Под немецким ярмом - Василий Петрович Авенариус

class="p1">— Так-ли я уразумел, сударь? У меня будет один всего господин — ваша милость; а y Александра Иваныча один Ермолаич?

— О Ермолаиче y нас речи не было; он остается при том, при чем был. Но ты, понятное дело, не должен отказываться помогать иногда старику.

— Да я со всем моим удовольствием.

— А так как над тобой нет отныне уже другой власти, опричь моей, то я разрешаю тебе обучиться и грамоте, и письму, и счету.

Самсонов повалился в ноги своему единственному теперь господину.

— Ну, это ты уже напрасно, этого я не выношу! — сказал Петр Иванович. — Не червяк ты, чтобы пресмыкаться. Сейчас встань!

— За это слово, сударь, блогослови вас Бог! — произнес глубоко-взволнованный Самсонов и приподнялся с полу. — Мы хоть и рабы, а созданы тоже по образу Божию…

— Ну, вот, и пожинай теперь свои плоды! — заметил брату по-французски Александр Иванович. — Он считает себя настоящим человеком!

— А что-же он по твоему — животное? — отозвался на том-же языке младший брат; после чего обратился снова к Самсонову. — Но учителя для тебя y меня еще нет на примете. Разве послать за приходским дьячком?..

— Да чего-же проще, — насмешливо вмешался снова Александр Иванович: — отправь его в des sciences Академию: там учеными мужами хоть пруд пруди.

— А чтож, и отправлю, — идее вовсе не дурная, — только не к немцам-академикам, а к русскому-же человеку, секретарю Академии, Тредиаковскому. Он обучал русской грамоте ведь и принца Антона-Ульриха.

На этом разговор был прерван резким звонком в передней: то были ожидаемые Шуваловыми партнеры, и весь интерес приетельской компании до самого рассвета сосредоточился уже на «капитальном» вопросе: ляжет-ли такая-то карта направо или налево.

VI. Секретарь де-сиенс Академии на службе и на Олимпе

Своего будущого учителя, Василья Кирилловича Тредиаковского, Самсонов не имел еще случая видеть, а по наслышке не мог составить себе об нем сколько-нибудь ясного представление. Некоторое время уже спустя, горемычный пиита-философ, привязавшись, повидимому, довольно искренно к своему способному ученику, в минуты откровение поведал ему урывками свое прошлое. Из этих урывков для Самсонова постепенно выеснилось, что Тредиаковский был сыном приходского священника и родился в Астрахани в 1703 году. Первые азы он одолел в местной приходской школе, но затем был перемещен в латинскую школу при католическом костеле монахов-капуцинов "для прохождение словесных наук" на латинском языке. Влиение на него отцов-капуцинов и в религиозном отношении сказалось при окончании двадцатилетним бурсаком курса: когда родитель вздумал тут женить его на одной священнической дочери, чтобы открыть ему таким образом путь к священническому сану, сын сбежал из-под венца в Москву. Блогодаря основательной подготовке в латыни, он был принят в славяно-греко латинскую академию при московском Заиконоспасском монастыре прямо в класс реторики. Но его мечтою было — "вящшее усовершенствование" в заграничных академиех. И вот, с грошами в кармане, он пешком добирается до Петербурга, находит там "вожделенную оказию" и на голландском корабле плывет в Амстердам. Русский посланник при голландском Дворе граф Головкин, дает ему y себя временный приют "с изрядным трактаментом", пока юноша не научается говорить по-французски; а затем отпускает его с миром "по образу пешего хождение" в Париж, где тамошний посол наш князь Куракин точно также принимает его "на даровой кошт" в свой дом. В парижском университете молодой человек заканчивает свое образование по наукам философским и математическим, а в Сорбоне — по богословским. В то же время он участвует и в публичных диспутах, пишет не только русские, но и французские стихи, переводит на русский язык, частью прозой, частью стихами, сочинение "езда на остров любви". По возвращении в Петербург он мается три года без места, "испытывая всякие огорчительные неожиданности и реприманты", пока, наконец, в 1733 году не пристраивается на казенную должность секретаря "де-сиенс Академии", с жалованьем в 360 р. асс. и с обязательством: "1, стараться о чистом слоге российского языка, как простым слогом, так и стихами; 2, давать лекции в гимназии при Академии; 3, трудиться совокупно с другими над лексиконом, и 4, окончить грамматику, которую он начал, также и переводить с французского и латинского на российский язык все, что ему дано будет". Теперь-же он, "как истинный сын, отечества, полагал всю славу и удовольствие в доблестном выполнении сих начальственных предначертаний".

Все это, как сказано, Самсонов узнал уже впоследствии. Когда он подходил к главному, украшенному колоннами, порталу академического здание, он не знал даже, молодой-ли еще человек Тредиаковский, или же он такого же преклонного возраста, как этот сгорбленный старичок в очках, что поднимался только-что по ступеням высокого крыльца. Пропустив старичка вперед, Самсонов вошел вслед за ним в прихожую.

— Здравие желаю вашему превосходительству! — почтительно-фамильярно приветствовал старичка украшенный несколькими медалями швейцар, снимая с него старенький плащ с капюшоном, тогда как подначальный сторож принимал шляпу и палку.

— Господин секретарь здесь? — спросил старичок по-русски, но с сильным немецким акцентом.

Ответ был утвердительный.

— А господин советник?

— Тоже-с; сейчас только прибыли.

Старичок направился к двери с надписью, которую Самсонов за неграмотностью не мог прочесть, но которая гласила: "Канцелярие".

— Верно, академик? — отнесся Самсонов к швейцару.

Тот не удостоил его ответа, оглядел его ливрею критическим оком и спросил в свою очередь:

— Да ты к кому?

— К господину Тредиаковскому, Василью Кириллычу.

— От кого?

— От моего господина.

— Да господин-то твой кто будет?

— А тебе для чего знать?

Швейцарские очи гневно вспыхнули: какой-то юнец-лакеишко и смеет дерзить ему, многократному «кавалеру»!

— Коли спрашиваю, стало, нужно. Ну?

— Господин мой — камер-юнкер цесаревны, Петр Иваныч Шувалов.

— Ты с письмом от него, значить?

— С письмом.

— Да ты, чего доброго, к нам на службу метишь? Ступай себе с Богом, ступай! Секретарь y нас — последняя спица в колеснице и ни каких мест не раздает.

— Я и не ищу вовсе места.

— Так о чем же письмо-то?

Назойливость допросчика надоела допрашиваемому.

— В письме все расписано, да письмо, вишь, запечатано. Как распечатает его господин секретарь, так спроси: коли твоя милость здесь всех дел вершитель, так он тебе все в точности доложить. А теперь сам доложи-ка обо мне.

Такою неслыханною продерзостью оскорбленный до глубины души, «кавалер» весь побагровел и коротко фыркнул:

— Подождешь!

Приходилось вооружиться терпением. Около стены стоял для посетителей ясневого дерева ларь. Самсонов пошел к ларю и присел. Но начальник прихожей тотчас поднял его опять на ноги:

— Ишь, расселся! Вон в углу место: там и постоишь.

Делать нечего, пришлось отойти в угол. В это время из канцелярии стали доноситься спорящие голоса, вернее, один голос,