Страсть гордой княжны - Шахразада

Масуд поначалу недоумевал: зачем пытаться укоротить путь? Почему неразумно будет проследовать до торжища вместе с караваном? Отец на эти вопросы отвечать не хотел, он лишь поджимал тонкие губы и отрицательно качал головой в некогда темно-зеленой, а теперь изрядно выгоревшей на солнце чалме.

Только когда миновало два дня пути по солончаку из обещанных проводником семи, Рахим вполголоса проговорил:

– Мальчик, мы торопимся, дабы успеть к самому началу торжища. Известно, что камней много, их хватит всем, однако самые лучшие из них, достойные того, чтобы украсить собой одеяние императора или руку богача, бывают лишь в первый день торгов. Ибо лишь в первый день на знаменитом Каменном Базаре продают купцам не ворованные камни, а те, с какими готова расстаться казна владыки.

– Понятно, добрый мой отец. Но почему ты раньше не мог объяснить мне это?

– Не хотел гневить судьбу, мальчик. Лишь сейчас стало ясно, что мы обогнали караваны и будем первыми. Теперь можно говорить об этом, не боясь предательства.

«О да, не бояться хитрости лазутчиков Мехмета или банды ибн Фираса…» – услышал Масуд продолжение слов отца.

Мудрости юноши уже хватало на то, чтобы не переспрашивать, пытаясь уточнить те слова, которые мелькали в разуме собеседника, но не произносились вслух. А потому Масуд просто склонил голову в поклоне – ведь он и в самом деле был согласен с тем, что с судьбой шутить нельзя.

Отец был неразговорчив, и это удивляло юношу, ибо дома Рахим разливался цветистыми речами. «Должно быть, наговорившись дома всласть, мой мудрый отец предпочитает молчать в долгой дороге… Или, Аллах великий, ведь так тоже может быть, не желая гневить судьбу и выбалтывать лазутчикам тайные планы, отец столь усердно молчит в путешествии, что с удовольствием потом дома дарит себе возможность выбалтывать все. Даже сердечные тайны своих приятелей-купцов. Счастье, что Бесиме обычно в беседах этих участия не принимает».

Да, даже беседуя сам с собой, Масуд не называл свою мать матушкой, вспоминая ее лишь по имени, как соседку-приживалку, что вынуждена жить одним домом с людьми совершенно посторонними. Раньше частенько случалось, что Рахим в пылу ссоры кричал, чтобы отправлялась Бесиме в свою провинцию, подальше на восход, и не портила причитаниями и скандалами жизнь ему, уважаемому купцу, и его прекрасному сыну, веселому и послушному Масуду. Однако в последние годы ссоры поутихли, а отец все чаще говорил, что на самом берегу прекрасного теплого моря, в трех днях пути от столицы далекой страны Ал-Лат, стоит заброшенное поместье, управляет им старик Джифа… И если ему, Масуду, когда-нибудь доведется оказаться там, в прекрасной, как сон, и далекой, как мечта, стране, то найдется, где преклонить усталую голову.

Масуд лишь кивал и пожимал плечами – трудно восемнадцатилетнему юноше думать о том, что может произойти, а может и не произойти когда-нибудь в будущем. Юность любит день сегодняшний, иногда вспоминает день вчерашний, но почти никогда не думает о дне завтрашнем.

Отрадными для Масуда в этом первом странствии стали долгие беседы с предводителем каравана, почтенным Максудом – почти тезкой юного странника. Именно он, а не отец, научил его премудростям странствий и поделился сотней маленьких хитростей, которые должен знать всякий купец, решившийся идти с караваном или примкнуть к нему для того, чтобы сделать свой путь хоть самую малость безопаснее.

Удовольствие от общения с почтенным Максудом было для юноши еще бóльшим оттого, что слышал он и мысли уважаемого предводителя каравана, столь похожие на его речи, что они иногда казались эхом друг друга. «Должно быть, – думал Масуд, – почтенный предводитель научился от всех скрывать свои мысли, подозревая, что когда-нибудь в его караване появится такой человек, как я. Но весьма вероятно, что человек этот, имеющий особое умение, будет обременен и иными задачами, мало походящими на те, что решает в дороге обычный купец».

Продолжительные и неторопливые беседы с Максудом были наградой за долгий и трудный день. Ибо на закате, когда караван становился лагерем и веселое пламя костра начинало лизать закопченные бока котлов, вспоминал Максуд какую-нибудь историю из своей более чем богатой на события жизни. Причем частенько рассказывал о себе так, будто повествует о незнакомце, о тех делах, которые видит со стороны, как чужак. Эта удивительная манера беседы, пляшущие языки огня, высокие черные небеса, украшенные огромными яркими звездами, – все вместе дарило юноше изумительное ощущение причастности к настоящему чуду, которое вершится прямо сейчас, перед его взором.

Но более всего запомнилась Масуду история о том, как почтенный предводитель каравана впервые шел по нынешней тропе, обгоняя других караванщиков, чтобы первым попасть на торжище. О Аллах всемилостивый, к каким, оказывается, хитростям приходится иногда прибегать тому, кто хочет обмануть саму судьбу и всех тех, кто желает быть равным самой судьбе!

Костер уже почти прогорел, на углях стоял чайник; почти все спутники Рахима уснули. Лишь он, юный Масуд, и почтенный караванщик остались сидеть перед гаснущим огнем. Вот тогда и поведал Максуд свою удивительную и забавную историю.

– О Аллах всесильный и всемилостивый, как же Максуд-странник любит ночь! – зазвучал во тьме хрипловатый голос караванщика. – И более всего он любит ночь в дороге. Тишина и прохлада обнимают его своими нежными руками, яркие звезды горят в вышине, призывая его взгляд своими певучими голосами; спит все живое вокруг.

Он любил ночь с той давней поры, когда был совсем крохой – самым младшим ребенком в огромной семье. Старший из братьев давно уже женился и навещал семейство не очень часто, старшая из сестер готовилась выйти замуж. Он же, трехлетний карапуз, вероятно, был несносен. Хотя, быть может, все, кто окружал его, просто хотели передать ему знания и умения, свой вкус к жизни и собственный жизненный опыт, пусть и небогатый, но все же куда больший, чем у него, малыша Максуда. И это, столь похвальное желание многочисленных сестер и братьев, бабушек и тетушек, дядей и дедов столь утомляло мальчика, что он забирался под самую крышу, в каморку, в которой, кроме него, мог поместиться разве что призрак, и там пережидал порывы родственной любви.

«Забавно… Почтенный Максуд страдал от избытка родственной любви, мне же ее иногда так не хватает. И оба мы сбегаем в одиночество, ибо лишь оно становится нашим лекарством».

– Увы, – со смешком продолжал Максуд, не подозревая о мыслях в голове юного «почти тезки» Масуда. – Проходили годы, но желание старших учить его уму-разуму не проходило. Лишь в тот день, когда старший брат отца, достойный путешественник Файзулла ибн Фатих, взял его с собой, впервые вкусил Максуд радость настоящего уединения. Мальчик превратился в юношу. Его собеседниками стали книги и свитки, да так, что вскоре и самые почтенные книжники считали честью для себя побеседовать с юным знатоком. Но и тогда более всего наслаждался Максуд тишиной и покоем, даруемым чтением. Братья и сестры так и не поняли, сколь сильно утомляют они мальчика своими настойчивыми поучениями, а потому продолжали втолковывать юноше то, что он знал, должно быть, куда лучше их всех, вместе взятых.

«Аллах всесильный… Вот и поди пойми, что теперь делать: жалеть юного Максуда или завидовать ему?» – Масуд попытался представить, каково это – целыми днями слушать поучения, зная наперед каждое слово. И понял, что он более чем легко может вообразить себе это, ибо тоже сначала слышал мысли своих наставников и учителей, а затем уже их слова, зачастую менее выразительные и более лживые, чем подлинные мысли говорившего. И лишь одна Зухра, «матушка Зухра», старалась мальчику не лгать ни мысленно, ни вслух, а потому лишь ее, доброй кормилицы, замечания и поучения выслушивал малыш Масуд спокойно, без восстающего, подобно гигантской кобре, духа противоречия.

– Шли годы. Максуд из самого младшего превратился сначала в юношу, а потом и в зрелого мужа. Он не женился, ибо не мог представить, что рядом с ним появится женщина, которая тоже, подобно многочисленной родне, будет поучать и требовать, смеяться и плакать, чего-то все время желать и на чем-то все время настаивать. В своей нелюбви к людям Максуд зашел так далеко, что готов был удалиться в пустыню и жить там отшельником. И лишь мудрость его дяди, того самого уважаемого путешественника, теперь уже седого старца, помогла Максуду. По его велению он стал караванщиком. И теперь, спустя не одно десятилетие, превратился в предводителя каравана, несравненного знатока известных и тайных троп, мудрого и молчаливого защитника чужого имущества от посягательств воров и разбойников.

«О да, почтеннейший, слава о тебе гремит далеко. Слово твое купцы уважают как свое собственное, тебе одному готовы доверить не только грузы, но и свои жизни. Должно быть, такое людское доверие удручает. Но и заставляет изо всех сил это доверие оправдывать».