На крючке - Эмили Макинтайер

чтобы проследить за ней и убедиться, что она добралась до дома в целости и сохранности. Я не заинтересован в том, чтобы владеть чем-то поврежденным, даже временно.

И пока я не решу иначе, Венди Майклз — моя.

5. ВЕНДИ

— Что значит «домашнее обучение»? — спрашиваю я своего брата, Джона.

Он пожимает плечами, его темные волосы покачиваются при этом движении, а рука машет на разложенные перед ним бумаги.

— Это именно то, на что похоже. Я спросил папу, могу ли я сделать это таким образом, и он сказал, что да.

Мои брови скрещиваются. Почему он не рассказал мне об этом?

— Круто. Значит, вы с папой хорошо поговорили? — я сажусь рядом с ним за обеденный стол.

Его губы слегка кривятся.

— Венди, скажи честно. Когда в последний раз папа действительно разговаривал со мной?

Мои внутренности сжимаются, и я вздыхаю, оправдания нашего отца слетают с моего языка; они настолько практичны, что я едва чувствую вкус лжи.

— Он просто занят, Джон, вот и все. Ты знаешь, что он любит тебя и хотел бы быть здесь.

Джон насмехается, сжимая карандаш так крепко, что костяшки пальцев белеют.

— Да, конечно.

— Кроме того, — продолжаю я. — У тебя есть я, и мы оба знаем, что я — все, что тебе нужно.

Он ухмыляется, закатывая глаза за большими очками в квадратной оправе.

— Ты права. Кому нужны родители, когда у них есть ты? Твоей материнской заботы хватит на весь чертов город.

Я заставляю себя нахмуриться, веселье плещется в моей груди.

— Эй, следи за языком.

— Доказываю свою точку зрения, — он сдвигает очки на нос. — Это круто, хотя… насчет домашнего обучения. Так я счастливее.

Он не ошибается. Полагаю, я действительно материнствую на него больше, чем обычные братья и сестры, но я — все, что у него есть. Наша мать умерла, когда Джону едва исполнился год; в смертельной автокатастрофе из-за пьяного водителя. И хотя я никогда не признаюсь в этом вслух, мой отец определенно не уделяет Джону времени и внимания, которых он заслуживает. Это больное место в наших отношениях, на котором я не люблю зацикливаться слишком долго.

— Ну, я рада, что он разрешает тебе оставаться дома, если ты этого хочешь. Как думаешь, тебе будет не хватать общения?

Он вздохнул и снова закатил глаза.

— Нет. Дети — засранцы.

У меня защемляет сердце. Может быть, домашнее обучение действительно будет лучшим вариантом. Надежда вспыхивает в середине моей грудины, когда я задаюсь вопросом, слушал ли мой отец все те разы, когда я умоляла его вмешаться в издевательства Джона.

Я улыбаюсь.

— Ладно, мне пора на работу. Хочешь посмотреть сегодня фильм?

— Зачем ты работаешь, если тебе не нужны деньги? — спрашивает он.

Я пожимаю плечами, пожевав нижнюю губу.

— Чтобы не умереть от скуки, наверное.

— Ты всегда могла бы пойти в колледж.

Он ухмыляется, глядя на меня.

— И оставить тебя здесь? Что бы ты без меня делал?

Он ухмыляется, склоняясь над своими бумагами и фактически отстраняя меня.

Вздохнув, я встаю, оставляя его. Мне нравится быть рядом с ним, но я скучаю по тем дням, когда он прижимался к моим ногам или клал свои липкие детские ладошки мне на щеки и говорил, что я его самый любимый человек на свете.

Когда он стал старше, он замкнулся в себе, жестокость издевательств заставила его спрятаться за стенами, которые он был вынужден возвести. В моей груди разрастается боль, и она не покидает меня всю дорогу до «Ванильного стручка».

Только через два часа после того, как я испортила два макиато и пролила целый галлон карамели на пол, я понимаю, что сегодня будет не мой день. Другой бариста ушёл, так что осталась только я, и по какой-то причине я не могу выполнить ни одного задания, не испортив что-нибудь.

— Кто-нибудь может меня здесь обслужить? — мужской голос кричит из главной зоны.

Я встаю с места, где убираю остатки карамели, откидываю волосы с глаз и выглядываю из-за угла. Я даже не слышала, как кто-то вошел.

— Привет! Извините, дайте мне одну секундочку.

Мужчина хмурится, скрестив руки, на его запястье поблескивали большие часы.

— У некоторых из нас есть дела. Я стою здесь уже пять минут.

Раздражение пронзает мое нутро. Я бросаю тряпку на стойку, вода капает с ткани на пол, и иду к входу.

— Извините за ожидание, сэр.

Он хрипит, его рука постукивает по прилавку в неровном ритме. Мне не чужды грубые клиенты — к сожалению, в сфере обслуживания они случаются чаще всего, но сегодня мои нервы расшатаны, и я чувствую, как в центре моего желудка зарождается огненный шар, вращается и растет, пламя лижет мои внутренности.

Я наклеиваю на лицо улыбку.

— Что вам принести?

— Большой горячий кофе, черный.

Я киваю, с облегчением выдыхая, что его напиток — это что-то простое. Он расплачивается, а я кручусь на месте, наблюдая за небольшой лужицей, которая собралась на полу в том месте, где с тряпки постоянно капало. Я наливаю ему кофе как раз в тот момент, когда раздается звонок над входной дверью, и этот звук заставляет меня дернуться. Прежде чем я успеваю повернуть голову, моя нога поскальзывается на воде, в результате чего я опрокидываюсь назад, и ожог от пролитого кофе обжигает мою кожу. Мой копчик пульсирует острой болью, я лежу на холодной земле с закрытыми глазами, пытаясь собраться с силами, чтобы встать и закончить заказ этого парня.

— Господи Иисусе, есть ли здесь кто-нибудь достаточно компетентный, чтобы приготовить мой напиток?

Жжение от кофе смешивается со слезами, собирающимися за моими веками.

К черту этого парня.

Я осторожно опускаюсь на колени, делая медленные и ровные вдохи, чтобы успокоить