Сокровище ювелира - Август Шеноа

Крепость была построена треугольником. Южная стена со стороны Илицы тянулась от восточной башни вдоль старого королевского дворца, впоследствии иезуитской школы, вдоль доминиканского монастыря вплоть до западной башни; оттуда стена спускалась вниз к Месничской улице, где находились Месничские ворота под защитой двух чугунных пушек. Посреди южной стены высилась высокая сторожевая башня с небольшим колоколом «Хаберником», который возвещал городской страже у ворот, когда следовало отворять или закрывать ворота, а в минуту опасности, призывал горожан Загреба к оружию. Тут же был ход на стену, через ворота, называемые «Дверцами», по обе стороны которых стояли две невысокие круглые башни: городская оружейная, где горожане хранили «огромные пушки, мортиры, усатые железные ружья» и аркебузы. Склон горы под южной стеной был сплошь покрыт виноградником, только от «Дверец» вела вниз крутая тропинка. От Месничских ворот степа поднималась к укреплению, или убежищу св. Блажа, оттуда вдоль Высокой улицы до Новых и, наконец, Аббатских ворот. С той стороны город тоже защищали высокая башня и бревенчатое укрепление под названием «Арчел». Тут находилась крепостная «прахарница», то есть пороховой погреб. Отсюда стена шла вдоль улиц Епископской и Аббатской до Каменных ворот, а от ворот до Иезуитской башни. Западный, заросший кустарником склон горы до самой Медведницы был пустынным, только от Хармицы до Каменных ворот петляла плохая дорога, прозванная правнуками старых гричан Длинной улицей. Однако и на этом небольшом, обнесенном стенами пространстве домов было немного, горожане и здесь разводили сады. Среди деревянных убогих лачуг лишь кое-где высились церковки или стояли каменные дома, – каменный дом, пусть даже крохотный, считался явным признаком достатка. А как же иначе, если сам городской жупник жил в деревянном доме! Таков был старый королевский город. Все прочее к Загребу уже не относилось. Жители Аббатской улицы, Капитула и Новой веси считались свободными поселенцами загребского капитула, имели самоуправление и пользовались особыми вольностями; жителей Влашской улицы,[28] которая шла вдоль епископской крепости, судил епископальный судья.

Жезл городского судьи простирался до Кровавого моста, и если преступнику удавалось перебраться через ручей, городским стражникам приходилось возвращаться с пустыми руками, в противном случае свободные капитульские поселенцы изукрасили бы их спины под синими кафтанами не менее яркими синяками и охотнее позволили бы бежать вору, чем пустили бы на свою территорию городскую стражу, ибо это была одна из их «привилегий».

Впрочем, и загребские бюргеры среди родных «степ и оград» чувствовали себя независимыми, а их община была почти самостоятельной.

Золотая булла короля Белы IV являлась для них священным писанием, в котором были утверждены их вольности, краеугольным камнем их прав. Сотни и сотни раз в продолжение многих веков с гордостью совали они эту буллу под нос надменным вельможам и алчным отцам церкви. Загребчанин сам выбирал судью и прочие власти. И тщетно было призывать его к своему судейскому креслу жупану или даже бану. Тот, чей дом стоял на Гриче, тот, чье имя было вписано загребским нотариусом в большую книгу жителей города, склонялся лишь перед жезлом городского судьи или же его светлости самого короля, ибо загребчанин был его вассалом. Налоги он платил небольшие, сам себе кроил законы и все мерил своей мерой. Торговцу-чужаку приходилось платить на загребском рынке изрядную «поставу» – так называлась городская пошлина, а загребчанин торговал своим товаром беспошлинно по всему королевству, достаточно было показать печать с тремя башнями – и все таможенники низко кланялись. Загребчанин не знал иного духовенства, кроме настоятеля церкви св. Марка и его капеллана, настоятелю же было строго-настрого запрещено платить епископу «cathedraticum»[29] или церковную подать. Священник капитула не смел переступать черту города в облачении. Однажды горожане едва не свергли судью за то, что тот разрешил епископским семинаристам петь в церкви св. Марка. Граждане «именитого города», народ заносчивый и высокомерный, особым глубокомыслием и церемонностью не отличались. Это были простые сапожники, кузнецы, мясники, портные – все крепкого цехового корня. Грамотных среди них можно было пересчитать по пальцам, и часто случалось, что сам городской судья – слесарь или кузнец – не мог изобразить собственного честного имени. К счастью, в ту пору меньше писали бумаг, а когда бывала в том нужда, то городской нотариус витиевато строчил на толстой желтой бумаге длиннейшие жалобы на всех что ни на есть вельможей и даже на самого короля.

Чего-чего, а жалоб и прошений от именитых горожан его величество король наслушался досыта, они-де нищие и убогие, и все-то у них пришло в полный упадок, и тому подобные пространные литании. Но, говоря по правде, были они далеко не нищие и не убогие, а настоящие толстосумы. В общем, следовали старой погудке: «Стучитесь, и отворится вам!» – и чем чаще, тем лучше.

Городские земли были обширны и плодородны: много виноградников, лугов и лесов, а за городскими стенами загребчанам принадлежали Грачаны, Запрудже, Храще и Петровина. Продуктов – изобилие, людей – мало, а расходов, можно сказать, никаких.

Конечно, не все городские мыши в одинаковой мере глодали этот толстый кус сала, ибо – nota bene[30] – старейшины умели считать, а в городской летописи не упоминается о том, чтобы какой-нибудь сенатор, имея двадцать талеров и две пары казенных сапог в год, умер от голода или ходил по городу босиком. Тем не менее следует сказать, что городские старейшины были люди весьма точные. Судья записывал тютелька в тютельку, сколько пошло говядины, хлеба и вина, когда угощали за счет города какого-нибудь каноника, посла или вельможу. Подобных ужинов за год набиралось довольно-таки много; к счастью для городской казны, честной пир в то время стоил не более шестидесяти динар. С такой же скрупулезностью записывал судья, во что стала новая печь в доме господина бана или во сколько обошелся козленок, которого загребчане имели обыкновение преподносить большим господам в знак почтения; записывалось, сколько кварт вина получили честные отцы доминиканцы из городского винного погреба, когда сопровождали в праздник тела Христова городскую процессию. Самый большой урон городской казне наносили посланцы, отправлявшиеся на хорватский или пожунский сабор. Сколько на них пошло общественного хлеба, сена, вина! Для упрощения расчетов городские господа, конечно, сами выбирались в сабор, и покладистые загребчане утешали себя хоть тем, что набивали карманы своих же сограждан.

Но так или иначе, как ни жаловались на трудные времена, а ведь как жаловались, а жилось в Загребе неплохо, совсем неплохо! Маленький поселок ширился, рос и превращался в видный город, когда же баны воздвигли на горе Грич свои замки, а хорватская знать перенесла государственные собрания в Загреб, молодой город совсем расправил крылья и превзошел все хорватские города и славой, и могуществом, и богатством. Мало того! Покуда иноземная сила сметала с лица земли другие хорватские города и села, Загреб оставался незыблемым оплотом королевства, и никогда над ним не реяло никакое другое знамя, кроме хорватского.

Но благополучие и слава порождали ненависть и зависть. Многочисленное дворянство и духовная знать косо смотрели на буйное развитие городов, предугадывая в их крепких общинах основу тех свободных войск, перед которыми в позднейшие века пришлось склониться гордым башням магнатов. Больше всего, конечно, ненавидели они Загреб, душу всех этих общин. Старые гричане, люди-кремень, не желали опускать перед господами взор и смотрели им прямо в глаза. Из-за этого возникало множество столкновений. Вельможи и сами, и при помощи своих подручных при всяком удобном случае старались насолить горожанам, всячески обхаживали и цесарский двор, изображая загребчан исчадиями дьявола.

Самыми же лютыми недругами города были ближайшие соседи: епископ и капитул. То была такая злая сила, что словами о ней и не расскажешь. Доходило до того, что горожане и епископ громогласно желали друг другу доброго утра из пушек! Бывало и так, что загребский епископ приказывал подстеречь городского судью и нотариуса в купальнях на реке и избить их смертным боем. Прославленный, вообще говоря, епископ и бан Бериславич устраивал засады и грабил загребских торговцев так, что сам король писал, что своими поступками он подобен скорей разбойнику, чем епископу. А преподобный капитул не раз предавал анафеме весь город и клялся, что в течение трех веков не посвятит в священники ни одного загребского жителя, а частенько случалось и так, что во время королевской ярмарки капитул среди бела дня отнимал у городских кметов по целому стаду волов. Поэтому голая полоска земли между городской и капитульской стеной нередко орошалась кровью, а немецким аркебузерам и испанским драгунам было не так легко разнять бесновавшихся соседей. Короче говоря, жили по-соседски и дрались по-соседски!