Венецианская блудница - Елена Арсеньева

Возчик ударился в проклятия, слезы и мольбы – все вместе. Лючия сурово поджала губы. Что толку причитать, если ничего невозможно сделать? Сейчас она ругательски ругала себя лишь за то, что не перешла реку по льду вслед за верховым. Уж если лед выдержал лошадь, то и она как-нибудь перебралась бы! Во всяком случае, ночевала бы в тепле. Образ душной, дымной, темной, гадкой избы возник в ее воображении как желанный, но недостижимый оазис. Откуда-то вновь явилась мысль об Александре, которая почивает сейчас в роскошной спальне, вся в кружевах и розовом шелке, и Лючия даже тихонько взвизгнула с досады!

И тотчас возчик возбужденно закричал, тыча рукой в надвигающуюся тьму:

– Глядите, барыня! Глядите!

К ним, освещенная факелами, приближалась целая кавалькада из трех саней и десятка мужиков, несших доски, бревна и багры, возглавляемая не кем иным, как их недавним спутником, коего они полагали оставшимся на противоположном берегу… Не дожидаясь изумленных расспросов, пыжась от гордости, он объявил, что совесть мешала ему вкушать блага курной избы, а потому он порешил вернуться к сотоварищам, но не нашел прежнего места переправы и пустился по льду наудачу, кое-как миновал трещины – и оказался как раз на пути трех саней, тоже едущих на переправу. Обрисовав им злополучие своих спутников, добрый малый уговорил сих человеколюбцев помочь застрявшим странникам, и вот…

Лючия только головой качала, слушая этот чудесный рассказ. Итак, Провидение к ней все же милостиво! И, как всегда, надобно дойти до крайнего отчаяния, чтобы осознать сие и ощутить его благорасположение. Ей не раз случалось в «Ридотто», проигравшись в пух, бросить на кон уже самую последнюю свою драгоценность (однажды это была даже подвязка с бриллиантовой застежкою, которую ее противник принял за ставку даже не из галантности, а лишь надеясь, что следующей ставкой будет сама Лючия!). И, словно почуяв ее отвращение к этому сочащемуся жиром толстяку, Провидение повернуло колесо фортуны: Лючия не только отыграла все свои кольца, брошки, ожерелья и прочее, вплоть до последней монетки, но еще и значительно увеличила содержимое своего кошелька! Так и теперь. Право, никогда не стоит разочаровываться в снисходительности Провидения! Ведь стоило ей рухнуть в самые мрачные пропасти отчаяния, усомниться в необходимости ее пребывания здесь, как извольте: к ее услугам все средства для дальнейшего продвижения в Каширино-Казарино! Образ несносной Александры вмиг стерся в ее воображении, сменившись несметными княжескими сокровищами, которые вскоре окажутся в ее полном… или хотя бы половинном распоряжении.

Щедро наградив честного малого, Лючия попросила провести себя к тому доброму самаритянину, который решился замедлить свое путешествие, дабы оказать помощь даме, попавшей в беду. Осчастливленный проводник повел ее к берегу, где невысокий широкоплечий человек стоял у кромки льда и властно распоряжался проложить по самому твердому льду бревна и доски, а потом провести по ним лошадей. Сани же предстояло толкать мужикам. Факелы светили ярко, и Лючия, увидевшая простую, но дорогую дорожную одежду этого господина, с облегчением поняла, что он – человек, несомненно, светский. Элегантная шляпа венчала вороной парик. Незнакомец повернулся к ней – и осклабился весьма довольно:

– Сударыня, не верю глазам своим! Так это вы та самая прекрасная барыня, о коей мне все уши прожужжал этот малый?

Да это не кто иной, как вчерашний знакомец, этот, как его, с неудобопроизносимым именем… Евстигней Шишмарев! Тот, кто избавил ее от нищих на паперти собора. Тот, кто принял ее за княжну Александру!..

Изъявления благодарности, уже готовые сорваться с уст, застыли. Лючия поджала губы.

– Право же, судьба ко мне чрезмерно благосклонна! – восторженно восклицал Шишмарев. – Дважды за два дня выступить в роли вашего спасителя… это, пожалуй, больше, нежели я смел бы надеяться.

– Да, – вполне вежливо, но все-таки суше, чем следовало, проговорила Лючия. – Оказывается, Провидение гораздо на совпадения!

И постаралась отогнать тревожную мысль, что случайное совпадение почему-то кажется ей не очень случайным.

***

Уже близилась полночь, когда опасная переправа осталась позади и Лючия с неотступным Шишмаревым сыскали ночлег в просторной, вполне чистой избе, исполнявшей в сем селении роль постоялого двора. Дородная хозяйка споро выбежала им навстречу и так низко склонилась перед Шишмаревым, словно была ему чем-то весьма обязана…

Разохавшись по поводу плачевного вида «добрейшего господина» и «барыни» (Лючию хозяйка величала именно так – холодновато, хоть и почтительно, и в самой почтительности этой проскальзывала едва уловимая нотка ревности), она тотчас приставила к Лючии девку для услуг, а вокруг Шишмарева упоенно захлопотала сама. Оставалось только усмехнуться, что этот неприятный, некрасивый человек мог вызвать у какой-то женщины столько нежности и заботы. Ну что ж, Лючия вяло удивилась этому – на большее у нее не было сил – и пошла в отведенную ей комнатку, не подозревая, что нынче ночью ее способность удивляться будет еще не один раз подвергнута испытаниям.

Горничная девка принесла горячей воды и оказалась весьма расторопна на всякие посовушки [20]: помогла Лючии переодеться, помыться, причесала ей волосы, и хоть не смогла уложить в прическу, но заплела две длиннейшие косы и начала красиво укладывать вокруг головы, с восхищением и с жалостью поглядывая на Лючию, которая от усталости просто-таки спала с открытыми глазами, и только голод удерживал ее от того, чтобы немедленно лечь.

– Ах, добрая барыня, измотались же вы нынче! – с сочувственной бесцеремонностью вдруг вырвалось у служанки. – Небось без ночевки путешествовали?

– Отчего же? – едва шевеля языком, ответила Лю-чия. – Лишь поутру отъехали из Москвы.

– Батюшки-светы! – Девка от изумления уронила одну из недоплетенных кос. – Али конь у вас обезножел? Не то возок ломался? Где ж вы стояли столько времени? От нас же до Москвы полдня пути всего толечко!

– Может быть, – промямлила Лючия. – Да беда – лед проломило на реке.

– Лед?! – вытаращила глаза девка. – А до льда вам какая печаль?! Чай, новый мост крепок да ладен!

– Новый? – переспросила Лючия, не понимая, о чем речь, а девка разразилась рассказом о том, как совсем недавно соорудили через Каширу мост, а деньги дали окрестные помещики, и больше других – князья Казариновы, вернее, дочь их, княжна, поскольку родители ее отроду живут в иноземщине.

Лючия глядела в зеркало на сию болтливую субретку во все глаза, медленно просыпаясь.

Вот те на, как говорят русские! Значит, был мост! Чего же ради повез ее дурак возчик через реку по льду? Не знал про мост? Но ведь, судя по словам горничной, он в версте отсюда, ближе к Москве, и если Лючия дремала всю дорогу в теплой колыбели возка, то кучер и его сотоварищ не могли не заметить большого, красивого, удобного моста. Или они просто решили попугать путешественницу, в которой угадали иностранку, и, с намерением запросить с нее побольше, устроили это холодное, сырое, опасное приключение? Да нет, не может быть, как они осмелились?!

Заметив, каким возмущением вспыхнуло лицо доброй барыни, девка начала отступать:

– Ну разве что мост поломался?

И хоть в голосе ее звучало величайшее сомнение, Лючия сразу согласилась с этой возможностью. В самом деле! Чем иным можно объяснить то, что и опытный путешественник, несомненный знаток здешних мест, Шишмарев тоже миновал мост и вообще – ехал с бревнами, досками, веревками и прочими орудиями, необходимыми для ледовой переправы? Ну конечно, мост сломан!

Успокоившись, Лючия ласково улыбнулась девке, поблагодарила ее и, накинув на плечи белую кружевную шаль, очень тонкую и очень теплую (это вам не zendaletto!), пошла на первый этаж, где ее ждал накрытый стол.

Шаль ее была столь легка и воздушна, что взлетала при ходьбе, и возле самой столовой зацепилась за сучок (стены в коридорчике, через который шла Лючия, были бревенчатые). Сосредоточенно отцепляя изящное кружево, чтобы, сохрани бог, не порвать, Лючия даже дыхание затаила – и вздрогнула, будто от выстрела, услышав совсем рядом сердитый голос хозяйки постоялого двора:

– …Но гляди мне, коли другую любушку найдешь, я терпеть не стану!

– Что это с тобой, Фотиньюшка? – раздался вкрадчивый голос Шишмарева. – Неужто возревновала? К кому же?

– К кому! – фыркнула возмущенно Фотиньюшка. – Еще спрашиваешь! К этой рыжей, что с собой привез!

Теперь громко фыркнул Шишмарев, а Лючия едва не подавилась от возмущения. Назвать рыжими ее роскошные кудри? Да вот лишь четверть часа назад горничная восторженно причитала, мол, «косоньки у барыни – чисто золото!». Рыжую, нет, это надо же!

Лючия схватилась за ручку двери, намереваясь ворваться и своим возмущением испепелить эту чертовку, столь смуглую, будто она дочь угольщика и сама угольщица, как новые слова Шишмарева пригвоздили ее к месту: