Дуэль Пушкина. Реконструкция трагедии - Руслан Григорьевич Скрынников

ты и рассердил и даже обидел меня, но меня всё к тебе тянет… Я приду к тебе между 1/2 12 (половиной 12-го. – Р.С.) и часом; обещаюсь не говорить более о том, о чём говорил до сих пор и что теперь решено… Итак приду. Дождись меня пожалоста. И выскажи мне всё, что тебе надобно: от этого будет добро нам обоим. Ж.»1007 Жуковский вызвал гнев Пушкина тем, что повторял аргументы Геккернов. В письме незадачливый посредник косвенно признал свою неправоту и согласился с тем, что «разоблачения» Пушкина меняют дело.

Затевая мистификацию, Геккерны никак не думали, что дело может затянуться на много дней. Им пришлось изобретать всё новые и новые доказательства вымышленного романа Дантеса с Катериной. Судя по конспективным записям Жуковского, признания Геккернов неожиданно приобрели скандальный харакатер. «9 ноября. Les lations [разоблачения, откровения] de Heckern. – Моё предложение посредничества»1008.

П.Е. Щёголев выражал недоумение, какие «откровения» или «разоблачения» Геккернов имел в виду Жуковский?1009 Жуковский сам ответил на этот вопрос в письме к Пушкину, датируемом 13 ноября или утром 14 ноября. Он писал буквально следующее: «Получив от отца Г. доказательство материальное, что дело, о коем теперь идут толки, затеяно было ещё гораздо прежде твоего вызова…»1010 О каком «материальном доказательстве» идёт речь? Жуковский употребил самое деликатное выражение для обозначения весьма неделикатного и даже шокирующего обстоятельства. Затеяв игру, дипломат вынужден был идти до конца. Он представил Жуковскому некие «материальные доказательства» того, что его сын соблазнил девицу и обязан жениться на ней как можно скорее.

И Геккерны, и Загряжская настаивали на том, чтобы сохранить сватовство в тайне. Это должно было обеспечить Геккернам поле для отступления и отказа от своих обещаний. Пушкин прекрасно понимал мотивы Геккернов и старался с помощью гласности расстроить планы барона. Он преднамеренно поделился новостями с Карамзиными. 13–14 ноября Жуковский резко упрекал за это Пушкина: «Ты поступаешь неосторожно… Зачем ты рассказал обо всём Екатерине Андреевне и Софье Николаевне?»1011 Падчерица Е.А. Карамзиной Софи поспешила разнести скандальную молву. В письме брату 20–21 ноября она писала буквально следующее: «Поведение молодой особы, каким бы оно ни было компрометирующим, в сущности компрометировало только другое лицо (Дантеса. – Р.С.), ибо кто смотрит на посредственную живопись, если рядом – Мадонна Рафаэля. А вот нашёлся охотник до этой живописи, возможно потому, что её дешевле можно было приобрести. Догадываешься? Ну да, это… дерзкий Дантес»1012. Под «молодой особой» и «посредственной живописью» Софи подразумевала Катерину, а под Мадонной Рафаэля – Натали. Смысл письма Софи заключался в том, что Дантес безнадёжно скомпрометировал Катерину – «дёшево приобрёл её», и это вынуждает его вступить в брак.

Загряжская более всех хлопотала о сохранении тайны и спасении чести племянницы (Екатерины Гончаровой). Но по временам и она проговаривалась. В письме к Жуковскому 17 ноября она описала сцену помолвки Екатерины и заключила рассказ словами: «…старшой Гончаров… объявил им родительское согласие, и так все концы в воду»1013. Брак должен был покрыть грех молодых – таким был смысл слов «концы в воду». Между Загряжской и Жуковским не было секретов. Жуковский получил информацию из первых рук и был согласен, что надо прятать концы и играть свадьбу.

Пушкин не находил нужным скрывать скандальную историю. Его откровения подали повод для злословия. «Надо было видеть, – писала Софи Карамзина брату, – с какой готовностью он (Пушкин. – Р.С.) рассказывал моей сестре (Мещерской. – Р.С.)… обо всех тёмных и наполовину воображаемых подробностях этой таинственной истории, совершенно так, как бы он рассказывал ей драму или новеллу»1014. Софи напрасно бранила Пушкина. Не он, а Геккерны были авторами новеллы – «таинственной истории» о совращении некоей девицы. Великий знаток человеческой психологии имел основания потешаться над водевилем, разыгранным на его глазах неловкими актёрами.

Репутация девицы Гончаровой рушилась на глазах. Но она сама согласилась играть роль совращённой девицы. Скандальные толки распространились по городу. История «загадочного» брака Дантеса обсуждалась в придворных сферах. Приятельница царицы С. Бобринская укоряла Катерину Гончарову за белое платье не к месту и выражала сочувствие её тётке Загряжской. В письме от 25 ноября она писала: «Под сенью мансарды Зимнего дворца тётушка плачет, делая приготовления к свадьбе. Среди глубокого траура по Карлу X видно одно лишь белое платье, и это непорочное одеяние невесты кажется обманом! Во всяком случае, её вуаль прячет слёзы, которых хватило бы, чтобы заполнить Балтийское море»1015. О чём плакали тётка и племянница? Свет злословил по поводу того, что за непорочным одеянием невесты скрывается порок. Девица совращена и может оказаться в трудном положении. Были ли основания у подобного рода слухов?

В своё время Л.П. Гроссман высказал предположение о том, что Дантес находился в связи с Катериной, родившей ему первого ребёнка через три месяца после свадьбы1016. Однако ошибочность этой версии теперь доказана неопровержимо1017. Остаётся сделать лишь одну необходимую поправку. Авторами фальшивой версии о совращении Катерины и её возможной беременности были сами Геккерны. Сочинённая в начале ноября 1836 г., эта версия сыграла самую существенную роль в дуэльной истории.

В декабре Дантес окончательно смирился с мыслью о том, что свадьба неизбежна, и это внесло новые черты в его взаимоотношения с невестой. В одной из записок Катерине Жорж писал, что относится к ней почти как к супруге. Когда невеста посетила офицера, он извинялся, что принял её неодетым. В одной из записок поручик писал, что ему «любопытно посмотреть, сильно ли выросла картошка с прошлого раза»1018. По предположению Серены Витале, словечко «картошка» могло обозначать ребёнка, которого невеста носила во чреве1019. Однако такое толкование кажется неудачным. Жорж завершил записку словами: «Сейчас ко мне пришёл барон и поручил побранить вас, что мало заботитесь о том, чтобы вылечить свою простуду»1020. Таким образом, упоминание о картошке получает простейшее объяснение. Балагур-кавалергард отменно шутил по поводу простудного волдыря или же сопливого носа невесты.

Выйдя замуж, Катерина писала мужу вскоре после 19 марта 1837, что доктор уложил её в постель, велел снять корсет и одеть капот, «чтобы поберечь маленького… он сильно капризничает»1021. Известно, что младенец начинает шевелиться в утробе матери примерно на 20-й неделе беременности. Между тем, после свадьбы прошло всего лишь 9 недель, и ребёнок в то время никак не мог «капризничать». Письмо Геккерна вполне разъясняет дело. В марте была опасность выкидыша1022.

Дитя у Катерины родилось 19 октября 1837 г., т. е. точно в положенное время, через 9 месяцев после свадьбы1023.

Баронесса Екатерина Геккерн,