Кампанелла. Последний маг эпохи Ренессанса - Альфред Энгельбертович Штекли

выйти. Никто не смеется. Все знают, что за такие речи инквизиция вправе потянуть к ответу не только острослова, но и его слушателей.

Вечером, вернувшись домой, Кампанелла рассказывает о происшедшем. Марио приходит в ужас. Сколько раз его предупреждали, чтобы он держал язык за зубами, если не хочет закончить жизнь в темнице или на костре!

Томмазо успокаивает друга, а сам невольно вспоминает учителя, старика Фиорентино, как тот, слушая его пылкие речи, сокрушенно качал головой: «Кампанелла, Кампанелла, ты плохо кончишь!..»

Страшные вести пришли из Рима: Авраам, которого он так долго и безуспешно разыскивал, был переправлен из Неаполя в Город св. Петра и там заживо сожжен как еретик на Кампо ди Фиоре. Слухи о «турецком шпионстве» астролога Авраама оказались простой уловкой инквизиторов.

Теперь бесполезно было до боли сжимать кулаки и проклинать палачей. Авраам был первым из друзей Кампанеллы, сожженных инквизицией. Казнь в Риме должна была бы явиться предупреждением ему самому. Не следует ли вернуться в монастырь, покаяться, смириться? Но он ни за что не хотел думать о возвращении. Мысли о казнях только усиливали в его сердце ненависть к палачам. Он никак не мог заставить себя скрывать свои истинные взгляды. Да и было уже поздно…

Его схватили в Сан-Доминико Маджоре, у входа в библиотеку, стражники апостолического нунция. В руках у них были короткие ружья, а поверх монашеских ряс – широкие черные плащи.

Когда Кампанеллу вели по улицам Неаполя, прохожие останавливались, замолкал смех, исчезали улыбки. Сегодня одетые в черное люди тащат на расправу инквизиторам молоденького доминиканца, а завтра кого? Может быть, вас? Навстречу Кампанелле попался знакомый, который тотчас сделал вид, что не узнал его, и поторопился скрыться в толпе.

Томмазо вели по Пьяцца делла Карита ко дворцу нунция[11].

Окна подвального этажа, выходившие в переулок, были затянуты решетками. Нового арестанта принял тюремщик Манат и отвел его в довольно сносную камеру с окном. Кампанелла хотел, чтобы его проводили к нунцию. Почему его схватили? Надзиратель усмехнулся его наивности. И ушел.

К нему никто не приходил, кроме тюремщика, два раза в сутки приносившего пищу. Его никто не вызывал на допросы, никто не объявил, за что он арестован. Его попросту забыли.

День шел за днем. Кампанелла настаивал, чтобы надзиратель напомнил нунцию о нем. Тот ничего не ответил. Кампанелла кричал, барабанил кулаками в дверь. Бесполезно! Когда в следующий раз Манат принес пищу, Кампанелла снова напустился на него со своими требованиями. Тюремщик удивленно пожал плечами и сказал:

– Куда ты так торопишься? У тебя очень хорошая камера.

В мучительных раздумьях и тревожном ожидании тянулись дни. Он ломал голову над тем, что послужило причиной ареста. Неужели фраза, брошенная в библиотеке? В вестибюле было так много народу…

Как вести себя? Церковь никому не прощала гордыни, но даже большой грешник, если он проявлял смирение, мог рассчитывать на снисходительность. Он часто думал о судьбе Авраама. Такой конец страшил каждого. Что же делать? Отрицать, что он насмехался над отлучением? Или каяться? Угодить на костер из-за такого пустяка? Он старался подавить в себе дух возмущения, боролся с отчаянием, пытался заставить себя быть смиренным.

Однажды, в середине дня, его совершенно неожиданно вызвали на допрос. За ним снова явились два стражника в черных плащах, но теперь без ружей, и повели его наверх, в одну из комнат, где проводились дознания. Он вошел и поздоровался с должной кротостью – скромный молодой монах в белой одежде доминиканца.

Трибунал орденской инквизиции был в полном составе. Кампанелла сразу узнал нунция. Никто из присутствующих не ответил на его приветствие. Стражники ушли. Члены церковного суда внимательно разглядывали арестанта. Кампанеллу поразили их лица, тупые и хитрые, жестокие и равнодушные. Да, люди именно с такими рожами пытают инакомыслящих и посылают их на костер! Они еще что-то будут говорить о книгах и упоминать о науке, когда и существуют они только для того, чтобы давить свободную мысль и уничтожать ее носителей. От смиренного настроения Кампанеллы не осталось и тени. Взор его загорается ненавистью и презрением.

– Откуда ты знаешь то, чему тебя никогда не учили? – внезапно, без всяких предисловий спрашивает нунций.

Один из членов суда с красной, испитой физиономией довольно ухмыляется. Кампанелла, вспыхнув» бросает в лицо судьям:

– Я больше сжег в светильниках масла, чем вы за свою жизнь выпили вина!

Он ждет, что раздадутся возмущенные крики, угрозы, брань. Но никто не нарушает молчания. Члены трибунала не спускают с Кампанеллы глаз. Потом нунций говорит, что гордыня – смертный грех и узник не должен новыми ее проявлениями пополнять длинный список своих преступлений. Он советует Кампанелле поразмыслить над своим прошлым и над ожидающей его участью. Дорога раскаяния всегда остается открытой, и святая церковь всегда поможет заблудшему обрести ее.

Кампанеллу водворяют в другую камеру, сырую, темную камеру без окон. Вечером тюремщик не приносит пищи: церковный суд больше всего заботится о том, чтобы помочь узнику стать на путь спасения.

Первое время Кампанелла не понимал серьезности своего положения. Но потом в памяти оживали все страхи, которые он слышал об инквизиции. Он думал о судьбе Авраама, и ему становилось ясно, какая смертельная угроза нависла над ним. Несколько недель его держали на хлебе и воде, и когда в следующий раз вызвали на допрос, то от слабости у него кружилась голова, и он был доволен, что стражники ведут его за руки.

Трибунал был в полном составе. Нунций встретил его тем же самым вопросом, что и раньше:

– Откуда ты знаешь то, чему тебя никогда не учили?

Кампанелла молчал. Его стали расспрашивать о фразе, сказанной в вестибюле библиотеки. Почему он так презрительно отозвался о церковном отлучении? Он попытался оправдываться, но вдруг заметил, что на столе перед нунцием лежит его книга «Философия, основанная на ощущениях». Кампанелла сразу понял: главной причиной ареста явилась не дерзкая фраза, а сочинение, где он защищал Телезия. Ему вспомнили все: и первый диспут в Козенце, и вольнодумство, и смелые речи в Никастро и Альтомонте, и увлечение Телезием, и непризнание церковных авторитетов. Кампанеллу поразило, с какой точностью они цитировали его высказывания, многие из которых он давно уже сам забыл, и с какими подробностями говорили о его пребывании в Сан-Джорджо и Неаполе. Они ставили ему в вину преступные сношения с Авраамом, уход из монастыря, жизнь в доме дель Туфо. Они требовали признаний, что его редкая ученость объясняется не талантом и трудолюбием, а общением с нечистой силой. Ему зачитали даже показания одного клирика, который