Чертополох. Излом - Варвара Шихарева

– Я не морочу тебя, Владетель. Просто ты сам теперь изменился и видишь все иначе, чем прежде, – произнес Остен, точно прочитав мысли Бжестрова, и тот вновь раскрыл глаза. Огляделся, все еще недоумевая… Он изменился?.. Но в чем?..

Ответ Ставгар вновь получил от тысячника – вначале Олдер, лукаво прищурившись, лишь молча наблюдал за тщетными потугами Владетеля разобраться, что к чему, а потом устало вздохнул и, вытащив из кармана небольшое бронзовое зеркальце (перед таким обычно что амэнцы, что крейговцы скоблят в походах отросшую на лице щетину), поднес его к Бжестрову.

В полированном металле высмотреть можно не так чтобы много, но уж человечье лицо от птичьей головы отличить можно запросто, а между тем в зеркальце отражалась именно птица – хищно загнутый клюв, тревожные, янтарного цвета глаза, бурое оперенье…

В один миг все подробности недавно пережитого ритуала обрушились на Ставгара с новой силой, обретая в этот раз и смысл, и значение. Отчаянный клекот пойманного беркута, оживленное колдовством сердце, слова произносимого Остеном заклинания сложились воедино, показав неприглядную правду. Проклятый тысячник отнял у него человеческий облик и, словно бы в насмешку, обратил в птицу, являющуюся символом рода Бжестров!..

Слепая, нечеловеческая ярость в одно мгновение затопила сознание Ставгара и бросила Владетеля вперед – на руку обидчика. Вцепиться когтями в прочную, толстую кожу перчатки и рвать ее клювом, добраться до уязвимой людской плоти и, терзая ее, выместить все злобное негодование, что заполнило сердце: в эти мгновения у Бжестрова не осталось иных желаний, но Остен, словно бы предвидя такой исход, сбросил перчатку, как только ее коснулись загнутые птичьи когти, и беркут полетел со своею тщетной добычей вниз – на толстый слой опилок.

Оказавшись на полу, птица в бессильной злобе несколько раз ударила клювом перчатку, превращая ее в бесполезные лохмотья, а потом вскинула голову и недобро посмотрела на «карающих». Взгляд беркута не обещал амэнцам ничего хорошего, и Антар поспешил отступить назад, а разгневанная птица тут же двинулась за ним – неловкие пробежки и прыжки, распахнутые для равновесия крылья вкупе со злобным клекотом не хуже слов поясняли намерения зачарованного Владетеля.

– Эй, Бжестров, потише! Я уже впечатлился тем, какая грозная пташка из тебя получилась. – Олдер, вслед за Антаром, тоже сделал пару шагов назад, но в глазах тысячника искрился смех, и это лишь еще больше раззадорило Ставгара, но увы: при очередном прыжке Бжестров выяснил, что дальше его не пускает свитый из жил шнур, привязанный к опутенкам на ногах. Расправив крылья, беркут замер на месте, не сводя настороженного взгляда с «карающих», а Остен, перестав улыбаться, сказал:

– Отныне ты больше не Владетель, а ловчая птица, чье место на соколятне нашего князя. Чем быстрее ты смиришь свою спесь, тем легче тебе будет перенести и все остальное, но одно ты должен запомнить накрепко. Лишь от твоего собственного поведения зависит, как я стану к тебе относиться – как к неразумной твари или как к человеку.

Кивнув неподвижно замершему Антару, Остен вышел из залы, не удостоив больше Бжестрова ни взглядом, ни словом.

…Последующие несколько суток зачарованный Владетель провел в полном одиночестве, без пищи и воды. Разорвать привязанный к лапам шнур так и не вышло, и все, что оставалось Ставгару, – устроиться подальше от двери, до предела натянув сдерживающий его повод. Все свое отчаяние, весь гнев на изменившего его колдуна Владетель выплеснул в первый же день, и теперь им овладела глубочайшая апатия. Еще недавно такие яркие стремления и чувства словно бы выцвели и растворились в воцарившейся под сердцем пустоте, и теперь Бжестров коротал часы почти в полной неподвижности. На сооруженную в зале, приспособленную для птичьих нужд присаду Ставгар не обращал даже малейшего внимания, зато часто смотрел на открывающийся ему с облюбованного места клочок неба. Дни стояли ясные и сухие, но созерцание бегущих по бездонной синеве облаков или скользящего по полу и золотившего опилки солнечного луча не приносило Бжестрову успокоения, а лишь еще больше растравляло душу. Своим колдовством тысячник создал для него темницу, побег из которой был просто невозможен. Одним махом лишил всего – имени, речи, облика, но при этом оставил память и жизнь… Вот только зачем ему такое существование?

Ответа на этот вопрос Ставгар не находил, зато почти сразу же заметил, что за ним непрестанно наблюдают – в забранном густою решеткой оконце то и дело появлялось лицо неусыпно караулящего пернатого пленника Антара, но Бжестров не удостаивал его даже ответного взгляда. Что толку прожигать ненавистного тюремщика глазами, если даже сказать уже ничего не можешь, а разгневанный птичий клекот вызовет у «карающего» лишь слабую улыбку…

Цель же устроенной ему голодовки была ясна Владетелю с самого начала. В своей теперь уже прошлой – человеческой – жизни Ставгар более иных, подходящих для Высоких, забав любил соколиную охоту и хорошо знал, как приучают к хозяину ловчих птиц.

Вначале пойманный молодняк морят голодом и не дают спать, а когда истощение и усталость того же ястреба или сокола дойдут до предела, прикармливают птиц мясом с руки, до тех пор, пока они не станут послушными человеческой воле. Древний и жестокий, но от этого не менее действенный способ применялся везде и всегда но разве мог Бжестров, наблюдая за тем, как сокол бьет в воздухе цаплю, хоть на миг представить, что придет время, когда так будут приручать его самого?.. И если в своем, оставшемся прежним, разуме Ставгар не сомневался, то измененное тело во всем следовало привычкам беркута – одна растерзанная перчатка чего стоит! И это только начало, а если новая натура станет сильнее? Сможет ли он хоть немного сдерживать себя?

В таких невеселых размышлениях прошло несколько дней, а потом Ставгара вновь посетил Остен. Причем в качестве гостинца тысячник вполне ожидаемо принес сырое мясо.

– Ну что, Владетель, обедать будешь?

От освежеванной заячьей тушки исходил будоражащий кровь запах свежей дичины, и Бжестрову нестерпимо захотелось впиться в принесенное ему угощение когтями и клювом, ощутить вкус нежного мяса… Но, пересилив разом взбунтовавшиеся чувства, Владетель так и не сдвинулся со своего излюбленного места. Лишь прикрыл глаза, дабы не видеть искушающую его дичь, а Остен недовольно качнул головой.

– Я знаю, что непривычно, но пойми – людская пища более тебе не подходит. Теперь от нее не будет никакого проку. Один вред.

Тысячник замолчал, выразительно глядя на устроившуюся прямо на полу птицу, но беркут в его сторону даже головы не повернул, и Остен, подойдя ближе, положил мясо прямо перед птицей.

– Послушай, Владетель, если бы я хотел позлорадствовать, то притащил бы тебе вместо обеда пару-тройку крыс: уж чего-чего, а этого добра в крепости хватает. Но я просто хочу, чтобы ты поел.

В этот раз Ставгар, повернув голову, коротко взглянул на тысячника, но тут же отвернулся вновь, а Олдер разом помрачнел:

– Я ведь уже говорил, Бжестров, что у тебя есть два пути. Либо ты ведешь себя разумно, либо я буду обращаться с тобой как с бессмысленной тварью. Если ты не возьмешься за еду сам, тебя станут кормить насильно. Ты этого добиваешься?

На такое, слитое с предупреждением, увещевание беркут ответил презрительным криком, и Остен, вздохнув, позвал караулящего у дверей Антара.

– Иди сюда, помоги мне – наша пташка опять показывает свой норов!

…Немедля появившийся по зову тысячника «карающий» попытался подойти к беркуту с другого бока, и Ставгар, смекнув, что его хотят загнать в угол, поспешил вывернуться из клещей, отбежав в третью сторону на всю длину привязанного к ногам повода. Во время этого маневра ему пришлось на миг повернуться к загонщикам хвостом – рука Антара тут же скользнула по встопорщенному птичьему оперенью, а Ставгар, ведомый уже чувствами и навыками беркута, немедля перевернулся на спину, выставив перед собою грозные когти.

Совладать с разъяренной птицей, чей клюв с одного удара дробит позвоночник зайцу, непросто, но амэнцы нашли выход и на этот раз. На беркута полетела мешковина – укутав птицу с головой, она на короткий миг заставила Бжестрова отвлечься от действий врагов, а «карающие» в этот раз не упустили представившейся им возможности.

Несмотря на отчаянный клекот и окровавленную руку Антара, Ставгар таки умудрился поквитаться хотя бы с одним обидчиком, и даже толстая кожа перчаток «карающего» не спасла, – крылья упрямой птицы оказались спеленуты все той же мешковиной, а ноги обездвижены кожаными ремнями. Антар, недовольно бурча под нос тихие ругательства, теперь удерживал все еще недовольно клекочущего беркута в нужном для кормления положении, а Остен занялся отвергнутой Ставгаром дичью. Принеся плошку воды и напластовав снятую с заячьего бедра мышцу на маленькие куски, тысячник насадил одну мясную полоску на тонкую деревянную палочку и, обмакнув ее в воду, прищурившись, посмотрел на своего пернатого пленника.