Наследники Эйнштейна - Герберт Франке

Но лицо это жило. Джеймс видел, как из двух глубоких впадин куда-то мимо него, в пространство, смотрели глаза, которые время от времени открывались и закрывались, — профессор Руссмоллер, если это был он, жил!

Джеймс предпочел бы сбежать отсюда, но приказал себе остаться.

— Вы меня слышите? — спросил он. — Можете меня понять? Никакой реакции. Джеймс повторил свои вопросы погромче — тщетно. И вдруг его охватила безудержная, необъяснимая ярость. Он схватил эту спеленутую куклу и затряс ее, крича:

— Да проснитесь вы! Выслушайте же меня! Вы должны меня выслушать!

Неожиданно в этом древнем лице произошла какая-то перемена, хотя Джеймс не смог бы объяснить, в чем она выразилась. Возможно, то было едва заметное движение, чуть напрягшаяся кожа, например, — искра жизни, тлевшая еще в этом теле, проснулась. Бескровные губы округлились и едва слышно прошептали:

— Зачем вы меня так мучаете, дайте мне умереть!

— Профессор Руссмоллер! — воскликнул Джеймс, приникнув почти вплотную к изможденному лицу. — Ведь вы профессор Руссмоллер, правда?

— Да, это я, — прошелестел ответ.

— Я должен спросить вас кое о чем. В некоторых заводских подземных установках произошла самоперестройка — и производительность их возросла. Вы имеете к этому отношение? Вы или ваши люди?

В чертах морщинистого лица Руссмоллера отразилось что-то вроде отвращения. И вместе с тем оно удивительным образом очеловечилось, оставаясь в то же время страшной гуттаперчевой маской.

— Это люди… — На несколько секунд наступила тишина, а потом прозвучало нечто вроде вороньего карканья — Руссмоллер смеялся. — Мои последователи! Болваны они, ничего не смыслящие болваны. И ничего-то они не умеют, ничего, ничего.

— Но ведь они занимаются наукой! — прошептал Джеймс.

— Наукой? Наука мертва. И ей никогда не воскреснуть. Она умерла навсегда.

— Но им известны символы, формулы!

— Пустые знаки, пустые формулы. Но не их содержание… Эти люди делают вид, что погружаются в размышления. Но не мыслят. Мыслить трудно. Люди отучились мыслить.

— Но кто же, — воскликнул в отчаянии Джеймс, — кто усовершенствовал заводские установки? Ведь там что-то происходит, вы понимаете? Происходит!

Его слова отскакивали от угасающего сознания ученого, как от обитой резиной стены.

— Никто не в силах ничего изменить. Никто ничего не понимает. Никто не в состоянии мыслить. — Руссмоллер умолк. Потом снова едва слышно произнес: — Я бесконечно устал. Дайте мне заснуть. А лучше дайте мне умереть!

Лицо его замерло. Губы впали. Из уголка рта потянулась тоненькая струйка слюны. Джеймс повернулся и побежал прочь.

Естественные науки и техника разрушают мораль. Их выводы противоречат здравому человеческому рассудку. Они ведут к нигилизму, к отречению от ценностей общественной значимости, к распаду человеческого духа. Их адепты считают природу средством для достижения цели, море — отвалом для отходов производства, Луну — свалкой мусора, космическое пространство экспериментальным полем. Они рассматривают клетку как химическое производство, растение — как гомеостат[3], животное — как приспосабливающуюся систему, как связку рефлексов и запрограммированных действий. Они считают человека автоматом, мозг — счетной машиной, сознание — банком данных, эмоции сигналами, поведение — результатом дрессировки. Для них жизнь — процесс циркуляции, а мир — физическая система.

Они считают историю стохастическим[4] процессом, движение планет формулой, Солнце — реактором-размножителем, природу — замкнутым циклом, искусство — процессом обучения. В любви они видят взаимодействие гормонов, в смехе — агрессию, в познании — реакцию удивления. Молекула для них вероятностные поля, атом — геометрическая схема. Все материальное они подразделяют на кванты, все духовное — на биты информации. Их пространство искривленная пустота, их мир — процесс энтропии. А в конце — тепловая смерть.

Естественные науки не принимают во внимание представлений о человеческих ценностях и идеалах. Они выносят свои приговоры, не задумываясь о потребностях общества. Они выдают свои теории за истины, даже если у этих истин репрессивные тенденции. Они неспособны приспособиться к исторической необходимости. Они отвергают непосредственное познание и ссылаются на лишенные оригинальности наблюдения, эксперименты, статистические данные. Они слепы, ограниченны и стерильны.

Увлечение псевдопроблемами естественных наук ведет к обеднению психики, к использованию достижений естественных наук в технике для создания угрозы людям и обществу. Усвоение, усовершенствование и распространение естественно-научных и технических идей запрещено и наказуемо.

Джеймс Форсайт не выполнил свою задачу и в результате утратил свою индивидуальность. Однако в том положении, в которое он попал, это не казалось ему столь уж страшным; более того, он даже усмотрел в нем выход для себя, ибо теперь его мучила сама проблема, а вовсе не последствия собственной неудачи. Что все-таки происходило на автоматических заводах, в кибернетических садах, в электронных устройствах, собирающих данные извне и изнутри, сравнивающих и снова превращающих эти данные в импульсы управления? Где люди, которые могли бы воспользоваться такими данными? Или Руссмоллер прав и такие люди перевелись?

Что бы Джеймс ни предпринимал до сих пор, было необычным и даже до какой-то степени опасным, но ведь в конце концов он работал по поручению полиции, которая защитит его и прикроет, если с ним что-нибудь случится. Он обладал даже привилегией, единственной в своем роде в этом государстве непрерывности, — ему разрешено срывать пломбы и разбирать механизмы, не опасаясь наказания. Однако теперь ему предстояло сделать то, за что пощады он не получит, — совершить нечто чудовищное. Но если он хочет разгадать загадку, другого выхода нет. А там будь что будет.

Существовали считанные пункты контакта подземных плоскостей, где находились автоматизированные предприятия, с верхними, надземными, где обитали люди. Правда, каждый магазин-хранилище имел подъемную решетку, на которой снизу подавались заказанные по специальной шкале товары и продукты — причем без промедления, безошибочно и безвозмездно. Со времени введения этой системы люди не испытывали недостатка ни в чем, равно как не существовало и причин эту систему изменить. Любое изменение сопряжено с авариями, заторами, неисправностями, а значит, чревато недовольством, волнениями, беспорядками. Все следовало оставить как есть, «заморозить», и каждый разумный человек должен был с этим согласиться. Поскольку вся система автоматизированного производства и ремонт производила автономно, людям незачем было ее касаться. «Галли»[5], как называли входы в подземные регионы, потеряли свой смысл и назначение. Их замуровали, и вскоре все уже забыли, где они — теперь покрытые толстым слоем цемента — находятся: под высотными зданиями, площадками для игр, под мостовыми или под зеленью лужаек в парках.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});