Золотоглазые - Джон Уиндем

— Головная боль? Беспокоит что-нибудь другое?

— Нет, — ответила я ей.

Она внимательно меня оглядела. Я возвратила ей взгляд.

— Что..? — начала она.

— Да у нее с головой не в порядке, — вмешалась Хейзел с другого угла комнаты. — Она говорит, что потеряла память и не знает о нас.

— Она говорила о жутких отвратительных вещах, — добавила другая из пяти.

— У нее галлюцинации. Она думает, что может писать и читать, — подлила масла в огонь Хейзел.

На это доктор улыбнулась.

— Это так? — спросил а она у меня.

— Не вижу, почему бы и нет… — но это было бы легко проверить, — резко ответила я.

Она ошарашенно поглядела на меня, но потом пришла в себя, повторив терпеливую полуулыбку.

— Отлично, — согласилась она миролюбиво.

Она вытащила из кармана маленький записной блокнот и предложила его мне вместе с ручкой. Ручка непривычно легла в мою ладонь, и непослушные пальцы не сразу удобно взялись за нее, но несмотря на это, я написала:

…я всего лишь слишком хорошо осознаю, что вижу галлюцинацию — а вы только ее часть.

Хейзел хмыкнула, когда я вручила блокнот обратно. Если у доктора не отвалилась челюсть, то улыбки-то уж как не бывало. Она напряженно поглядела на меня. Все остальные в комнате, видя выражение ее лица стихли, будто я совершила чудо.

Доктор обернулась к Хейзел.

— Что она тут вам рассказывала? — спросила она.

Хейзел поколебалась, но потом выпалила:

— Такую гадость! Она рассказывала о двух полах у человека — так, будто мы были как животные. Это было отвратительно.

С минуту доктор размышляла, потом обратилась к старшей служительнице:

— Лучше доставить ее в лазарет. Я осмотрю ее там.

Как только она вышла, малышки рванулись подтащить низкую каталку из угла к моему ложу. С десяток рук помогли мне перебраться на нее и проворно увезли прочь.

— Ну, а теперь, — зловеще прошипела доктор, — вернемся к нашему разговору. Кто тебе рассказал всю эту чепуху о двух полах? Мне нужно ее имя.

Мы были одни в маленькой комнате с розовыми обоями в золотых звездочках. Служительницы тут же отчалили, как только привезли меня. Доктор сидела, держа наготове блокнот на коленях и ручку в руке. У нее был вид инквизитора, которого не проведешь. Мне было не до правил вежливости. Поэтому я попросила ее не быть дурой. Она, казалось, на мгновение была в нерешительности от овладевшего ею гнева, но потом взяла себя в руки и промолвила:

— После того, как ты покинула клинику, у тебя был отпуск, конечно же. И куда тебя посылали?

— Я не знаю, — ответила я. — Все, что я могу вам сказать — это то что и другие. Все это галлюцинация или обман — или что бы там ни было — началось в той больнице, что вы зовете Центром.

С полным решимости спокойствием она сказала:

— Послушай, Орчис. Когда ты уехала от нас, 6 недель назад, ты была совершенно нормальной. Ты поехала в Клинику и в обычном порядке родила своих малышей. Но в тот промежуток времени, что прошел между родами и сегодня, кто-то вбил тебе в голову всю эту дрянь — заодно научив тебя читать и писать. Теперь ты мне скажешь, кто это был. И предупреждаю, не отговаривайся от меня потерей памяти. Если ты была в состоянии помнить этот вызывающий тошноту бред, который ты рассказывала другим, ты уж сможешь вспомнись, от кого ты его узнала.

— Да ради бога, говорите же разумно, наконец, — ответила я.

Она снова вспыхнула.

— Я могу выяснить в Клинике, куда они тебя послал и, и в Доме Отдыха — кто были твои основные друзья, пока ты находилась там, но я не хочу терять время, прослеживая все твои контакты, поэтому я прошу тебя не создавать сложностей и сказать сразу. Ты это прекрасно можешь. Мы не хотим, чтобы пришлось принудить тебя говорить, — заключила она зловеще.

Я закрутила головой.

— Вы на неверном пути. Насколько я поняла эту галлюцинацию, включая мою связь с этой Орчис, все началось каким-то образом в Центре. Как это случилось — я не могу сказать, и что случилось с нею прежде, не могу представить.

Она нахмурилась, явно обеспокоенная.

— Какая галлюцинация? — осторожно переспросила она.

— Вся эта фантастическая система — и вы тоже, — махнула я на все вокруг, — это тошнотворное огромное тело, все эти крохотные женщины, все. Очевидно, все это родилось в моем подсознании — и состояние моего подсознания меня беспокоит, так как осуществлением желаний его никак не назовешь.

Она продолжала глядеть на меня, еще больше забеспокоившись.

— Кто вообще мог рассказать тебе о подсознании? — неуверенно спросила она.

— Не вижу, почему даже в галлюцинациях от меня ждут, чтобы я была неграмотной идиоткой, — ответила я.

— Но Мать не может ничего знать о таких вещах. Ей это не нужно.

— Послушайте, — сказала я. — Я же вам объяснила, как и тем несчастным пародиям на женщин в той комнате, что я не Мать. То, чем я являюсь — это всего лишь несчастный Б.М., которому снится какой-то кошмар.

— Б.М.? — спросила она рассеянно.

— Бакалавр Медицины. Я практикую врачебное дело, — сказала я ей.

Она продолжала с любопытством разглядывать меня. Ее взгляд с неуверенностью блуждал по моим мощным формам.

— Ты утверждаешь, что ты доктор? — спросила она странным голосом.

— В обычном смысле — да, — согласилась я.

Б ее голосе послышалось негодование, смешанное с изумлением, когда она возразила.

— Но это же полнейший вздор! Тебя воспитали и вырастили, чтобы ты была Матерью. Ты и есть Мать. Да ты только посмотри на себя!

— Да, — повторила я с горечью. — Только посмотрите на меня.

Воцарилось молчание.

— Мне кажется, — произнесла я наконец, — галлюцинация это или нет, мы недалеко уйдем, если будем просто обвинять друг друга во вздоре. Предположим, вы объясните мне, что это за место, кем, вы думаете, я являюсь. Это может подтолкнуть мою память.

Но она воспротивилась этому.

— Думаю, — сказала она, — что сперва ты расскажешь мне то, что можешь вспомнить. Это лучше навело бы меня на мысль, что тебя так озадачило.

— Отлично, — согласилась я и пустилась в пространное повествование о себе, насколько я могла вспомнить все — до того момента то есть, когда разбился самолет Дональда.

Было тупо с моей стороны попасться на эту удочку. Конечно же, она и не собиралась что-нибудь мне рассказывать. Когда она выслушала все, что я смогла ей сообщить, она ушла, оставив меня в бессильной ярости.

Я дождалась, пока все в доме не затихло. Вскоре отключили музыку. Заглянула служительница спросить, не нужно ли мне чего, видно, заканчивая последние дневные обязанности, и затем я уже ничего не смогла услышать. На всякий случай я подождала еще полчаса, пролетевшие незаметно, и попыталась с усилием встать, на этот раз разбив всю задачу на маленькие этапы. Самым трудным делом было встать на ноги из сидячего положения, но мне это удалось. Потом я подошла к двери и обнаружила, что она не заперта. Я приоткрыла ее чуть-чуть, прислушиваясь. В коридоре не было ни звука, ни какого-нибудь движения, поэтому я широко раскрыла дверь и отправилась исследовать все, что могла, в этом доме. Двери всех комнат были закрыты. Прикладывая к ним плотно ухо, я могла расслышать за некоторыми размеренное тяжелое дыхание, но никаких других звуков в безмолвии. Я продолжала путь, свернув несколько раз за угол, пока не увидела перед собой парадную дверь. Я попыталась найти замок, но она не закреплялась ни болтами, ни засовом. Я замерла, прислушиваясь, на несколько мгновений и затем открыла ее и вышла наружу.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});