии. По ее словам, врачи утверждают, что рана оказалась не такой глубокой, как они подумали сначала, скорее всего, шрама через некоторое время вообще не будет видно. Просто когда это случилось, натекло много крови, и всем показалось, что дело совсем плохо.

До меня стало доходить, что мой старший друг-художник, которого мне всегда хотелось считать человеком необычным, на самом деле еще более эксцентричен и нестандартен, чем я полагал. При этом главный сюрприз от Жирара был еще впереди.

Художник положил мне руку на плечо, задумчиво улыбнулся и сказал:

— Я хотел включить в эту композицию еще одну статуэтку, но полагаю, что на это мне нужно спросить разрешение, причем именно у тебя.

С этими словами он снял шелковый платок с работы, которая даже издали казалась более крупной и сложной по форме, чем остальные. Моим глазам предстал мальчишка-подросток, как две капли воды похожий — нет, не на меня, а на моего брата Хулиана. Он был изображен в седле мотоцикла. Я сразу же узнал тот самый «Санглас-400», который вспарывал колесами поверхность пышного кучевого облака.