Подполковник Ковалев - Борис Изюмский

— Меня уволят из армии? — с отчаянием спросил Владлен.

Было невыносимо представить, как он позорно приезжает домой, не прослужив и полгода. Да, ему очень трудно в армии, но не хочется такого бесславного возвращения к бабушке. Он и без нее может быть самостоятельным.

— Не беспокойся, — сказал врач, — тело молодое, быстро нарастет.

И вот Грунев снова в своем взводе. Его ближайший сосед в казарме — Виктор Дроздов, — мельком взглянув на ладонь Владлена, присвистнул пренебрежительно:

— На копейку дела, а шума на рупь!

Поток испытаний опять навалился на Владлена. Все надо было уметь. Прежде в тумбочке у него царил хаос. Постель он заправлял курам насмех — простыня высовывалась, как нижняя рубашка у неряхи. Подворотничок пришивал вкривь и вкось, накалывал пальцы. Саперная лопата вываливалась из рук.

Со временем Грунев все же кое-чему научился. И продолжал познавать житейские премудрости. Он, например, сделал для себя открытие во время работы на кухне: оказывается, если смочить нож холодной водой, лук будет не таким злым. Казалось бы, пустяковое дело, а тоже надо знать.

Об армейских же тяготах не стоит и говорить. Необыкновенно тяжелым был автомат, его ремень врезался в плечо. А как трудно утром по сигналу «Подъем!» вскакивать с койки и торопиться под дождь, в холод — делать зарядку. Или переходить на бег, когда за спиной у тебя полная выкладка и хочется остановиться, передохнуть.

И уже совсем не в состоянии был Владлен в срок преодолеть полосу препятствий с ее траншеями, колодцем, пропастью, над которой надо было пробежать по горящему бревну. Спрыгивая с высоченного забора, Грунев неизменно становился на четвереньки.

Мало того, надо было еще точно метнуть гранату в амбразуру, влезть в окно… И все это за считанные минуты.

В «гражданской жизни» Грунев любил лечиться. Стоило бабушке сказать, что надо бы на ночь сделать ему ножные горчичные ванны от простуды, как Владлен сам потом напоминал ей об этих ваннах.

Старательно сверяясь с часами, принимал он лекарства — ни за что после еды, если назначено до еды! — клал примочки и компрессы, не ел, то, что «не рекомендовано».

Однажды у него закололо в левом боку. Бабушка решила, что это почки и теперь ему противопоказана редиска. Владлен обожал редиску, однако надолго отказался от нее, на всякий случай, хотя колики в боку не повторялись.

Но здесь, в армии, Грунев ничем не болел и ни от чего не лечился. Казалось, ему некогда было болеть.

Вот только эта глупая история со взрывпакетом. В госпитале Владлен отдохнул, да было время и подумать о многом.

До сих пор в «той жизни» Владленом руководило бабушкой взращенное «хочу — не хочу». Теперь следовало подчиняться суровому: «Не хочу, но сделаю, раз надо». Больше того: «Невозможно для меня, но выполню».

Все чаще повторял он про себя слова Крамова: «Из безвыходного положения есть один выход — выйти из этого положения».

И Владлен прыгал, бегал, рыл… До седьмого пота, «до посинения», как говорит Дроздов.

* * *

Виктору Дроздову многое и с первого взгляда понравилось в полку.

Когда им выдали форму, он, в погонах, тугом ремне, вдруг почувствовал себя другим человеком.

Прежний еще высовывал язык бесёнка, а новый уже смирял его, замедлял шаг, прямил спину.

«Надо будет сфотографироваться и послать Люде», — решил Дроздов, представляя, с каким удивлением Людмила станет рассматривать его фотографию.

Он встречался с ней в Таганроге в последние месяцы перед уходом в армию. Хорошая девчонка. Самостоятельная, недотрога.

«И Евгении Петровне пошлю, — сказал себе Дроздов, — и Трифону Васильевичу. Может, покажет ту фотографию в своей конторке кому из новобранцев заводских», — не без тщеславия подумал он.

…Прежде всего Виктор обежал, оглядел весь полковой городок. Везде — чистота, порядочек. Один солдат подметал двор, другой окапывал дерево, еще два мастерили футбольные штанги, а маленький Азат Бесков, из их отделения, делал ящик — макет «караульного городка». Здесь, наверно, будут учить, как нести караульную службу.

В комнате Славы Дроздов восхищенно поглядел на землю Сталинграда в прозрачной капсуле («Был бы я там, показал бы…»). Постоял у карты боевого пути их части («Полк-то наш знатный!»). Внимательно всмотрелся в портрет Героя Советского Союза Глебова — он на Курской дуге повторил подвиг Александра Матросова. Припомнил, что видел этот портрет и в клубе полка, и в казарме над пустующей кроватью в углу у окна.

На кухне Дроздов обнаружил холодильные камеры, посудомойные машины и автомат, что за час может сделать четыре тысячи котлет. В полковой чайной, облицованной черно-оранжевым пластиком, — газеты и шахматы. В коридоре — телевизор «Рубин-106», а в ленинской комнате — баян.

Живи — будь здрав!

Дроздов купил в военторговском магазине карманный фонарик, проверил, работает ли в комнате бытового обслуживания электроутюг и штепсель для бритья. Подумать только — культура!

Его немало удивил «магазин без продавца» — шкаф с конвертами, зубной пастой, запасными книжками, нитками — клади деньги и бери что надо.

Дроздов сунул нос в танковые боксы, учебные классы. Особенно поразил класс эксплуатации танков. «Нечего сказать, классик!» Включается мотор, и здоровенный танк, оставаясь на месте, делает такие движения, словно идет по рвам и балкам, а перед ним расстилается полигон. Заглянул Дроздов и в ремонтные мастерские, уважительно огладил бока бронетранспортеров, повертелся у орудия и первоначальным осмотром своих владений остался вполне доволен.

Целый день его занимал личный вещмешок с фанерной биркой, на которой чернилами было процарапано: «рядовой Дроздов». Чтобы надпись не повредил дождь или снег, ее покрыли бесцветным лаком.

Мешок вбирал огромное количество необходимых вещей. В его недрах могли скрыться: плащ-палатка, полотенце, запасные портянки, механическая бритва, кружка, ложка, котелок с крышкой для каши, щетка для одежды, обувной крем, одеколон… Особым набором легли пуговицы, нитки, крючки, звездочки, эмблемы — все хозяйственно и впрок, все на своем месте!

Потом Дроздов разобрался и со снаряжением на поясе: подсумками для гранат и магазинов, флягой, пехотной лопатой. Продумано, ничего не скажешь. Кто-то башковитый предусмотрел.

Вот только с одним не мог смириться Дроздов — повиноваться безропотно, хотя бы тому же сержанту Крамову, лишь потому, что у Крамова лычки на погонах.

Не мог и не хотел!

…В день знакомства со взводом лейтенант Санчилов сказал по своей штатской простоте:

— Можете в обиходе называть меня просто Саша…

Дроздов, дурачась, сообщил, в упор глядя на лейтенанта разбойными глазами:

— А я — Витёк.

И с этой минуты твердо определил свое отношение к Санчилову, как к «дохлому либералу».

«Гад я буду, — дал он себе обет, — если запросто подчинюсь. Меня голыми руками не возьмешь!»

…Пренебрежение Дроздова вызывал и сосед по строю — правофланговый Грунев. Ну смехота одна! Этот Грунев, когда только мог, грыз угол носового платка, по рассеянности совал в сапог ногу без портянки. Дроздов не удержался — подложил ему как-то в спальне гантельку «под ребрышко». Пусть закаляется!..

А как Грунев отдавал честь?! Пальцы держал лодочкой, спина согнута — сатира и юмор.

Шагает — ноги заплетаются, недаром его Крамов учит ходить, по линии на плацу.

И если Грунев «шаг печатает» — тут и вовсе до колик насмеешься: от макушки до пят весь вздрагивает и так напрягается, что вот-вот от него ток пойдет. Левой ногой шагнет и левой же рукой взмахивает… Сержант говорит — никакой координации движений. И воинского соображения. Когда надо ползти по-пластунски, падает на противогаз так, что ребра трещат. Нет того, чтобы догадаться противогаз сдвинуть.

По твердому убеждению Дроздова, Грунев был рохлей, размазней, лопухом. Как иначе назвать человека, который в свободную минуту, перевив ноги и опершись плечом о стену, читает книгу и, как тетерев, глохнет? А потом, словно очухавшись, поднимает голову и говорит так, никому:

— Оказывается, философ Спиноза был оптиком.

— Свисток! — только и находит, что ответить Дроздов, словом этим выражая свое презрение к никчемному книгоеду, норовящему читать даже в столовой.

Когда они первый раз поехали в баню и Дроздов увидел голым этого растяпу, который, неуклюже ступая, нес на вытянутых руках перед собой шайку с водой, он не смог удержаться от смеха и крикнул братве:

— Гля, Груня до воду пошла…

Так с тех пор Грунева и стали называть Груней, безошибочно вложив в это прозвище что-то девчачье, что было в облике Грунева: в загнутых ресницах, бархатной коже лица, высоких бедрах.

Однажды Грунев попросил Дроздова помочь ему вырыть окоп.

Дроздов ответил с нескрываемым презрением к растяпе: