Тайны живописи - Александр Чехов

Время поджимало, и пора было возвращаться назад -- он снова прошел мимо цирка и мимо клоуна на вагоне, специально сделав крюк -- на какой-то момент лицо клоуна даже показалось ему знакомым, во всяком случае, это напоминало что-то близкое, родное, может быть из детства, возможно, давно забытую и поломанную игрушку, или, быть может, картинку из книжки.

Девушка с зелеными глазами и волосами цвета лимона сегодня вечером будет ждать его дома. Самая красивая из тех, кого он когда-либо видел в жизни. Наверное.

14.

Гримерная. Большие зеркала везде. Стук в дверь. Марина, одетая в белый халат, открывает, входит Сергей. На его лице -- клоунский грим, рыжий парик, красный поролоновый нос, на голове -- большой красный берет с помпоном.

С е р г е й. Хорошо ты играешь! Аж завидки берут. Страстно так, порывисто.

М а р и н а. С чего это вдруг ты решил меня похвалить?

С е р г е й. Так, просто понравилось. Натурально получилось. За душу берет.

М а р и н а. Ты часом цветы мне не принес, юный поклонник?

С е р г е й. Принес. Целую корзину.

Сергей изображает, как подносит цветы к ее ногам. Вынимает из "корзины" несколько "цветов" и осыпает ее.

С е р г е й. Примадонна!

М а р и н а. О! Как Вы эффектны!

С е р г е й. Примадонна! Моя Коломбина! Уж сколько лет, томимый страстью, взывал я к небесам, и вот...

М а р и н а. Кто раньше Вам мешал?

С е р г е й. Я сослан был указом короля! В Шотландию. Дворцовые интриги, и ложь, и злость, и мерзость, и порок!

М а р и н а. Я слышала, Вы с дамою другой...

С е р г е й. Вас нагло обманули! Эти слухи... Как можно верить им!

М а р и н а. Народ ведь зря не скажет. Уйдите прочь!

С е р г е й. Я только Вас люблю! Умру с любовью этой!

М а р и н а. В самом деле?

С е р г е й. Да, прямо здесь! Повешусь! Ради Вас!

М а р и н а. Здесь нет крюка.

С е р г е й. Но я найду! Веревку!

М а р и н а. Мой герой! Вам сдохнуть не позволю!

Марина и Сергей, вместе со всеми своими отражениями, стремительно и порывисто раздевают друг друга.

15.

Было воскресенье, пикник, духота и Солнце, которое грело нещадно, по июльски. Миша, накупавшись, вышел из воды и подставил яркому свету не успевшие еще сильно загореть худые, покрытые каплями воды плечи. Вика, сидя на коленях, резала овощи, Лена и Олег шумно и весело плескались, одаривая друг друга тучей радужных брызг.

-- Ну все! -- громко кричала Лена, -- Доигрался!

Олег, потешно перемещая свое немолодое уже и немного грузное для таких игр тело, быстро выбежал из воды. Девушка кинулась следом.

-- Нет, я его сегодня точно утоплю.

-- Вик, ну что она ко мне привязалась?! -- жалобно взмолился он, -- Что я ей сделал?!

-- Нахлебаешься у меня воды, подожди!

Лена подбежала, схватила его за руку и потащила обратно, к воде.

-- Вик, защити меня! -- с неподдельной трагичностью в голосе крикнул Олег, -- Твоего любимого Олежека хотят утопить.

Вика оторвалась от резки овощей, посмотрела на все это действо, сощурившись и прикрыв глаза ладонью от солнца, и изрекла:

-- Ой, утопи Христа ради! На фиг не нужен.

-- Зрасте! -- Олег встал на кромке воды, как вкопанный, уже как будто не замечая всех попыток Лены сбить его с ног. Глаза его округлились, -- Ты что думаешь, она шутит?

-- Не думаю, -- спокойно ответила Вика, -- Поэтому и говорю.

-- Ну вас! -- махнул он рукой и, демонстративно надувшись, пошел к костру, -- Злые вы! Никто меня не любит!

Лена догнала его и обвила руками.

-- Олежек! Солнце мое! Да как же тебя не любить-то?!

-- Ну слава Богу! -- Олег расплылся в улыбке, -- Нашлась понимающая душа!

Девушка ловко, одним резким, и в то же время каким-то очень грациозным, совершенно естественным движением подсекла его опорную ногу. Олег, теряя равновесие, не растерялся, успел схватить ее за талию, и они оба со смехом повалились в зеленый травяной ковер. Секунду она лежала на нем, лицом к лицу, почти дыша ему в рот, затем встала, не торопясь отряхнула травинки с ног и пошла к Мише. На ней было черное миниатюрное бикини, более показывающее и подчеркивающее, чем скрывающее, небольшая, упругая, очень изящная грудь, стройная фигурка, совсем не широкие бедра -- настоящая лесная волшебница, золотоволосая наяда, играющая с людьми и богами, манящая, смеющаяся, ставящая подножки и вечно ускользающая, походкой манекенщицы она шла босиком по зеленой траве, сквозь переливы солнечных лучей и выглядела сногсшибательно.

Олег остался лежать там, где упал, на спине, раскинув руки, уходя задумчивым взглядом прищуренных глаз в бескрайность и глубину синего, неизмеримо высокого, с редкими пятнами медленно ползущих серых облаков неба.

-- Вот так всегда! -- наконец сказал он, -- Вот и верь женщинам! Только булки-то расслабишь!..

-- Миш, ты что такой грустный? -- подходя, спросила она.

-- Я не грустный.

-- Грустный, грустный! Ты что, ревнуешь?

-- Нет, -- Миша изобразил на лице некое подобие улыбки, -- Просто задумался.

-- Никогда не ревнуй меня, слышишь? Никогда! Я люблю тебя!

Она поцеловала его быстро, легко, в губы. Он почувствовал привкус озерной воды. Раздался нарочито грозный голос Олега:

-- Ну что, будем есть или нет?

-- Проголодался, Солнце мое? -- спросила Вика.

-- Ага, как волк.

Они купались, играли, плясали и прыгали, взявшись за руки, через костер, потом сидели вокруг огня, смотрели на пламя и разговаривали, пока не стемнело. Олег много шутил, рассказывал о своей бурной молодости, о том, как работал в райкоме комсомола, дойдя до должности секретаря, как ушел с первыми рыночными веяниями, создав едва ли не первый в их маленьком городке кооператив, как быстро прогорел, перебрался вместе с Викой в Нижний и начал все заново, практически с нуля -- рассказчик он был замечательный, все смеялись до коликов -- над ним, над его открытой, почти детской непосредственностью и частой курьезной невезучестью, над его бывшими друзьями и коллегами, каждый из которых был странен и комичен по-своему. Вечерело, ветер подул прохладой, шумная компания, обустроившаяся на берегу справа от них собралась, загасила костер, упаковалась в "Волгу" и уехала, зато приехала новая, с палатками, в ночь, они расположились чуть дальше и тут же кто-то, едва выйдя из машины, бросился с диким тарзаньим криком в теплую воду.

Лена догрызла яблоко и, привстав, выбросила огрызок далеко-далеко. Села, поежившись, накинула на плечи Мишину рубашку.

-- Замерзла? -- спросил Миша.

-- Нет, ничего... Хорошо, что у нас есть зима.

Олег удивленно посмотрел на нее.

-- Не понял, ты о чем?

-- Представляешь, если бы мы жили на экваторе где-нибудь. Каждый день был бы такой вот пикник, этот костер, этот лес, озеро, река или море, солнце или звездная теплая ночь. Мы бы, наверное, не замечали, как прекрасно все это, как это все хорошо.

-- Мы бы просто привыкли, -- заметил Миша.

-- Да, к хорошему быстро привыкаешь, -- добавила Вика.

-- А отвыкать потом... -- протянул Олег, и после паузы добавил, -М-да. А ведь придется.

-- Может быть это и хорошо? -- сказал Миша, -- Мы обречены сносить временность всего, что нас окружает, временность нас самих. Это придает блюду нашей жизни привкус перца. Мы острее понимаем, что значат три месяца лета, костер, лес, озеро, что такое любовь к женщине, что такое счастье, что такое мгновение счастья, мы учимся ценить это мгновение и наслаждаться им.

-- Золотые слова! -- зааплодировал Олег, -- Мы бы так и остались на деревьях, если бы не зима, если бы нашим предкам не нужно было бороться за это сиюминутное счастье. Только сиюминутность эту понимать нужно не умом...

-- А чем? -- спросила Лена.

Олег пожал плечами.

-- Душой, наверное. Почувствовать ее надо, понимаешь?

В воздухе повисла пауза. Олег и Лена смотрели друг на друга, и этот взгляд мог означать все, что угодно. Миша по очереди оглядел их обоих, он действительно не знал, плакать ему или смеяться.

Костер постепенно догорал, уже не потрескивая весело, тихо, незаметно, почти без дыма, в него уже никто не подбрасывал сухих веток, вскоре остались одни лишь тлеющие угли, красиво мерцающие оранжево-красным в наступающих сиреневых сумерках.

16.

Уличный фонарь нарисовал четыре узорчатых квадрата -- на книжном стеллаже и полках, узоры на них -- ветки и листья -- медленно колыхались от ветра. Лена спала сладко, крепко, не замечая ничего вокруг, окончательно и бесповоротно улетев в мир собственных снов и иллюзий. Вот она лежит на правом боку, положив под щеку ладонь, обнаженная левая рука свободно вытянута вдоль тела, светлые волосы хаотично растрепались по подушке. Негромкое дыхание, чуть приоткрытый рот -- милое, невинное, как у большинства спящих людей, лицо. Электронные часы мигают зеленым светом. Три часа ночи.

Вечером они были у Андрея и Оли -- вышла довольно милая вечеринка из тех, которые Миша особенно любил -- с творческими, и поэтому хорошо понимающими друг друга людьми -- читались стихи, отрывки пьес и сценариев, говорили о постмодернизме и уже далеко не новой "новой волне", о фильмах Кустурицы и книгах Пелевина, пили чай, обсуждая результаты последнего Каннского фестиваля. Андрей писал какую-то новую пьесу, об этом Мише тайком намекнула Оля, но ни сюжет, ни идею, ни даже название он из авторского суеверия не хотел никому говорить, пьеса была написана уже примерно наполовину, он хотел закончить ее к осени, чтобы показать в Москве. Еще они смотрели телевизор, слушали музыку, в общем, вечер удался. Лена говорила мало, предпочитая молча и как-то многозначительно улыбаться, один раз прочитала свои стихи, сказала, что писала фантастические рассказы, когда училась в школе, которые, впрочем, она никому никогда не покажет. Засидевшись допоздна, они возвращались домой пешком -- семь трамвайных остановок, не очень много, тихой и теплой июльской ночью, в которые так приятно бродить с девушкой или одному по старым кварталам города. Деревянные, всегда тихие, резные, засаженные по обеим сторонам тополями улицы этой части Нижнего постепенно исчезали с лица земли, уступая место стремительно наступающим красно-белым кирпичным стенам высотных новостроек, огромных, по своему красивых, конечно, но все же как-то удручающих своей массой и искусственностью муравейников. Не везде, разумеется, кое-где, ближе к деловому и культурному центру, новые дома по настоящему радовали глаз изысканными башенками, мансардами, лепными карнизами и красными черепичными крышами -- словно уголок Франции или Швейцарии, Миша никогда не был за границей, но думал, что европейские города, особенно почему-то швейцарские, должны выглядеть именно так -- непременно с мансардами, черепицей и булыжной, очень модной в последнее время в России мостовой.