Легионы идут за Дунай - Амур Бакиев

– Слушаю тебя, Кассий Лонгин!

– Как свободнорожденный римлянин я хочу знать, каким правителем ты будешь для своих подданных?

Принцепс оглядел собравшихся. На лицах у них были написаны ужас и ожидание. Траян понимал этих людей. Мрак Домициановых казней еще не рассеялся в их душах. Голос властелина заполнил помещение:

– Я хочу быть таким императором, какого бы желал себе сам!

Назавтра ответ Марка Ульпия Траяна повторяла вся империя от Британии до Египта. От Пальмиры до Геркулесовых столбов[91].

5

Охотник подпрыгнул, вцепился руками. Повиснув всем телом, отломил засохший корявый сук. Бросил на землю. Подпрыгнул снова. Треск ветки. Еще. Еще. Когда набралась достаточно высокая куча, вынул из кожаных ножен широкий кельтский кинжал, присел возле нее и настрогал тоненьких стружек. Удар кремнием о лезвие того же кинжала. Брызнули искры. Запахло палеными волокнами высушенного трута. Человек втянул в легкие побольше воздуха и дунул. К сверкающей точке приложил пучок мха Потянуло дымком. Дунул во второй раз. Что-то затрещало, язычки пламени взметнулись вверх. Пока костер разгорался, путник снял с убитого зайца шкурку, выпотрошил тушку, время от времени вытирая окровавленные пальцы комьями снега. Готового зайца насадил на сырой, гладко оструганный прут, отгреб пылающие головни, приладил мясо жариться. Достал из мехового германского мешка серебряную флягу с вином, печеный хлебец и только после этого присел на заготовленные ветки.

Траян любил один бродить по лесам, взбираться на горы, пропадал порой по нескольку дней. И в этот раз ему хотелось побыть одному. Подумать о будущем. Предупредив жену, чтобы его не искали, принцепс взял тенктерский[92] лук и колчан со стрелами и ушел в лес.

Огонь с урчанием пожирал валежник. Дичь зарумянилась с одного бока, испускала дразнящий дух. Император перевернул ее на другую сторону и уставился на угли.

«Сенат спрашивает: когда я прибуду в Рим? Что им ответить? Что мне вообще сейчас делать в столице? Войска присягнули Цезарю Нерве Траяну. Нет, за власть опасаться нечего. Есть проблемы поважнее. Казна полупуста. Из средств государственного и личного казначейства не выплатишь даже жалованья легионам. А платить надо. Иначе жди беспорядков. Уже почти месяц, как я стою во главе государства, а все не выдал воинам положенной донативы[93]. В когортах скопилось много ветеранов, которым пора в отставку.

Им всем нужны земля и деньги. Деньги! Деньга! Где их взять? Сальтусы[94], отданные на откуп, выжаты до предела. Там требуются новые молодые рабы. Да, вопрос решается очень просто: рабы и деньги. Вот что нужно лично мне и империи. Хотя это одно и то же. Зачем ты кривишь душой, Марк, – кольнул себя Траян. – Ты прекрасно знаешь выход из положения. О нем ты думал дни и ночи последние пять лет».

Император помахал деревянной спицей в воздухе. Остудил жаркое. Вынул зубами тополевую затычку из фляжки, сделал длинный жадный глоток и принялся обгладывать истекающее жирным соком мясо. Когда заяц был большей частью съеден, царственный охотник собрал кости, прибавил к ним кусок жареной зайчатины и положил в костер. Плеснул немного вина в честь Дианы – покровительницы диких зверей. Оранжевое пламя охватило подношение. Это был добрый признак. Боги приняли жертву. Успокоившийся принцепс обернул ноги теплым плащом и предался раздумьям.

«Война! Победоносная война дает небывалое могущество стране и ее повелителю. Децебал – достойный противник. Разгромленная Дакия – это тысячи фунтов золота. Десятки, а может, сотни тысяч рабов. Бородатых здоровых увальней. Бессчетное число югеров свободных земель для поселенцев и моих сальтусов. Наконец – небывалый триумф и слава победителя. Но даки – это и страшная сила. Письмо Лаберия Максима, заботливо пересланное из столичного секретариата, открыло глаза на такие стороны проблемы, о которых раньше никто и не думал. Царь даков не терял даром времени. Каждый день прибавляет ему силы. Если мы промедлим сейчас, то нос к носу столкнемся с коалицией всего азиатско-варварского мира. Два, максимум три года на подготовку, и мы должны ступить в войну. Деньги нужны сейчас. Хочешь – не хочешь, а придется обращаться к толстосумам. Займ. Да, займ».

Траян торопливо встал. Разворошил золу кострища, затоптал тлеющие угли. Запихнул в суму накидку и емкость с вином. Подхватил оружие и двинулся с поляны широким размашистым шагом. Он почти бежал, скользя на оттаявших прогалинах и перепрыгивая через сгнившие пни и коряги, попадавшиеся по пути. Лес кончился. Открылись вспаханные наделы граждан Колонии Агриппина. Император поправил сползший с плеча лук, отер обильный пот со лба.

«Иди, Марк, – сказал он самому себе, – иди и помни, что жребий уже брошен и назад пути нет!»

Странно устроен мир. Где-то, может быть, совсем рядом, люди молились богам. Благодарили их за благополучно прожитый день. Матери кормили набегавшихся изголодавшихся детей, мужья целовали жен. А здесь, меж дремавших под парами полей, шел человек, задумавший войну. Ноздри его раздувались, губы были крепко сжаты. Он явственно слышал внутри себя гул горящих городов, вопли угоняемых в рабство и разрушительный стук бронзоволобых таранов.

6

Они внимательно разглядывали друг друга. Четыре чем-то неуловимо похожих друг на друга вольноотпущенника и атлет-император. Перед ними на столе – дорогие кипарисовые церы. Он поигрывает резным жезлом полководца из слоновой кости, увенчанным золотым легионным орлом. В углу, на резном стуле, личный врач и советник Критон. Первым подает голос Траян:

– Итак, почтенные граждане. Я пригласил вас поговорить о следующем. Мне нужны довольно большие суммы денег, и по здравому размышлению я предпочел занять их у вас.

Мысли всех четырех представителей богатейших торговых фамилий Италии и провинций примерно одинаковы. «Ты не первый, далеко не первый, кто обращается к нам с подобной просьбой. Весь вопрос лишь в том, сколько ты запросишь и какими обязательствами подкрепишь сделку?»

Молчание затягивается. Это может показаться непочтительным. Подымается самый опытный – Гай Барбий Прокул.

– Пусть светлейший принцепс примет мои слова не во гнев. Предложение императора очень заманчиво. Оно одновременно обрадовало и опечалило нас. Обрадовало тем, что мы можем и с радостью окажем необходимую услугу правителю римского народа. Опечалило же потому, что размер займа может оказаться непосильным. Осмелюсь напомнить императору: мы всего лишь клиенты своих патронов.

Сидящие Стаций, Цезерний, Квинкций согласно кивают головами. Критон поднимается с сиденья.

– Вы хотите знать требуемую сумму и гарантии ее возвращения?

Секст Цезерний отбрасывает щепетильность:

– Да!

– В таком случае знайте: Цезарь Нерва Траян просит у вас сто миллионов серебряных динариев[95].

– Сколько?

Император вступает в разговор сам:

– Вы не ослышались. Мне нужно четыреста миллионов сестерциев.

Гней Стаций окидывает взглядом компаньонов. Те опускают глаза.

– Хорошо! – звучит в комнате неожиданно для всех. – Большая сумма – больше доверия. Но сын Божественного Нервы должен знать наши условия. Процент от выданной нами суммы составит половину вклада.

Критон вскакивает в запальчивости.

– Двадцать пять процентов годовых – это самое большое, на что вы рассчитываете всегда. Пятьдесят процентов! Такое требование не просто беззаконие. Это – неприкрытый грабеж. И кого?!!

Фигуры трех вольноотпущенников съеживаются. Слова императорского врача подвели базу под один из самых жутких законов империи. Закон об оскорблении величия. Новый принцепс пока никак не выразил своего отношения к нему. Но что мешает Траяну воспользоваться подобной мерой? Он получит их конфискованное имущество, а заодно расправится с обнаглевшими выскочками, чтобы другим неповадно было. Будь проклят Стаций. Теперь все кончено.

Однако сам глава торгового дома Стациев из Аквилеи так не считает. Речь Гнея исполнена благородного негодования и почтительности одновременно.

– Да, ты прав, Критон, – обращается он подчеркнуто к врачу. – Пятьдесят процентов – это действительно неприкрытый грабеж, как ты изволил выразиться. Но вправе ли мы равнять долг какого-нибудь сенатора или всадника и долг императора? Я и мои коллеги заслуживали бы самого сурового наказания, если бы в присутствии Августа низким раболепием уравняли его с его же подданными. Четыреста миллионов сестерциев не просто деньги. Это половина римской казны! И если принцепс берет у своих граждан подобную сумму, значит, он твердо уверен, что получит вдесятеро против требуемого... Мы не спрашиваем: на какой срок понадобится наше серебро. Цезарь – единственный из смертных, кто вправе рассчитывать на бессрочный заем при таких числах. Вот какими соображениями я руководствовался, предлагая вернуть нам сто пятьдесят миллионов динариев взамен ста.