Птичка певчая - Решад Гюнтекин

— Школа такое же священное место, как и мечеть. Наш наипервейший долг охранять её от сплетен, клеветы и прочей грязи. Не так ли? Однако, к сожалению, безобразные сплетни уже распускают и в школе. Вы обратили внимание, как много отцов и братьев стало приходить под вечер к школе за своими дочерями и сёстрами? Возможно, вы этого не замечаете. Но мне всё известно. Они приходят не столько за школьницами, сколько для того, чтобы взглянуть на вас. Как-то, заплетая косы одной из наших бедных учениц, вы завязали ей волосы лентой. Не знаю, кто уже разгласил об этом по городу, но какой-то повеса, лейтенант, прямо на улице всучил девочке деньги и забрал ленту. Теперь он прикалывает ленту к мундиру и забавляет товарищей, говоря: «Вы должны меня звать генералиссимусом. Я получил этот орден от самой Гюльбешекер!» А вчера привратник Мехмед-ага сообщил мне ещё одну новость: накануне ночью из кабака возвращалась компания подвыпивших мужчин. Они остановились перед дверью нашей школы, и один из них произнёс речь: «Я видел, как Гюльбешекер коснулась рукой этого чёрного камня в стене. Давайте же теперь во имя аллаха считать его святым камнем». Вот видите, дочь моя, всё это очень неприятно и для вас и для школы. Мало того, на днях в доме Абдюррахима-паши вы разговаривали с капитаном Ихсаном-беем. Если бы вы приняли предложение супруги паши, в этом бы не было ничего дурного. Но то обстоятельство, что вы поговорили с молодым человеком, а потом отказались от такой выгодной партии, привлекло внимание всего городка. Начались сплетни: «Раз Гюльбешекер отвергла Ихсана-бея, значит, она любит другого».

Я слушала молча, не двигаясь. Вначале мюдюре-ханым боялась, что я начну протестовать, возражать, а сейчас её волновало моё молчание. Наконец она спросила нерешительно:

— Что вы скажете на это, Феридэ-ханым?

Я тихо вздохнула и заговорила медленно и задумчиво:

— Всё, что вы сказали, правда, мюдюре-ханым. Я и сама догадывалась обо всём этом… Жаль покидать этот счастливый город, но что поделаешь? Напишите в министерство, найдите какой-нибудь предлог и попросите перевести меня в другое место. Но вы проявили бы большую гуманность и благородство, если бы не указали истинной причины, а придумали какой-нибудь другой повод. Что я нерадива, неопытна, невежественна, своенравна. Напишите что хотите, мюдюре-ханым, я на вас не обижусь… Только не пишите: «Нам не нужна учительница, о которой в городе ходят сплетни».

Мюдюре-ханым молча раздумывала. Чтобы скрыть слёзы, я отвернулась к окну и стала глядеть на горы, которые казались лёгким клубящимся туманом на фоне светло-голубого вечернего неба.

Чалыкушу смотрела на эти горы, и ей опять чудился запах чужбины.

Запах чужбины!.. Бессмысленные слова для тех, кто не жил вдали от родных мест.

В моём воображении уже рисовались дороги, бесконечные дороги чужих краёв, которые убегают вдаль, превращаются в тоненькую, едва заметную ленту, унылую, нагоняющую тоску. Мне слышался печальный скрип крестьянских телег, грустный плач колокольчика.

До каких пор, господи, я буду кочевать, до каких пор? Для чего? Для какой цели?

Ч…, 5 июня.

Наверно, мои птицы прокляли меня. В эти длинные месяцы каникул я, как и они, оказалась в заключении. Мюдюре-ханым сказала, что о переводе в другое место раньше сентября нечего и думать. Пока я стараюсь, чтобы обо мне забыли, и совсем не показываюсь на улице. Соседи перестали беспокоить меня. Возможно, их напугали сплетни, что ходят по городу. Иногда только я разговариваю со своей пожилой соседкой, которая напоминает мне мою тётку. Особенно похожи у них голоса. Когда мы с ней болтали вчера, я даже попросила:

— Моя дорогая ханым-эфенди, не называйте меня «ходжаным», зовите просто Феридэ. Если можно…

Женщина немного растерялась, но просьбе моей вняла. Теперь, когда мы говорим с ней, я закрываю глаза, и мне кажется, что я снова у нас в саду, в Козъятагы…

Какие глупости я пишу. Наверно, у меня начинается нервное заболевание. В моей душе поселилась какая-то неуверенность, странное беспокойство. Я, как и прежде, смеюсь, мы так же возимся с Мунисэ, боремся, словно уличные мальчишки, я по-прежнему люблю насвистывать, передразнивая птиц, но грусть моя не проходит.

Когда мы ночью на пароходе ехали в Ч…, мне не спалось. Море было тёмное. Какой-то пассажир на палубе напевал заунывным голосом: «Моё беспокойное сердце у тебя, с тобой…» Я тут же забыла эту песню. Прошли месяцы. Но вот однажды апрельским днём, когда у нас в саду стали распускаться первые цветы, я вдруг ни с того ни с сего принялась напевать эту песню. Непонятная загадка — душа человека! Каким образом я могла запомнить эту мелодию, эти слова? Ведь я слышала их всего только раз в жизни.

И теперь, чем бы я ни занималась, - кормлю птиц, любуюсь морем, - я мурлычу себе под нос эту песню. Вчера вечером, повторяя последнюю строчку: «Моё беспокойное сердце у тебя, с тобой…» — я вдруг расплакалась, ни с того ни с сего, без всякой причины. Ни в мелодии, ни в словах нет ничего грустного. Я же говорю: нервы…

Больше никогда не буду петь эту песню.

Ч…, 20 июня.

В школе у меня есть приятельница, звать её Назмие. Это весёлая симпатичная девушка лет двадцати пяти. Говорит она очень приятно. Каждый вечер куда-нибудь приглашена. Наши учительницы её не особенно любят. Мне приходилось слышать о ней кое-какие сплетни. По-моему, женщинам не по вкусу, что она одевается слишком нарядно, даже вызывающе. А может, ей просто завидуют. Не знаю. У Назмие есть жених: армейский капитан, кажется, очень хороший молодой человек. Но его родители не дают согласия на их брак, поэтому молодым людям приходится пока скрывать свои отношения. Об этом приятельница рассказала мне по секрету и просила не выдавать её.

Вчера, когда я изнывала дома от скуки, Назмие заглянула ко мне.

— Феридэ-ханым, я пришла за вами, — сказала она. — Тётя моего Феридуна сегодня пригласила меня к себе на вечеринку, которую устраивает у себя в поместье. Она не знакома с вами, но просила передать вам привет и непременно пожаловать к ней.

— Как можно? — удивилась я. — Пойти в гости к чужим, незнакомым людям?

Назмие с грустью и укоризной посмотрела на меня:

— Тётку моего жениха ты называешь чужой?.. А я так хотела познакомить тебя с моим женихом! Клянусь аллахом, если ты не пойдёшь, то и я не пойду!

Я не соглашалась, придумывая всевозможные причины. Но Назмие отвергала все мои доводы, которые, надо сознаться, были весьма нелепы и несерьёзны. Приятельница моя, как я уже сказала, была девушкой с характером и могла кого угодно обвести вокруг пальца. Она так упрашивала, так уговаривал, что я, наконец, не выдержала и согласилась.