Случай для психиатра. Легкая добыча. Одержимость кровью - Стенли Эллин

Он не убил ее, а, повалив на пол, долго топтал, в результате она угодила в госпиталь с переломанным тазом и потому больше не могла иметь детей. Полиция разыскивала его, но ему, вероятно, удалось уйти в море. Во всяком случае, она больше о нем не слышала.

Она лежала в муниципальной больнице многие месяцы, ее никто не навещал, за исключением соседки по имени Тереса. Страх ее пожилого любовника перед моряком пересилил в нем все остальные чувства. Он оставил Тони на Тересу и отправился в Нью-Джерси, где его брат работал на фабрике. Когда она наконец вышла из госпиталя, идти ей было не к кому, кроме Тересы. Тереса же вела веселую жизнь. Она работала в барах на холме возле площади. Напившись, теряла всякий стыд и приводила мужчин в свою лачугу, где от детей их отделяла только занавеска. Миссис Перес стала официанткой в баре. Тут ее повествование стало несколько туманным. Подумав, что дон Педро редактирует ее рассказ, потом я решила, что миссис Перес делает это сама, видимо, считая, что эта часть ее жизни к Тони никакого отношения не имеет. Мне показалось, что тут она сильно заблуждается.

Когда она встретилась со своим новым мужем, Тони было шесть лет. Того звали Рамон. Он не пил и не играл в азартные игры, к тому же у него водились деньги. Тони, к сожалению, его терпеть не мог. После многочисленных попыток совместить их друг с другом, она поддалась уговорам Рамона, и они отправили Тони к его старой тетке, которая жила неподалеку от Гайаны.

— Это было в деревне, — говорила она. — Там жили очень простые люди, они работали на плантациях сахарного тростника. Я думала, так будет для него же лучше.

Мне в это не очень верилось. Я видела эти маленькие деревушки по берегам острова. Сараи из цинка и рубероида, утопающие в мангровых болотах, вонючая грязь, кишащая крабами и ящерицами, ползающими по стенам лачуг. Воду набирали из колодца или просто собирали дождевую в какой-нибудь ржавой бочке. Вместо посуды — старые консервные банки. По пальмовым рощам бегали тощие свиньи и куры, а люди питались плодами хлебного дерева и собирали съедобные корни.

Я представила себе обиженного шестилетнего мальчика, заброшенного из-за очередного чужого мужчины, в лачуге у какой-то старухи. Страх и гнев сменяли друг друга, он убегал из дома, а его возвращали обратно.

— Это была плохая женщина, — рассказывала миссис Перес. — Она делала «каньита».

Дон Педро на минуту задумался.

— Каньита — это самогон, — объяснил он.

Но это был не худший из ее грехов. Насколько я поняла со слов его матери, у Тони проявилась какая-то форма эпилепсии, от которой старая тетка нашла единственное лекарство — она его била. Иногда привязывала его к спинке кровати и колола иголками, иногда палила ноги горящей головешкой.

— Когда я узнала об этом, то просила вернуть его, — говорила миссис Перес, — но Рамон запретил мне это. Он был вором и водился с нехорошими людьми. Я его боялась.

Прошло еще шесть лет, и мучения кончились. Рамон зарезал какого-то матроса, а его самого застрелила полиция.

Я решила, что теперь должен был наступить период беспомощности, после которого появился бы новый спаситель. Так оно и было, и на этот раз спасителем оказался мистер Перес. Он жил в Штатах и хотел туда вернуться. Он сказал, что возьмет с собой ее и даже Тони. Когда она поехала в Гайану за Тони, то обнаружила, что тот не хочет возвращаться.

Я представила этот безумный день. В новом розовом платье, что купил ей мистер Перес, в розовых туфлях и с маленькой розовой сумкой, она шла между кур и полуголых детей к лачуге старой тетки. Тони в ней не оказалось, а пьяная от «каньиты» старуха отказалась говорить, где он находится. Пятидолларовая бумажка развязала ей язык, и оказалось, что в свои двенадцать лет, несмотря на пытки, которые, по мнению старухи, должны были привить ему уважение к старшим, Тони совершенно испортился.

Тут миссис Перес смутилась. Я сперва подумала, что Тони совершил некое страшное и омерзительное преступление, о котором она не могла рассказать. Дона Педро это озадачило, и он задал несколько наводящих вопросов. Наконец его лицо расплылось в улыбке.

— Он связался с «брухой». Это такая женщина, которая связана со злыми силами.

— Я знаю это слово, — кивнула я.

Спокойствие дона Педро приободрило ее. Ей нечего было опасаться. И она продолжила свой рассказ. Мой переводчик подался вперед, ожерелье из зубов на его шее закачалось, и он с видимым удовольствием продолжил свою работу.

Эта «бруха» была конкуренткой старой тетки в торговле «каньитой». Кроме того, она знала наговоры и заклинания, закапывала в землю бутылки с тряпками, яичной скорлупой и кровью, чтобы снизить урожай тростника, и давала своим клиентам советы по поводу номеров лотерейных билетов. Кроме всего прочего, она встречалась с обезглавленной женщиной, которая ходила ночами по пляжу.

— Кто это был? — спросила я, но дон Педро пожал плечами. Очевидно, какое-то местное привидение, которого он не знал. Я вспомнила картину в галерее Парк-Беннет. Кажется, именно Гайану называл доктор Райхман деревней ведьм. В общем, Тони нашел себе «бруху» — как и его мать, он нашел себе защитника.

В тот же день миссис Перес пыталась забрать его. За монетку один из мальчишек проводил ее к хижине ведьмы на краю поселка. Пробираясь по грязи и корням деревьев, она испортила свои новые туфли.

«Бруха» была отвратительной. Крупная темнокожая женщина в черном платье, с волосами, завернутыми в черный тюрбан, она выглядывала в закопченное окно своей кухни, наблюдая, как миссис Перес уговаривает сына уехать.

Шесть лет с теткой Рамона сделали его осторожным. Ради Нью-Йорка, предложенного мистером Пересом, с его деньгами, телевизорами и настоящим снегом, Тони не хотел покидать свою «бруху». И его можно было понять. Все шесть лет его жизнь была сущим кошмаром. Кроме пыток и избиений, другие дети смеялись над ним и дразнили из-за его припадков. Связавшись с «брухой», он получил удовольствие от того, что бывшие палачи стали его бояться. Возможно, он уже научился к тому времени некоторым заклинаниям, различал травы, находил среди них ядовитые… Тетка Рамона уже боялась пускать его к себе домой.

Миссис Перес уехала без него. Он отплатил своей любимой, но злой, с его точки зрения, матери, забросившей его. Он даже заставил ее плакать, как много раз плакал сам за годы своего одиночества.

За день до отлета Пересов в Нью-Йорк он появился в Ла-Эсмеральде, покрытый ссадинами и с опухшим лицом. Его побили камнями в деревне, когда он пошел за покупками для «брухи». За день до этого у одной девочки была рвота черной желчью, после чего она умерла. В ее смерти обвинили Тони.

— «Mal de ojo», — сказал Дон Педро и тут же перевел: — Они говорили, что у него дурной глаз.

Подобрал его водитель грузовика с ананасами. Он-то и подвез его до предместий Сан-Хуана.

* * *

В первый месяц своего пребывания в Нью-Йорке миссис Перес пожалела, что уехала из Сан-Хуана. Был март, ей казалось, что она замерзнет до смерти, и к тому же, пусть в их квартире были водопровод, ванна и туалет, ей недоставало толчеи и тесноты Ла-Эсмеральды.

— Все заняты и так равнодушны, — говорила она, — Все двери заперты на засовы и замки.

Она не знала английского и боялась, что никогда не сможет его выучить.

У нее не было здесь родственников. Она сидела целыми днями возле радиатора, завернувшись в одеяло, и с ужасом думала о том, что нужно идти в магазин.

У мистера Переса не было этих проблем. Он и раньше жил в Нью-Йорке, довольно неплохо знал английский, и потому сразу нашел работу на фабрике.

Тони тоже довольно быстро привык к новой жизни.

Хотя по возрасту ему полагалось бы пойти в школу, но его не принуждали к этому, и он бродил по городу в свое удовольствие. В порыве отцовской щедрости мистер Перес давал ему достаточно Денег, и Тони тратил их в окрестностях Таймс-сквер. Ему очень нравились фотоавтоматы — миссис Перес открыла свой кошелек и достала оттуда несколько старых снимков.

Фотографии меня поразили. Даже тогда, в тринадцать лет, он сильно отличался от остальных пуэрториканских детей. У него были немного раскосые глаза, длинное лицо и острый подбородок. Он был темнее своей матери и, судя по всему, обладал нестабильным и диким характером. На всех фотографиях он был в одной и той же одежде: черной куртке с поднятым воротником. Миссис Перес поинтересовалась, что я разглядываю.

— Эта куртка, — вздохнула она. — Он всегда ее носил. Ему казалось, что в ней у него как будто крылья за спиной.

Все одно к одному: магическая куртка, супермальчик, и Бог знает что еще с «брухерией» в прошлом. Возможно, он верил в свой «дурной глаз». Я внимательно вглядывалась в его глаза, они были слишком блестящими, нездоровыми. Будь это мой ребенок, я бы забеспокоилась.