Молчание - Чарльз Маклин

Ну, с ним-то все как-нибудь утрясется, и, прости меня господи, совсем скоро, подумала Карен.

В конце папки ей попалась бумажка, затесавшаяся среди рецептов и карт развития, которые давным-давно следовало бы выбросить, но которые она хранила из сентиментальности. Это был номерок на прием к врачу из клиники на Леннокс-Хилл — той самой больницы, где родился Нед. Прием был назначен на 16 июня 1990 года, на 10.30 утра.

Прием, на который она так и не явилась.

Узнав подпись доктора Голдстона, Карен судорожно захлопнула папку, сунула ее назад в ящик и села на постель. Беспокойство, охватившее ее, как только она переступила порог квартиры, нахлынуло с новой силой.

Не этот ли документ искал Том в папке Неда — и, по всей вероятности, нашел?

Она как сейчас видела часы на стене палаты, видела себя, лежащую под ними на хирургическом столе: ноги пристегнуты ремнями, на колени наброшена простыня.

Семь минут…

Доктор велел ей лежать в этой позе семь минут, а сам удалился в кабинет, присел за письменный стол с кожаным верхом и принялся заполнять какие-то бумаги. Дверь он оставил открытой, и, чтобы его увидеть, достаточно было повернуть голову и чуть-чуть вытянуть шею. Рядом суетится сестра: заглядывает под простыню, приговаривая, что «там» все идет как по маслу.

Ей страшно, дико страшно. Такое чувство, что она в ловушке, что она никак не может очнуться от безумного кошмара. Уйти ей мешает не то, что исчезла одежда, аккуратно развешанная ею на стуле у кушетки, а присутствие доктора Голдстона, который то и дело поднимает лицо от своей писанины и улыбается ей ободряющей отеческой улыбкой, словно внушая ей, что она должна быть здесь, должна пройти через это тяжкое испытание («Осталось каких-то пять минут, Карен») только для того, чтобы доставить ему удовольствие.

Загорелый, привлекательный пожилой мужчина с густой шевелюрой тронутых серебром волос, с убаюкивающим, как виски с медом, голосом, доктор Голдстон немного напоминает ей Уолтера Кронкайта,[11] словно созданного для триипостасной роли отца, мужа и профессионала. Она переводит взгляд с часов на доктора и видит, как тот достает из ящика стола миниатюрный пульверизатор и брызгает им в рот, после чего, послюнив пальцы обеих рук, пошленько приглаживает непослушные лохмы (там, где они гуще и серебристее — над ушами), выбившиеся из-под лака. Видит, как он встает, поправляет белый халат с вышитой над сердцем монограммой и, посмотревшись в невидимое зеркало (явно не предполагая, что за ним наблюдают), одобрительно улыбается своему отражению гаденькой улыбочкой.

Потом достает черную пластиковую шкатулочку размером с контейнер для школьных завтраков, торопливо исследует ее содержимое, захлопывает крышечку и выходит из кабинета.

А что, если Том пытался связаться с доктором Голдстоном? Вдруг он уже с ним переговорил?

Нет, это не в его духе.

Что-либо выяснять у какого-то долбаного призрака.

Или все-таки…

Да нет, на самом деле не о чем беспокоиться.

Карен лежала в остывшей воде, лишь наполовину убежденная, и все же твердо решила не давать волю беспочвенным подозрениям. Никакого доктора Голдстона не существует — по их обоюдному соглашению, его вообще никогда не существовало.

Она уцепилась за мысль о том, что известие о фантазийном друге Неда вызвало у Тома желание перечитать записи Мискин. И вот он выкроил время в своем плотном деловом графике, приехал сюда и порылся в письменном столе; это лишь доказывает, насколько искренен он в заботе о мальчике. Возможно, Тому было неприятно сознавать, что его сына водят лечиться к какой-то «психичке» (он называл ее не иначе как «угрюмая мымра Лия», но испытывал к ней трогательное доверие). И думать нечего, что он заглянул бы дальше плотно исписанных листов ее пространных записей.

«Нед явно весьма желанный ребенок, — прочитала Карен в одном из первых отчетов Мискин, — чей мир начинается и кончается острым осознанием того, что он — центр крепкой, заботливой, любящей семьи».

Вода бесшумно падала из золотистого крана.

Карен разбалтывала горячую струю по всей ванне, проверяя невидимый поток пальцами ноги, пока случайно не повернула кран, и сразу стал слышен шум — скорее даже рев, на ее слух, — воды, бьющей по воде.

Время сомнений миновало.

Подтянув блестящее колено чуть не к самому подбородку, Карен осторожно смыла с ноги пузыристую пену, чтобы можно было осмотреть царапины на внутренней и задней поверхности бедер. Сеточка царапин, видневшаяся над ватерлинией, уже начала бледнеть; когда-то жесткие рубцы, теперь почти неразличимые на ощупь, были чувствительными, только когда она нажимала на них кончиками пальцев.

От горько-сладкого ощущения, воскресившего в ней чувство стыда и злости, на глазах выступили слезы. Но она была не в состоянии отделить эти эмоции от рабской убежденности в том, что получила по заслугам.

Прошлой ночью усталый с дороги и ко всему безразличный Том милостиво избавил ее от повторения урока. То, что он расширил границы до крови (без всякой мысли о том, что его жена могла принадлежать кому-то кроме него), служило ей предостережением — в этом она никогда не сомневалась. Но почему теперь он счел необходимым нарушить им же установленные правила безопасности — не должно быть ни увечий, ни ран, ни боли, причиняемых по злобе или из каких-либо мстительных побуждений, — если у него не было веских оснований подозревать, что у нее есть другой?

Она вспомнила, какое выражение лица было у Джо — у Джо, когда он говорил, что готов убить подонка, который такое с ней вытворял, вспомнила дикий кельтский огонь в его глазах, когда он грозился пристрелить Тома Уэлфорда как собаку, и вспомнила много чего другого, к чему Джо готов не был. Теперь она поражалась той смелости, с которой поведала ему об этой стороне ее отношений с Томом, чего он никогда бы не смог понять. Нечего было удивляться, что, когда запал прошел, Джо уже не столько ненавидел Тома за то, что тот с ней делал, сколько винил ее в том, что она ему это позволяла.

И когда он заговорил об уличении ее мужа в жестокости и извращениях, Карен поняла, что ее план обернулся против нее самой: вместо того, чтобы подстегнуть Джо к решительным действиям, она дала ему лишний повод поднять безнадежный вопрос о разводе, лишний предлог увильнуть.

А ведь когда-то ей казалось, что она так хорошо его знает.

Карен закрыла глаза.

Бог его знает, может, будь у нее другой выход, она бы давно им воспользовалась. Но она позволила Джо убедить себя в том, что от судьбы не уйдешь. «Чему быть, того не миновать», — повторял он слова своего деда.

Это был все тот же слащавый вздор, которым он опутывал ее, когда они познакомились, когда впервые влюбились друг в друга… все тот же пленительный бред о том, что они родственные души, отмеченные судьбой, созданные друг для друга. Господи, да знал ли он вообще своего деда-то? — думала она иногда.

И все же она ему верила.

Это его живое и яркое впечатление от нее помогло ей закрепить в памяти, как она выглядела в тот вечер: платье, прическу, темно-красный китайский лак на ногтях, особенные духи, те несколько украшений, что Том разрешил ей надеть…

Карен уже не помнила, кто привел Джо на ту вечеринку в Эджуотере.

Они с Томом стояли в холле, встречая гостей (большинство из них она видела впервые), когда он материализовался в июньских сумерках и был ей представлен.

Споры о том, кто кого первый увидел и кого больше потрясла эта встреча, продолжаются у них до сих пор. Джо говорил, что никогда не забудет ее взгляда, не забудет, как вдруг расширились ее зрачки — это видел только он, — когда она молча умоляла его не разглашать обстоятельств их знакомства в прошлой жизни, не забудет, как на протяжении всего этого мучительного вечера она всячески давала ему понять, что ее брак с Томом, заключенный всего несколько месяцев назад, уже перестал быть счастливым.

Джо клялся, что не знал о ее замужестве. Последнее, что он слышал о ней за четыре года, прошедшие с тех пор, как они разбежались, — это что она живет где-то в центре, у подруги. Он вовсе не был готов столкнуться с ней в ее нынешнем положении. Но Карен не убедила его история о том, что один «покровительствующий» журнал заказал ему серию статей об особняках лонг-айлендского Золотого Берега — тогда Джо подрабатывал случайными журналистскими заказами — и он воспользовался счастливой возможностью, побывав на вечеринке, провести разведку в Эджуотере. Она как раз разыгрывала шарады, показывая ему дом, терпеливо перенося иронию ситуации с осмотром хозяйской спальни. Помнится, он тогда остановил ее у двери и сказал, что не сможет выполнить задание, но что должен увидеться с ней еще раз. Ей оставалось только сделать вид, что она этого не слышала.