Руины стреляют в упор - Иван Новиков

«Шурочка!

Прочитала ваше письмо. Оно меня так тронуло за сердце, что я не выдержала и залилась слезами. Ведь я не сплю ночами, днем не могу работать, думаю только о спасении такого очень ценного человека — человека особенного. Таких, как он, у меня было очень мало, так как это настоящий герой, терпит такие пытки — голод, жажду — и «ничего, никогда, никому» — его девиз.

Я как могу — поддерживаю и решила: если что случится со мной, последую примеру «С» — ничего никому.

Была как-то зимой приведена девушка — звали ее Зина Пугачева. Ее, как видно, взяли при выполнении задания. Ее привели в камеру, и она сказала окружающим, что, как бы ее ни мучили, ни били, она будет как Ленин. Ее замучили — не выдержала побоев, ночью же умерла, но ни слова...

Шура! Я уже насмотрелась всего, мне смерть не страшна. Но что же, моя нерешительность к действию зависела от некоторых обстоятельств. Сегодня они выявились. То, о чем я все время думала, что меня пугало и останавливало мою решимость спасти ценную жизнь, сегодня подтвердилось. Эти бандиты, убийцы (латыши арестованные) хотели через меня непосредственно искупить свою вину. Такой гений, как «С», глубоко ошибался в них. Они могут очень хорошо играть. Они притворились хорошими советскими людьми, не против, чтоб «С» спасся. Я «С» каждый день писала, что только они мне мешают, что никакого доверия у меня к ним нет: услышав только звук открываемого замка, они могли бы выдать меня...

Они не знают о моей связи с «С» и о переписке. Они злы на начальника. И искали путь, как подвести его. Потому что он относился к ним, как ко всем заключенным: не пускает приятелей, не разрешает передавать им курево, водку и т. д. Он установил для них такой же режим, как и для всех заключенных. Латыши искали путь, как бы избавиться от него. И вот сегодня двое из заключенных латышей донесли на начальника, что он оставляет тюрьму и выходит, и сегодня же начальника сняли, и он арестован.

Начальник был хороший, меня оставлял одну, я могла делать все, что мне нужно было, не следил! «С» легко был бы спасен мною, но! Эти убийцы! Теперь вам, мои милые друзья, понятно, чего могла стоить моя решительность. Сколько раз я вставляла ключ и вынимала снова, так как боялась звука. Им стоило услышать звук, как они бы сказали, что помогли задержать беглеца и т. д.

Сейчас начальник — немец, с отличиями, с двумя кубиками. Когда раздавала обед, он присутствовал и запретил мне отпирать камеру, открывал сам.

Во время завтрака был еще старый начальник. Успела полностью передать шоколад, воду, записку, от него получила записку, которую сожгла в связи с событиями, которые произошли. Он еще утром просил открыть его, я уже набралась было смелости, но опять-таки мешали они. Ключ я ему показала, говорит — такой. Деньги не успела передать. Передам завтра при первой возможности».

Потом Фрида сообщила, что у нее сложился новый план побега — через окно. Но по-прежнему она боялась арестованных гестаповцев, хотя они и заперты: если услышат, начнут шуметь. На всякий случай описала, как нужно бежать через окно.

«Если завтра не изменится положение, — писала она дальше, — отношение со стороны нового начальника, — значит, потеряна моя связь с «С». Если начальник идет следом за мной — значит, все кончено, и во всем виноваты латыши. Я не знала бы, кто виноват в аресте начальника, но мне во время обеда похвалился арестованный латыш, что он засадил его в тюрьму... И сейчас, я думаю, «С» все понял. Когда во время обеда я разносила еду, «С» даже не подал знака о себе — боялся навести подозрение нового начальника на нашу совместную связь».

Внизу приписала: «Какое радостное утро было для меня — я удачно передала шоколад, много воды дала — необычайная жажда была у него. Боюсь, что от сладкого еще больше пить захочется. Днем уже все переменилось, не могла «С» передать письмо. Скорей бы ночь прошла. Дождаться утра — идти на работу.

С приветом жму руки. Фрида».

Дни шли за днями, полные тревог и забот, надежд и разочарований.

Восьмого марта Роза Книгова топила для гестаповцев баню. Она сидела около печи и задумчиво следила за языками пламени, которые весело танцевали над поленьями дров. На стене дрожала, прыгала ее согбенная тень.

Грустные и тревожные мысли не давали покоя девушке. Что ждет ее, Фриду и мать? Отец уже погиб во время погрома 7 ноября 1941 года. Где-то по ту сторону фронта воюют братья: Мотя, танкист, и Моисей. В Ленинграде — три сестры. Немцы говорят, что Ленинград блокирован и много людей гибнет там от голода, бомбежек и обстрелов. Живы ли они, сестры? И что станется с нею самой?

Была возможность перебраться в лес. Их с Фридой охотно взяли бы партизаны — ведь они медички, а в лесу такие специалисты очень нужны. Но не оставишь же старую мать. Правда, она говорила: «Идите, дочушки, спасайте свою жизнь, она еще молодая, а я одна здесь останусь...» Но кто же бросит свою мать в беде?!

А теперь здесь важное дело нашлось. Подпольщики попросили Фриду помочь арестованному Саше убежать из тюрьмы СД, а Фрида привлекла к этому делу и ее, свою сестру. Не оставишь же в беде Фриду и такого человека. Роза несколько раз видела его. Открытое, мужественное, решительное лицо хлопца навсегда запомнилось ей. Такого нельзя забыть. Даже нечеловеческие пытки не лишили его исключительной привлекательности, силы воли, человеческого достоинства. Недаром же Фрида так очарована им.

Мысли девушки были прерваны двумя латышами-гестаповцами. Они вдруг ворвались в баню с криком:

— Где Фрида?

— Придется подождать ее, сейчас придет, — спокойно ответила Роза. — Она пошла получать хлеб.

Они молча сели на скамейку и стали ждать. Молчала и Роза.

Вскоре пришла Фрида. Гестаповцы отозвали ее в сторонку, один из них вытащил какую-то бумажку и показал ей. Фрида вспыхнула и горячо запротестовала:

— Как вам не стыдно обращаться ко мне с такой просьбой! Вы же сами служите в СД и хорошо знаете, что такие дела строго запрещаются. Если вы хотите передать что-нибудь своим друзьям на гауптвахту, то делайте это только через начальника, а я не могу ни в чем помочь вам.

— Подожди, не трещи, — перебил ее гестаповец, который держал бумажку. — Ты скажи, кто написал это... Записка написана кем-то из арестованных для передачи на волю...

— Что вы привязались ко мне? Откуда я знаю, кто написал вам записку. Не приставайте!

Гестаповец злобно затряс головой:

— Умеешь отбрехиваться... Тогда скажи, чье пальто висит там, около стола начальника.

Роза подхватилась:

— Мое пальто... Я повесила...

— Так вот эту записку я нашел в манжете твоего пальто, — процедил гестаповец сквозь зубы, не спуская глаз с Розы.

Розу будто молотком стукнули по голове. Перед глазами все закружилось. Мозг лихорадочно работал, искал выхода. Отпираться, отказываться от всего — бессмысленно. Гестаповцы поверят своему, а не ей. И заберут тогда их обеих — Розу и Фриду. А сестру надо спасать, выгораживать...

— Пошли! — приказал гестаповец.

Розу повели к следователю. Пока шла, надумала, как объяснить появление опасной записки в ее манжете.

Гестаповец сообщил следователю, что обыскал пальто Розы в три часа дня 8 марта.

Следователь обратился к Розе:

Ну, говори ты... Может, начнешь отрицать?

— Нет, паночек, зачем я буду отрицать? — невинным голосом начала Роза. — Как раз в час дня я пошла в нашу столовую за обедом. В коридоре, где я убираю, увидела сверточек из белого полотна, перевязанный ниткой. Руки мои были заняты посудой, а карманов, как вы знаете, в пальто нет, я и сунула сверток за манжету.

— А зачем ты подняла сверток, который не принадлежит тебе? — спросил следователь.

— Из простого любопытства. Да притом же я уборщица, я обязана поднимать все, что лежит на полу, чтоб чисто было.

— Подожди, признаешься... — пригрозил следователь. — Отведите ее в камеру...

Розу посадили в тюрьму. Обстригли пышные черные волосы и сделали девушку совсем похожей на озорного мальчишку. Две недели вели следствие, не вызывали на допрос. Только 25 марта вызвали на допрос и начали пытать. Били по всем правилам инквизиции.

— Говори, почему подняла сверток с пола, — добивался следователь.

— Я думала, в свертке — деньги, которые потеряли евреи, идя за обедом. Очень часто они теряют документы, деньги и всегда спрашивают у меня, так как я прибираю коридор.

Следователь долго еще бил ее, но девушка говорила одно и то же.

Начальник характеризовал Розу как старательную и честную работницу. К тому же из записки Жана следователи ничего не могли понять — в ней были одни намеки, понятные только тому, кто писал записку и кому она предназначена. Следствие ничего не дало, и через месяц после ареста Розу выпустили и заставили снова убирать коридор в СД.

За это время произошли и другие события. Одни из них поднимали дух Жана, другие — тяжелым камнем ложились на сердце.