Последняя из слуцких князей - Юзеф Крашевский

— Во всяком случае, я так думаю, — сказал Бурчак, — потому что Ходкевичи собираются защищаться не на жизнь, а на смерть. Правда, король писал пану старосте и пану воеводе, просил их угомониться, чтобы позволили их рассудить, рассмотреть их взаимные претензии на сейме, но — как о стенку горох. Не согласились!

— Что же будет? Неужто в самом деле начнут воевать?

— Похоже, что так и будет, — ответил Барбье. — А пока не наступит указанный в договоре день, когда княжна должна быть выдана замуж, — шестое февраля следующего года, — дай нам бог спокойно дождаться здесь, в этом каменном доме-замке, когда она начнется.

— А мы к войне уже потихоньку готовимся, — добавил Бурчак. — Но напрасно он потакает этим мерзким еретикам. Им помогают Острожские и все, сколько их есть, еретики, и русины. Но королевскому величеству не понравится, что могут погибнуть его самые близкие и самые преданные сторонники. Благодаренье Богу, наш король очень озабочен этим, и, конечно же, сделает все, чтобы не допустить войны. Если же до этого дойдет, то пан староста выставит не менее двух тысяч войска на оборону замка, да еще три десятка орудий.

— А что же Радзивиллы? — спросил пан Станислав.

— О, у них людей довольно, им помогают все нынешние конфедераты, все на их стороне. С ними три князя Острожских, краковский каштелян, киевский и волынский воеводы, и все они могут выставить много людей. А еще с ними и князь курляндский, ведь и он еретик.

— Кроме того, еще и Абрамович из Воронян, и смоленский воевода, а с ним его шурин Нарушевич, племянник — мозырский староста, да кто их теперь сочтет! — добавил Барбье. Все они могут собрать около пяти, а то, может, и шести тысяч войска. Но там, где шесть атакуют, две могут легко защищаться.

— Будем надеяться, что Бог нам поможет, не поддадимся, — промолвил пан Станислав.

— Вы говорили, что якобы и Замойский с ними?

— Кто его поймет? — заметил пан Станислав. — Мы о нем столько наслышаны после элекционного сейма. Вроде бы нормальный человек. Но на него смотрят, как на какое-то диво. А расскажите-ка, кто же за нас?

— Все католики, но магнатов мало, шляхты больше. Наверное, придется брать в войско наемную солдатню, потому что все боятся затронуть воеводу и конфедератов: каждый учтиво отвечает, что и рад бы помочь, да вот что-то мешает. Только сандомирский воевода Мнишек по старой дружбе и по единой с нами вере готов помочь, но и он не обещает прислать людей, хотя сам приедет.

— А все же — это жуткое дело, оно может очень плохо кончиться! — воскликнул пан Станислав и встал. — Ходкевичи даже и не подумают отдать княжну, а Радзивиллы вознамерились взять ее силой, как крепость.

— Так оно и есть, — подтвердил Барбье.

— А что думает об этом сама княжна?

— Только Бог может читать в ее сердце, — промолвил Бурчак. — Я каждый день вижу Софию, много о ней слышал, но знаю ее не лучше, чем вы, панове, приехавшие издалека. Мне кажется, что она всей душой тянется к князю Янушу, что она любит его. Но с виду — спокойная, молчаливая, держится так, будто ее все это совершенно не касается. Когда пан каштелян и наш пан староста сказали ей, чтобы никаких связей с князем Янушем, никакой переписки (а раньше она была) с ним не имела, чтобы не принимала от него посланцев, она ответила: «Пусть будет ваша воля». О, мне все же думается, что она ищет способ увидеться с князем Янушем. Потому что когда он едет по улице (а он довольно часто проезжает под нашими окнами), она всегда стоит и смотрит, иногда подает ему знак белым платочком.

— Она, бедняжка, и головой ему кивала. Я не раз видел такое. Вот проведает об этом пан каштелян и переселит ее в другую комнату. Угроза банниции страшно разозлила его. Как только дознался, что они хотят сотворить, был готов уступить скорее черту, чем Радзивиллу. Он знает, что против князя все католики, что ректор коллегиума Святого Яна через своих людей дал знать об этом королю и просил, чтобы он не допустил войны. Если бы не иезуиты, они бы тут по головам ходили.

— А вот и светать начинает! — воскликнул пан Барбье, выглянув в окно. — Пойдем в нашу комнату, потому что уже и кувшин пуст, и голова тяжелая.

— А мне еще и работать после бессонной ночи, — добавил пан Бурчак. — Как только стукнет в воротах, надо отворять, да еще и в покоях придется порядок наводить, потому что пан староста может вот-вот приехать.

Уже было совсем светло, когда пан Барбье и пан Станислав легли спать на сене.

В кардиналии

Как только чуть-чуть порозовело на Востоке, не дожидаясь, что скупое декабрьское солнце поднимется над городом, все улицы города пришли в движение. Вильня пробудилась ото сна; первым подал голос и позвал на молебен колокол на костеле бернардинцев, на другом конце города отозвался колокол францисканского костела, и наконец зазвучал хор всех городских костелов и церквей. Двери храмов раскрылись, нищие заняли свои места и тихо зашептали молитвы. Старые пани в черных атласных туфлях, с толстыми молитвенниками важно шествовали в костелы, согревая руки в лисьих и рысиных муфтах. Евреи в длинных белых, волочившихся по земле одеждах, брели по улицам, повторяя на ходу слова молитв. Отворились брамы и по мостовым загрохотали крестьянские повозки с сеном, дровами, разной живностью. Развернули недолгую утренюю торговлю молочницы, открылись винные лавки. Купцы в меховых бекешах шли открывать магазины. Из харчевен потянуло запахом печеных пирогов и квашеной капусты, темные столбы дыма потянулись вверх от труб. Народ спешил в многочисленные цирюльни: почти в каждом окне, над которым висела вывеска с изображением тарелки, можно было видеть намыленное лицо, и только усы торчат из-под пены.

Во дворце Радзивиллов, стоящем недалеко от замка, рядом с костелом Святого Яна, также все проснулись; слуги и сторожа пошли в город, через ворота туда-сюда уже пробегали придворные. Гайдуки в пестром одеянии с оружием в руках стали на страже во дворе. О том, что здесь живет воевода, можно было легко догадаться по пышности дворца, по множеству различного люда, приходящего сюда по своим делам и терпеливо ожидающего приема. Усадьба Радзивиллов состояла из нескольких отдельных строений, основанных при кардинале Юрии Радзивилле, который ко времени начала нашей повести уже три или четыре раза надолго съезжал в Рим. А после его избрания краковским епископом больше не жил здесь и уступил свой дворец воеводе. Этот дворец не отличался красотой и цельностью. Но что- то все же придавало ему величие, к тому же всюду царила чистота, ухоженность, что также показывало: в этом здании живет важная особа. Здесь не было тех куч мусора, которые возвышались у домов горожан, где шныряли голодные собаки в поисках поживы.

В одном из домов, окна которого выходили на площадь перед костелом Святого Яна и на Замковую улицу, жили виленский воевода и его сын Януш. Княгиня, четвертая жена Криштофа Радзивилла, в это время в Вильно не жила, не было больше и никого из его детей от первых трех браков.

Мы уже рассказывали о воеводе и его характере. Он был гордый, богатый пан, стоял в оппозиции к королю, возглавлял союз реформаторов, которые были в конфедерации с православными, но завидовал католикам, потому что их любил король. Радзивилла высоко ценили его сторонники. Воевода был связан и делами, и родством с князьями Острожскими, а также другими родовитыми людьми Руси, а по-семейному — с Замойскими и с самим канцлером Львом Сапегой. Он хотел быть во главе литовских магнатов — представителей тех сил, которые не любили короля за его предрасположенность к католикам и Ходкевичам, а потому надеялись только сами на себя. В таком духе воевода воспитал и своего сына Януша, который потом так невыгодно прославился в восстании, когда особенно проявилась его неприязнь к Ходкевичам (едва ли не первая причина бунта), ненависть к католической партии, пренебрежение к главенствующей религии, желание унизить их и отомстить.

Князь Януш только проснулся и открыл глаза, привычно скользнул взглядом по изысканным гобеленам на стенах, хлопком в ладоши вызвал слуг. Вскочив с застланной мягкими шкурами постели, осмотрел блестевшее, будто только что вышедшее из-под руки оружейника, оружие, залюбовался растительным орнаментом из серебряной проволоки на недавно привезенной испанской шпаге, тронул простую польскую саблю с прямой крестовиной и обернулся на стук в двери.

Отодвинулась занавесь, и двое лакеев в ливрее дома Радзивиллов принесли холодную воду для умывания и полотенце. Около кровати князя уже стояла серебряная с позолотой чаша, медный кувшин и кубок. Князь молча облил себя водой, вытерся, расчесал свои длинные (по последней зарубежной моде) волосы. Не завивал их, как делают это теперь, не душил, только облил холодной водой и пригладил ладонью. Потом завил усы, надел простую черную одежду, натянул сапоги из красивой желтой кожи и атласа, жилетку со шнуровкой и орнаментом, непременный пояс с позолоченными полосками.