Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— У тебя есть салфетка? — и я сама лезу за салфеткой, почему-то неотрывно глядя, как по её лицу стекают эти самые капли. «На!» — говорю, но она не берёт, просто стоит и продолжает обтекать!
— Зачем тебе этот платок? Жарко! — кричу я.
— Не жарко.
— Нет, жарко, жарко, жарко!
— Оксанкин, у тебя температура, не спи, просыпайся!.. Ничего себе! — мою щёку трогает Героевна. — Ты заболела, бедненький!..
Я ничего не понимаю, смотрю по сторонам, действительно очень жарко…
Героевна провожает нас до самого дома.
— Оксанкин! Лечись, слышишь? — грозит она. Рядом с ней Веснуха, ничего не говорит. И я — наверно, от температуры, не будь её, я не решилась бы, не стала, слишком это резко, слишком… слишком! — я взрываюсь:
— А ты-то почему молчишь? Веснуха-краснуха! Скажи что-нибудь. Скажи: «Лечись!»
— Лечись… — мямлит она.
Героевна подбегает, обнимает меня и успокаивает, как распищавшегося младенца:
— Ну-ну-ну… Денька три — и здорова как корова. Как корова, да? — это она почему-то у Веснухи спрашивает. Та кивает, оставаясь на месте. И тут до меня доходит, что она домой не собирается. А куда?
— Ты куда? — спрашиваю я из объятий Супергероевны.
— К Курычу…
Я лежу в зале, на диване. В ногах Пуфик. Я здесь из-за него и легла, — чтобы он не возился, пытаясь ко мне запрыгнуть, а лёг уже и успокоился. На диван ему можно, диван он отвоевал. Папа время от времени выглядывает из-за компа.
— Жива? Жива… Слушай-ка, а твой вирус для моего Кампанеллыча не опасен?
— Опасен… — еле живым голосом говорю я. Переигрываю, конечно. Мне плохо, но не настолько. Просто… опять папа шутит! И опять этот «Кампанеллыч»! Бабушка, когда услышала, что папа так свой комп окрестил, возмутилась: «Какой же Кампанеллыч? Кампанелла социалистом был. А ты всё кругом, метров на триста, эгоизмом заражаешь!» «А я чем заражаю?» — спрашиваю я. «Лишними вопросами, — непреклонна бабушка. — Да ещё сама знаешь чем. Рассеянностью». Как раз тогда я свой ноутбук потеряла. Я его с собой на информатику брала, а после школы за нитками мулине ездила, и вот, в автобусе оставила. Не нитки, а ноут! К сожалению… По слухам мы богачи. По слухам и по сравнению — с тем же Налимом, или Курычем, или Веснухой. Но не настолько, чтобы «сеять» ноутбуки. Осталась, в общем, без ноута. А я ведь тоже своей «зверушке» имя давала, Клод. Не в честь Лелюша или Моне, а просто, Клод. Ну, там… ноут — Клоуд… Прощай, Клод!
Всё-таки права мама насчёт излишней прямоты. Чего бабушка добилась? Что с мамой у них не заладилось, а с папой — разладилось?.. Но сейчас — видимо, температура, ещё не упала, хоть я и наелась аспирина — вспомнив бабушкины слова, я просто физически ощущаю «зону эгозаражения». Папин тон меня буквально царапает — сугубо личный, беспечно-спокойный, никакого отношения к моей болячке не имеющий!.. Мне сказать всё это хочется, со всем пылом и жаром, со всей температурой, какая у меня есть, — но я опять не могу. Хватает меня только на «умирающего лебедя», лежу, раскинув крылья, на незастеленном диване. Лежу и жду маму. Жду и жду, жду и жду, но когда она приходит, я сплю, и меня не будят, я так и просыпаю весь вечер, а потом всю ночь. Пуфика выводит мама — и вечером и утром. Утром, после выгула, она быстро проходит ко мне, в зал (не разуваясь, прямо в куртке):
— Это нонсенс, — говорит она. Пуфик беспорядочно носится из комнаты в комнату, одурев от счастья — никто его не вытирает. — К нам друзья твои рвутся! Друг.
На слове «друг» Пуфик останавливается и вопросительно смотрит на маму. Я тоже смотрю. И, наверно, у меня такой же глупый вид.
— Друг? Сейчас? — спрашиваю я. Не думаю я, конечно, что сейчас (семь утра!), как-то само вырвалось. Первое что пришло на ум. Но мама сказала:
— Да. Сейчас. — И снимает куртку. И даже не относит в прихожую.
Оказывается, вчера, когда она Пуфика выгуливала, её Веснуха «осаждала», а сейчас, прямо сейчас, в подъезде Курыч, и он хочет ко мне зайти!
— А что Веснуха говорила? — спрашиваю я, а то мне как-то и не представить, как Веснуха, эта мямля, может осаждать.
— Здоровьем твоим интересовалась…
Ну да. С Веснухиной стороны это… небывалая осада! Она ведь и не здоровалась с моими родителями никогда. Неужели она действительно переживает?.. Она действительно переживает, я вдруг поняла, что знаю это точно. Вот надо же знать это точно именно теперь. Теперь-то мне это зачем? Когда я… КОГДА Я БОЛЬШЕ НЕ ХОЧУ ИХ ВИДЕТЬ, БОЛЬШЕ НЕ ХОЧУ С НИМИ «ДРУЖИТЬ». Эта «псевдодружба» была плохой идеей, вот что я думаю. Думаю — и сама обалдеваю. И даже прошу маму померить мне температуру!
— Нормальная, — говорит мама, потрогав мне лоб. — Надеюсь, мы не собираемся гостей принимать?
— Ну не в семь же утра, — кисло улыбаюсь я.
— И не в восемь, и не в десять, — говорит мама, и сразу уходит, и я слышу из коридора её «нет», «нет-нет-нет», «вытри вот тут» (грязный он, что ли?) и щелчки замка. — Оксан, нам надо поговорить… — возвращается она.
Я пожимаю плечами.
— Ксана… — серьёзно говорит мама. — Чем вы вообще занимались?
— Когда? — недоумеваю я.
— Когда гуляли. Меня интересует ваше времяпрепровождение…
Я хочу сказать маме, чтобы она не беспокоилась, что не будет больше никакого «времяпрепровождения», но вместо этого говорю (да ещё и загадочно как-то):
— Штаб…
— Какой ещё… штаб? — В голосе ужас.
Я представляю, какой это штаб, представляю во всех подробностях, представляю — и не вижу в нём ничего ужасного. Он только… смешной. Смешной и далёкий — каракатица в сетке! Неужели я там сидела?
— Это… заброшенный дом какой-то? — продолжает допрашивать мама.
У нас в посёлке полно таких домов. Однажды крыша такого дома обвалилась — и девчонку убила. Потом, правда, эта девчонка бездомной старушкой оказалась. А потом алкоголиком. Чудеса? Да никаких чудес. Слухи. Что-то где-то на кого-то обвалилось, все это знают. Но каждый знает что-то своё. Бабульки под домом знают, что погибла бездомная старушка, а вот в школе говорили, что пятиклассница, только из другой школы, из той, где Налим учится. Мама тоже, наверно, про пятиклассницу подумала…
— Нет-нет-нет, — верчу я головой. — Не дом.
— Конечно, не дом! Развалины — это не дом, это негатив, негативная энергетика. И всё, что там происходит, всегда со знаком минус, и…
— Ма-мо-чка! Мы не ходим по заброшенным домам!
— Не по домам, а по…? — Мама выжидательно смотрит на меня. Но мне нечего сказать! Что я скажу? Не ходим, а сидим? в лазилке в сетке? Это… никуда не годится. Даже по сравнению с заброшенным домом…
— А род занятий в этом штабе? — Мама говорит не строго, она говорит обеспокоенно. Может опять что-то где-то обвалилось? Или у Курыча вид полного психа, такой, что мама ужаснулась, чем же с ним вообще заниматься можно?
Род занятий… Зажигалка, думаю я. Разговоры о том, что в голове — не вода. Что ещё?..
— А род занятий вообще? — продолжает она, так и не дождавшись моего ответа.
— Хочешь секрет? — говорю я. Мне ужасно хочется её успокоить. Сказать ей что-нибудь секретное, чтобы она поняла, что ничего секретного у меня нет. Вот такая тавтология, масло антимасляное!
Пуфик полез инспектировать книжки на тумбочке и уронил «Поэтов Востока».
— Тебе только Навои не хватало, — хлопнула его мама ладонью по спине. Он огрызнулся, даже зубами клацнул.
— Смотри, мам, — говорю, — а то придётся и тебе перстни носить! — Смеюсь, а сама лихорадочно соображаю, завесу какой великой тайны мне приоткрыть. «Навои, Навои… Азербайджан или Узбекистан?» — это я попутно, совершенно ни к чему вспоминаю. Автоматически. И вдруг меня осеняет:
— Курыч встретил какого-то узбека, и теперь скучает, представляешь?
— Представляю…
Мама садится прямо на куртку. Я понимаю, что ляпнула что-то не то.
— Курыч твой весь в помаде… — тихо говорит она. — Я ему сказала — вытри, а он — да ничего, это КОПЕЙКА МЕНЯ ПОЦЕЛОВАЛА, ОНА В АЭРОПОРТ ЕХАЛА. Так и сказал…
Мама ушла советоваться с папой. И они посоветовались. И они постановили: мне ЗАПРЕЩАЕТСЯ общаться с Курычем, мне НЕ РАЗРЕШАЕТСЯ общаться со всей этой «гоп-компанией». Теперь надо было подумать, как же быть дальше. Не «слушаться или не слушаться», нет. Я послушаюсь, конечно, — почему бы не послушаться, когда всё уже решила? А я решила.
Я не хотела быть психом-одиночкой, но разве собиралась — психом-недотёпой, или кем я там ещё выгляжу, пока рядом Веснуха, Курыч или Налим? В итоге ещё неудобнее получается! Нелепость действительно заразна, нелепость — и всякие другие «недотёпства»! Я боюсь заразиться, да, я боюсь, я прекращаю.
В четверг бабушка приехала за Пуфиком. Вечером приехала, вид у неё был уставший, и всё равно — как «не по-бабушкински» она выглядит! Такая быстрая, прямая… Ну и упрямая, конечно. Это как всегда. Разговаривая с ней, я исчерчиваю альбом длинными прямыми линиями…
- Саша и Маша - 5 - Анни Шмидт - Детская проза
- Саша и Маша - 4 - Анни Шмидт - Детская проза
- Саша и Маша - 4 - Анни Шмидт - Детская проза
- Кап, иди сюда! - Юрий Хазанов - Детская проза
- Рассказы про Франца и школу - Кристине Нестлингер - Детская проза
- Новые рассказы про Франца - Кристине Нестлингер - Детская проза
- Волшебство по наследству - Светлана Лубенец - Детская проза
- Моя мама любит художника - Анастасия Малейко - Детская проза
- Ворон Клара и яблочный год - Марина Аромштам - Детская проза
- Школьная любовь (сборник) - Светлана Лубенец - Детская проза