Легендарный барон: неизвестные страницы гражданской войны. - Н Князев

В настоящую задачу не входит обзор деятельности Романа Федоровича Унгерна в Забайкалье до выхода его из Даурии в августе месяце 1920 г. Можно лишь:2метить к общей характеристике его, что в те дни он не прятал монархические >беждения под крыло различных душеспасительных фикций. Пусть порой и не птшломатична такая линия поведения, но что поделать — Унгерн создан был из егнущегося материала. Борьбу с большевиками барон вел с момента зарождения — нтибольшевистского ядра атамана8 и понимал свою задачу как борьбу до последнего вздоха. Он постоянно напоминал своим подчиненным, что после революции ~” офицеры не имеют права помышлять об отдыхе и еще меньше того — об удо- льствиях. Каждый офицер обязан иметь взамен того одну лишь непрестанную „боту — с честью сложить свою голову… Только смерть избавляет офицера от I мгой борьбы с коммунистами. Такова была бескомпромиссная формула барона, в торую уложилась вся его послереволюционная философия.

В нескольких статьях любопытнейшего приказа номер 15 от 5 мая 1921 г. барон Унгерн выражает основные положения политической и боевой программы своей деятельности на территории Сибири. В них прямо указывается и всячески подчеркивается, что Роман Федорович чрезвычайно высоко расценивал факт непрерывности своей борьбы с большевиками. Объявляя в начале приказа о своем подчинении атаману Семенову и, как должно понимать, — о согласованности своих действий с директивами атамана, барон далее устанавливает, что командование всеми вооруженными силами Сибири перешло к нему, как “военачальнику, не покладавшему оружия в борьбе с красными и ведущему ее на широком фронте”. Из того “программного” приказа номер 15 явствует и второе положение — понятие о суровой дисциплине, которую барон кладет во главу угла всякого военного начинания. Именно такую дисциплину он создал и всемерно поддерживал в своих даурских воинских частях. Задачу эту барон разрешил самым радикальным образом: воспитывая подчиненных в должном духе, одновременно охранял свое войско, как он любовно называл дивизию, от проникновения туда разлагающих влияний извне. В этих соображениях Роман Федорович избегал слияний с другими частями Дальневосточной армии, предпочитая видеть свой отряд на некотором расстоянии от собратьев по оружию.

Благодаря неусыпным заботам своего начальника, Азиатская конная дивизия стала на значительную высоту в смысле дисциплины и выучки. Боевые же качества этой части были вне критики, невзирая на сравнительно низкий культурный уровень и разношерстность ее офицерского состава. Правда, все унгерновские офицеры имели большой боевой стаж и понимали толк в личной храбрости, но интеллектуальное их развитие было слабовато. Этим недостатком в особенности страдал старший командный состав, выдвинутый бароном из нижних чинов. Считая таких людей всецело ему обязанными, Роман Федорович вполне на них полагался и верил только им. “Для борьбы с большевизмом не нужны офицеры в настоящем смысле этого слова” — заявил барон своему однополчанину есаулу Воробей, — “Мне нужны лишь слепые исполнители моей воли, которые выполнят без рассуждений любое мое приказание, к примеру — не дрогнув убьют даже родного отца”.

При такой постановке вопроса становиться понятным, почему барон укрыл у себя подлежавшего по суду смертной казни прапорщика Чернова, впоследствии им самим сожженного заживо (в Даурии находили убежище многие из “удальцов”, отданных под суд атаманом Семеновым).

До взятия Урги барон имел самое незначительное количество офицеров интеллигентного типа, с военно — училищным образованием. В Урге в дивизию влилось по мобилизации 110 офицеров, пробиравшихся на Дальний Восток от генерала Бакича из‑под Чугучака или же из других частей армии адмирала Колчака. По понятным причинам, обе группы офицеров — вышедших с бароном из Даурии и мобилизованных в Урге — чувствовали взаимную отчужденность. Естественно сложившиеся разновидности “даурцев” и “ургинцев”, так и не слились друг с другом до момента развала дивизии. Враждебность даурцев питалась от того источника, что сам барон крайне недолюбливал офицеров — ургинцев, справедливо считая их людьми, чуждыми духу его дивизии. “Погубят они мое дело”, — высказался он в беседе с генералом Комаровским в Урге.

В тяжелые минуты случалось барону вверять командование дивизионом и даже полком кому‑либо из образованных офицеров, но порядок этот допускался лишь как мера временная. По миновании надобности такой офицер возвращался в строй на свое прежнее место командира сотни или помощника командира полка. Интересно, что за ошибки или же неуспех операций барон взыскивал иной раз не с командира, а с кого‑нибудь из интеллигентных офицеров полка, полагая, что хорошо разбирающийся в обстановке офицер должен был своевременно принять все меры к достижению успеха — может быть, вплоть до оказания надлежащего давления на своего командира. Даже “кадровые” даурцы вызывали осторожное к себе отношение со стороны барона, если только они не подходили под среднюю его мерку. Достойнейший, казалось бы, с точки зрения самого Романа Федоровича даурец, ротмистр Забиякин, как‑то был назначен генералом Резухиным на должность времен- но — командующего 4–м полком, барон отставил это назначение: “Больно грамотен”, — лаконически пояснил он.

С представлением о дисциплине всегда соединялся вопрос о наказаниях, так сказать, о каре… Карать Роман Федорович действительно умел, в чем нужно отдать ему беспристрастную оценку. Согласно вышеупомянутому приказу № 15, наказания могли быть двоякого рода — дисциплинарные взыскания или же смертная казнь. В качестве мер дисциплинарного воздействия, барон Унгерн применял арест, усугубленный сидением на крыше или дереве — в походной обстановке, или в леднике, или же в минированной динамитом гауптвахте — на стоянке в Даурии; применялись весьма широко спешивание в походе, телесные наказания и смещение на положение всадника в дисциплинарную сотню. Вопрос о смертной казни поставлен был бароном на солидную, так сказать, ногу, и мыслился как смертная казнь “разнородных степеней”.

Параграф 10 приказа гласит: “В борьбе с преступными разрушителями и осквернителями России помнить, что, по причине совершенного упадка в России нравственности и полного душевного и телесного разврата, нельзя руководствоваться прежними законами, не предполагавшими существования преступлений, подобных совершаемым в настоящее время. Мера наказания может быть только одна — смертная казнь разных степеней. Старые основы правосудия — “правда и милость” — изменились: теперь должны царствовать “правда и беспощадная суровость”. Единоличным начальникам, карающим преступника, помнить об искоренении зла навсегда и до конца, и о том, что неуклонность и суровость суда ведет к миру, к которому мы стремимся, как к высшему дару Неба”.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});