Метро 2033: Изоляция - Мария Стрелова

Как показывал опыт мировой истории, счастливое государство с сильной промышленностью, которого боялся весь мир, можно было построить только при тоталитарном режиме, когда власть неограниченно находится в руках одного лидера. Опыт сталинских времен доказал, что жестокими репрессиями можно добиться небывалого государственного подъема. После распада СССР, с развитием информационных технологий, когда каждый мог обругать правительство в Интернете, узнать, что творится в мире, собрать сотни новых сплетен и слухов, режим диктатуры перестал быть возможен в его первозданном виде. А когда все рухнуло, тем, кто сумел добраться до власти, предстояло решить, каким будет микромир – линии метро, бункера, убежища. Время не оставило альтернативы. Тоталитаризм, неограниченная, абсолютная власть в руках нескольких человек, которой вынуждены подчиняться все, кто оказался в орбите локальной цивилизации, – или же медленная гибель, грызня за лакомые куски и право сильного.

Именно первый путь выбрал Григорий Николаевич. Как историк он прекрасно понимал, что если где-то и возможна авторитарная власть, то только здесь, в бункере, где все на виду, где вся жизнь зависит только от того, в чьих руках окажется система жизнеобеспечения. И она стала принадлежать правильному человеку.

Катастрофа изменила характер многих людей. И Кошкин из милого профессора предпенсионного возраста, который никогда не мог повысить голос на студентов, превратился в жесткого и даже жестокого лидера. Он отдал контроль над жизнеобеспечением бункера человеку, безоговорочно верному ему, – бывшей методистке его кафедры Марине. Сам же начальник держал в своих руках полную и неограниченную власть. Его приказы не обсуждались. И после того, как трое перепуганных и бледных жителей убежища вернулись из карцера к обычной жизни, никто не мог даже помышлять о сопротивлении.

Впрочем, нет. Ведь был еще и третий случай.

Химик Алексей Кадкин с факультета естественных наук, надменный молодой студент, возомнил, что он умнее командующего убежищем. Еще до Катастрофы Леша был невыносимым человеком. Презрительно поджатые губы, холодные глаза за стеклами очков. Он нравился девушкам – и плевал на них. Сколько раз Марина видела, как ревели в коридорах его жертвы! Его прозвали Троллем («Точно, горное чудовище!» – хихикала Алексеева). Аня, коллега и подруга заместительницы начальника бункера, тоже испытала на себе очарование этого великолепно-высокомерного юноши. В день Катастрофы в бункер они вбежали вместе. Анна знала, что в этот день Леша должен был быть на историческом факультете. Она бежала против толпы, среди пылающего ада, и нашла его. Рискуя собственной жизнью, втащила перепуганного и потерявшего весь свой лоск парня через люк в убежище, и только там без чувств рухнула у стены.

Алексей оправился быстро. Его характер взял верх над условиями. Первым делом он довел до истерики Аню. Потом взялся за саму Марину, с которой они до Беды были злейшими врагами. Веселая, общительная девушка, готовая дружить со всеми сразу, на дух не выносила презрительной надменности Кадкина. Доведя Алексееву до белого каления, он решил, что ему, великолепному и неподражаемому, не пристало слушаться приказов начальства. Тем более он, химик, казался незаменимым человеком среди гуманитариев. Но Леша просчитался. Григорий Николаевич, измученный бессонными ночами, занятый поддержанием порядка в последнем пристанище, не стал церемониться с бунтарем и смутьяном. Первый скандал начальник выдержал с достоинством. Он вызвал Алексея на разговор, попытался доступно объяснить, кто главный в убежище и почему его стоит слушаться. Когда Кадкин публично заявил, что он плевать хотел на распоряжения старого идиота, командующий не выдержал. Был отдан приказ выставить негодяя на поверхность без химзащиты.

Его рвало кровью у люка бункера. За пару часов радиация сожгла его заживо. Это было спустя две недели после Катастрофы. Тогда любимый начальник был жив и здравствовал. Тогда еще никто не знал, что будет дальше…

* * *

«Шесть лет его нет с нами… Как нам до сих пор удавалось выживать?» – устало думала Марина, глядя на дверь, заграждающую тамбур и внешний люк. Тяжелый бронированный металл, выкрашенный грязно-зеленой краской, казался непробиваемой преградой. Только казался. «Когда опасность исходит не извне, а изнутри, дверь становится не преградой от внешнего мира, а решеткой собственного каземата. На сколько хватит лекарства? Как скоро начнется?» – думала Марина. Даже в мыслях она боялась произнести вслух то, что ее тревожило. Представляла, что случится в бункере. А вдруг – повезет? Повезло же единожды – из многих тысяч человек спаслась сотня. Вдруг – повезет?!

Марина еще раз огляделась вокруг. Верхний этаж бункера. Небольшое помещение, где должна была находиться комната дезактивации. Теперь туда складывали комплекты химзащиты, противогазы и обувь после каждой вылазки, дежурные относили их в техническую душевую, отмывали от грязи и пыли и складывали в кладовой. Дальше по коридору – кабинет начальства, где у двери стоит сменный часовой, медпункт… Заместитель криво усмехнулась своим мыслям. Ее очень забавляло то, что медпункт находится именно здесь. Но таково было решение Григория Николаевича… Дальше – ее собственный кабинет и одновременно спальня – непозволительная роскошь в стесненных условиях. Но ей было можно. «Если б вы знали, как много мне можно», – мрачно подумала Алексеева. В ее же кабинете хранились запасы лекарства, название которого толком не знала даже местная медик. И только непререкаемый авторитет, ее и Паценкова, позволял каждые полгода делать инъекции каждому жителю бункера. Марине доверяли. Свято доверяли… В мире анархии и хаоса доверяют тому, кто кормит и помогает выжить.

Второй уровень бункера был жилым: большой зал, разгороженный деревянными ширмами наподобие комнат. Там и жили обитатели бункера, одиноко, парами и семьями. Из «старой гвардии» – спасшихся из горящего корпуса – их оставалось пятнадцать. Теперь, со смертью Пети, – четырнадцать. Самые верные, самые преданные Марине, рассудительные, бывшие ученые – историки, философы и политологи. Профессорский состав – немолодые педагоги, спасавшие лучших из лучших или хотя бы тех, кто находился рядом, – давно уже погиб от радиации и от старости. Сейчас истинными хозяевами бункера были ребята, родившиеся в подземельях. Самому старшему из тех, кто никогда не видел солнца, недавно исполнилось двадцать – удалось спасти одну беременную студентку. Мальчик был объектом пристального внимания Марины – он, еще не родившись, получил большую дозу радиации, и был, по сути, местным мутантом – у него рос рудиментарный хвост, да и росло около пятидесяти зубов, в три ряда, как у философов. Ему первому Алексеева колола чудо-препарат…

Все эти новые жители бункера шестнадцати-семнадцати лет были похожи – намного ниже среднего роста, светловолосые, с блеклыми глазами с красно-коричневой радужкой, – и имели по сорок зубов – новая стоматологическая норма. У некоторых из них уже появились дети. («Мутировавшие дети…» – безрадостно подумала Марина.) Срок беременности у женщин сократился до шести месяцев, а недоношенные младенцы рождались и вовсе спустя четыре. Марина знала, что это означает. Новый вид, появляющийся под воздействием адской смеси радиации и препарата, должен был занять свою нишу в природе, отвоевать ее количеством и качеством.

«Когда наше спасительное лекарство закончится, мы будем плодиться, как кошки. Три месяца беременности – и получай, Москва, нового жителя. Только вопрос, кто это будет?»

Марине удалось убедить молодежь, не видевшую ничего другого, что в их внешнем виде нет ничего страшного. А «старую гвардию» – что новые мутации не опасны для здоровья и проявились как следствие эволюции в результате облучения родителей. И умоляла не пугать детей. Ее слушали. Пока слушали. Скрыть страшную правду, колоть последние капли препарата, давно уже просроченного…

Алексеева устало опустилась на пол у двери.

– Как же мне все это надоело! Почему меня черт дернул оказаться в ненужном месте, в ненужный час?! Почему мне не сиделось на кафедре в тот страшный день?! Сгореть заживо – больно и страшно. Но это – дело минуты, потом верная смерть, а здесь – агония, которая длится уже почти двадцать лет! – пробормотала женщина.

Выйти бы сейчас туда, за дверь, к мутантам, и пусть жрут, твари проклятые, чтобы не мучиться. «Или я их сожру…» – Марина хищно облизнулась, из горла вырвался хрип, похожий на рык страшного зверя.

Женщина вскрикнула, по лицу градом покатились слезы. Мысль, страшная, чужая, напугала ее так, что сердце пропустило несколько тактов и забилось, будто в агонии.

– Нет, нет, нет, это бред, это у меня от перенапряжения едет крыша… Я не хочу сходить с ума… – всхлипывала она, обхватив голову руками, скорчившись у внутренней двери бункера. – Меня надо изолировать, выгнать, кажется, наша затея проваливается, рушится, и мы все скоро свихнемся в этом гребаном бункере…