Молодая Элита - Мэри Лю

Отец отталкивает Виолетту и еще крепче сжимает мой безымянный палец.

– Аделина, неужели ты такое же никчемное создание, как та бабочка?

Я отчаянно мотаю головой. «Нет. Пожалуйста, дай мне шанс».

– Так покажи. Покажи, на что ты способна.

Потом он ломает мне верхний сустав безымянного пальца.

* * *

Я просыпаюсь, давясь безмолвным криком. Искалеченный палец болит так, будто его сломали только что, а не шесть лет назад. Принимаюсь его растирать, как всегда пытаясь выпрямить искривленный сустав. Внутри меня бурлят темные волны. Отцу нравилось, когда меня захлестывало ощущение собственного уродства.

Щурюсь от света. Куда я попала? Из арочных окон льются косые лучи солнца. Комната мне не знакома. Солнце окрашивает ее в кремовые тона. Легкий ветерок колышет тонкие, прозрачные занавески. Рядом с кроватью замечаю стол с раскрытой книгой, чернильницей и пером. На комодах и балконных карнизах стоят чаши с лепестками жасмина. Наверное, это их сладковатый аромат навеял мне сон о нашем садике. Осторожно поворачиваюсь и вижу, что лежу на кровати с вышитыми подушками. Одеяло такое же. Моргаю, не понимая, как я сюда попала.

Наверное, я умерла. Однако комната совсем не похожа на преисподнюю. Там должно быть полным-полно темной воды и уж точно нет никакого солнца. Что со мной произошло? Меня ведь собирались сжечь. Я помню эшафот, строй инквизиторов вокруг. Помню, как билась в цепях. Оглядываю свои руки. Они забинтованы. Пытаюсь пошевелить ими. Обожженная кожа сразу отзывается болью. Вся грязная, рваная одежда, что была на мне, исчезла. Сейчас я одета в сине-белый хитон. Кто же меня вымыл и переодел? Дотрагиваюсь до головы и вздрагиваю. Там, где отец вырвал у меня приличный клок волос, обнаруживаю повязку. Осторожно провожу рукой по остальной части головы. Волосы у меня тоже чисто вымыты. Морщу лоб, пытаясь вспомнить еще что-нибудь.

Терен, Главный Инквизитор. Погожий день, солнце и синее небо. Громадный чугунный столб, окруженный солдатами инквизиции. Зажженный факел, который бросили в вязанку хвороста возле моих ног.

А потом я устроила тьму кромешную. Мой единственный глаз округляется. Ко мне стремительным потоком возвращается память.

Воспоминания прерывает стук в дверь.

– Войдите, – отвечаю я.

Странно отдавать приказы в неизвестно чьем помещении. Привычно прикрываю волосами левую половину лица, пряча шрам.

Дверь открывается. Входит молодая служанка. Увидев, что я проснулась, радостно улыбается и спешит к постели. В руках у нее поднос, заставленный едой, и хрустальный бокал с искрящимся напитком. Слоистый розовый хлеб испекли совсем недавно, от него еще идет пар, приличный кусок мяса с золотистым картофелем, замороженные фрукты, пирог с малиной, украшенный яичной глазурью. От аромата масла и пряностей у меня кружится голова. Я целый месяц не ела настоящей пищи. Видя, как я уставилась на ломтики свежих персиков, служанка улыбается:

– У нас есть поставщик, который снабжает нас лучшими фруктами во всей Золотой долине.

Служанка ставит поднос на комод рядом с кроватью и проверяет мои повязки. Я с восхищением смотрю на ее платье. Будучи дочерью негоцианта, я понимаю толк в тканях. Платье сшито из сверкающего атласа и оторочено золотой нитью. Слишком дорогой наряд для служанки. Это вам не какая-нибудь грубая холщовая ткань, продаваемая за несколько медных лунсов. Атлас явно привезен из Солнечных земель и за него уплачено золотыми талентами.

– Я дам знать, что вы пробудились, – говорит служанка, осторожно развязывая повязку на моей голове. – После нескольких дней отдыха вы выглядите гораздо лучше.

Ее слова приводят меня в замешательство.

– Дадите знать? Кому? Сколько я вот так проспала?

Служанка краснеет и прикрывает лицо руками. Ухоженными руками, надо сказать. С безупречными ногтями, как у знатной дамы. Кожа блестит от ароматных масел. Куда же я попала? Дом, где у служанок вид аристократок, никак не назовешь обычным.

– Простите, госпожа Амотеру.

Она даже знает, как меня зовут!

– Мне велели не слишком много с вами разговаривать. Должна вас заверить, что здесь вы в полной безопасности. Скоро он сам появится и все вам объяснит. – Она умолкает, потом указывает на поднос. – Подкрепитесь, молодая госпожа. Вы, должно быть, сильно проголодались.

Я жутко голодна, однако не тороплюсь браться за еду. То, что служанка возится с моими ранами, вовсе не объясняет, зачем меня лечат. Я сразу вспоминаю крестьянку, к которой попросилась на ночлег, а она выдала меня инквизиции. Вдруг эта соблазнительная еда напичкана отравой?

– Пока мне что-то не хочется есть, – вру я, вежливо улыбаясь. – Но вы не уносите еду. Я поем… потом.

Служанка тоже улыбается. Вроде бы с оттенком сочувствия.

– Я ведь не заставляю вас есть прямо сейчас. Я оставлю поднос. Когда захотите, тогда и будете есть. Правда… жаркое может остыть, а замороженные фрукты растают. – Заслышав шаги в коридоре, служанка умолкает. – Он, – почти шепотом произносит она. – Должно быть, уже знает.

Она выпускает мою руку, торопливо кланяется и спешит к двери. В этот момент дверь открывается и входит молодой парень.

Что-то в его облике кажется мне знакомым. Ну конечно – глаза! Я сразу вспоминаю эти глаза: черные как ночь, с густыми ресницами. Это мой таинственный спаситель. Сегодня он без серебряной маски и плаща с капюшоном. На нем рубашка из тонкого полотна и черный бархатный камзол, отороченный золотом. Такую одежду носят лишь самые богатые аристократы. Он высок ростом. У него светло-коричневая кожа уроженца Северной Кенеттры. Узкое лицо с высокими скулами. Красивое лицо, надо сказать. Но больше всего меня поражают его волосы. При свете они имеют темно-красный цвет и кажутся почти черными. Волосы густого кровавого оттенка. Таких волос я еще не видела. Сзади они увязаны в свободную косичку. Волосы не от мира сего.

Как и на мне, кровавая лихорадка оставила на нем свою отметину.

Служанка застывает в низком поклоне и что-то бормочет. Слов мне не разобрать. Ее лицо становится ярко-красным. С парнем… надо понимать, ее хозяином, она говорит совсем не так, как со мной. Тогда она держалась уверенно, а сейчас похожа на робкого, испуганного ребенка.

Парень отвечает на ее слова легким кивком. Не теряя ни мгновения, служанка снова кланяется и убегает. Мое беспокойство тоже нарастает. Я помню, как он, невзирая на свою молодость, играючи расправился с отрядом инквизиции. Его противниками были взрослые крепкие мужчины, хорошо обученные сражаться. А он расшвырял их, будто оловянных солдатиков.

Он проходит по комнате. Все то же нечеловеческое изящество движений. Видя, как я пытаюсь сесть прямее, небрежно взмахивает рукой. На пальце, поймав солнечный луч, вспыхивает золотое кольцо.

– Чувствуй себя как дома, – говорит он.

Теперь я вспоминаю и его голос: мягкий, бархатистый, где за бархатом интонаций скрываются неведомо какие тайны. Он пододвигает кресло поближе к моей кровати и садится. Потом подается вперед, упирая подбородок в ладонь. Вторая рука остается на эфесе кинжала, подвешенного к поясу. Даже в теплом помещении на его руках тонкие перчатки. Присмотревшись, замечаю на них капельки засохшей крови. Меня прошибает дрожь. Парень не улыбается.

– Ты ведь отчасти тамуранка, – помолчав, произносит он.

– Что? – растерянно спрашиваю я.

– Амотеру – фамилия тамуранская. У коренных жителей Кенеттры таких фамилий нет.

Откуда ему так много известно про Солнечные земли? Даже среди тамуранцев фамилия Амотеру встречается редко.

– В Южной Кенеттре живет немало выходцев из Тамуры, – наконец отвечаю я.

– У тебя наверняка было и тамуранское младенческое имя.

Эти слова парень произносит непринужденно, будто я пришла к нему в гости, а не попала сюда прямо с эшафота.

– В детстве мама звала меня ками гоургаем, – говорю я. – Это означает «моя маленькая волчица».

Он слегка наклоняет голову:

– Интересный выбор имени.

Его вопрос пробуждает во мне давние воспоминания о матери. Последние счастливые месяцы перед нашествием кровавой лихорадки. «В тебе, ками гоургаем, пылает огонь твоего отца», – говорила она, гладя мое лицо своими теплыми руками. Она улыбалась, но как-то странно. Мягкие черты ее лица почему-то становились суровее. Помню, потом она поцеловала меня в лоб. «Это хорошо. В здешнем мире тебе понадобится огонь».

– Мама считала волков красивыми зверями, – отвечаю я.

Парень разглядывает меня со спокойным любопытством. По моей спине ползет тонкая струйка пота. Появляется смутное ощущение, что я где-то видела его, не только во время казни, а где-то еще.

– Думаю, маленькой волчице не терпится узнать, куда она попала.

– Да, конечно, – улыбаюсь я, стараясь показать, что ему нечего опасаться. – Буду вам очень признательна за пояснения.