Каменный пояс, 1979 - Маргарита Анисимкова

ОЧКИ СТАЛЕВАРА

Сквозь синие стеклаВ латунной оправеОн смотрит в лицоЭтой огненной лаве.Гудящей, кипящей,Бушующей яроСтихии,Подвластной рукамСталевара.Волшебные стеклаИ мне помогалиУвидеть воочьюРождение стали…У этих очков есть особоеСвойство:Увидишь сквозь нихБескорыстье геройства.А зренью,Привычному к мареву зноя,Они открывают и все показное.Они обличают позерствоИ корысть…Очки сталевара —Рабочая совесть!

РОЗА ВЕТРОВ

За юную удаль,За песни и смех,За силу бессонных трудовМагнитогорскПодарил нам на всехОгромную розу ветров.И были живые ее лепестки, —Я видела это сама, —Желты,Как пустынь вековые пескиИ нежно-белы,Как зима.На стебле прозрачном,Красив и высок,Ковром распластав ковыли,Качался единственный этотЦветок,Касаясь небес и земли.Как страстно хотелось, —Не стану скрывать, —Во время больших холодовИ в летние грозыКрамольно сорватьМне дикую розу ветров.Желтей,Чем пустынь золотые пески,Январского снега белей,Мятежно кружились ее лепесткиНад юностью дерзкой моей.

* * *

Как сопредельные миры —Вид на горуИ вид с горы.На гору живописный видДля всех и каждого открыт.И дорог он строке моейПривычной щедростью своей.А вид с горыНе так-то прост.Пусть далеко горе до звезд,И пусть она не так крута,Не каждый путь стремит туда,Где пляшет ветер грозовой,А облака —Над головой!Не каждый…Потому вдвойнеВид с крутизны дороже мне.

Валентин Катаев

ТРИДЦАТЫЕ НЕПОВТОРИМЫЕ

Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии СССР. Автор многих книг, таких как: «Я сын трудового народа», «Сын полка», «Белеет парус одинокий», «Святой колодец», «Волшебный рог Оберона», «Кладбище в Скулянах».

В. П. Катаев — автор лирической повести «Маленькая железная дверь в стене» (1964 г.), посвященной жизни В. И. Ленина в Париже.

В 1932 году, после поездки в Магнитогорск, Катаев написал роман-хронику «Время, вперед!» о созидательном творчестве советского народа, о силе социалистического соревнования. Книгу эту сможет читатель приобрести в новом издании, вышедшем в Челябинске.

Время неудержимо движется вперед. И все длинней путь, оставшийся позади, все отдаленней события минувшего. Но, отдаляясь во времени, они не становятся меньше, мельче. Нет, очистившись от случайного, несущественного, искажающего пропорции, они встают перед твоим душевным взором величественные, поражающие яркостью и чистотой своих красок, четкостью линий…

Так мне видятся теперь уже далекие, но все же необычайно близкие тридцатые годы.

Навсегда запомнилось мне ощущение неповторимости, которое я испытал в первый день приезда в Магнитогорск вместе с Демьяном Бедным после того, как мы уже побывали с ним на лесах Днепрогэса, напоминавших осаду Трои, на Ростсельмаше, на Сталинградском тракторном, посетили колхозы Волги и Дона. Я уже был подготовлен к восприятию Магнитки, но она буквально потрясла меня. И не потому, что я увидел нечто более величественное, чем видел до сих пор. Ничего величественного еще не было, кроме до дерзости смелого замысла — построить здесь, в глуши пугачевских степей, величайший в мире металлургический комбинат.

Тогда, помню, я буквально упивался небывалой, неповторимой, быть может, единственной в истории человечества картиной вдохновенного труда целого народа, превращавшего свою отсталую страну из аграрной в индустриальную.

Я видел, как в ходе строительства рождались тысячи героев-ударников — цвет рабочего класса, как переворачивался старый и возникал новый, небывалый, еще никем никогда не виданный и не описанный мир социалистического будущего. Хотелось, чтобы ни одна мелочь не была забыта для истории.

Я видел воинствующую комсомолию на лесах первых пятилеток. Рождался роман. Заглавие его мне подсказал еще задолго до поездки Владимир Маяковский — «Время, вперед!».

Ни нынешнего города, ни нынешнего комбината еще и в помине не было — была лишь мечта, но мы все, тогдашние магнитогорцы, с поистине пророческой ясностью представляли себе уже задутые домны — колоссальные домны, коксовые печи, мартены, блюминги и, вместо сравнительно небольшого заводского пруда того времени, — громадное Магнитогорское море, а на его берегу новый многоэтажный город недалекого будущего, его арки, проспекты, сады, бульвары.

И вот теперь, через десятки лет, уже не молодой человек, а в общем старик, но с тем же командировочным удостоверением «Правды» в кармане, я ехал с аэродрома к центру Магнитогорска в машине, которая как бы с усилием пробивалась сквозь плотные облака сорокаградусного мороза, среди гипсовых уральских снегов, леденцово освещенных медно-розовым кружочком крещенского солнца, лишенного лучей.

Сверкающий январский день горел вокруг; и на фоне густой ляпис-лазури неба отчетливо выступали над низкими чугунными оградами сады и аллеи, обросшие толстым инеем. Каждое дерево и каждый куст — карагач, сирень, тополь, липа, которые я помню еще саженцами, теперь представляли чудо зимней красоты; иные из них напоминали волшебное изделие русских кружевниц; иные стояли вдоль палевых и розовых многоэтажных домов, как некие белокаменные скульптуры, иные были разительно схожи с хрупкими кустами известковых кораллов синеватого подводного царства, иные — с ветвистыми оленьими рогами, осыпанными мельчайшими кристалликами уральских самоцветов, и город Магнитогорск, потонувший в облаках морозного солнечного тумана, был сказочно хорош в своем царственно-русском горностаевом убранстве — город осуществленной мечты.

Кое-что здесь сохранилось еще «с тех времен». Например, гостиница была та же самая, описанная во «Времени, вперед!», даже сквозняки те же, и когда я отворил дверь в свой номер, портьеры вылетели в коридор, и стоило больших трудов втолкнуть их обратно.

А вот и комбинат предстал в виде двухсот труб, покрытых инеем доменных печей, мартенов, висящих в воздухе газопроводов, извивающихся, как гигантские удавы, эстакад высоковольтных передач в виде стальных лестниц, колоссальных труб, по которым сюда подавался бухарский газ, кауперов, рельсов, тепловозов с дымящимися ковшами металла, колошниковых площадок с газовыми факелами. Облазил сверху донизу домны. Со стальных мостиков и площадок любовался солнечным заревом расплавленного чугуна, извилисто текущего по канавам доменного двора и льющегося в ковши.

Ночью волшебно сияли зеленым светом сплошные окна кислородного завода. Облака пара клубились над теплым Магнитогорским морем, куда, как таинственный град Китеж, ушла навсегда старинная казачья церковь бывшей станицы Магнитной, упомянутой Пушкиным в «Истории Пугачева».

Чернея на белом снегу берега, стояли, как зачарованные, со своими спиннингами местные рыболовы. Я проезжал мимо ярких витрин магазинов, мимо тысячеоконных жилых массивов, мимо катков и спортплощадок со стремительно скользящими силуэтами хоккеистов, мимо скверов, где еще светились всеми багровыми лампочками новогодние елки. В мелькании ночных трамваев, визжавших на поворотах, в лунных плошках автомобильных фар, задушенных морозом, я видел фигуры добротно одетых магнитогорцев: красавиц в высоких разноцветных шапках на модных, вавилонски-высоких прическах, широкоплечих молодых людей в коротких цигейковых куртках и в ушанках, бодрых стариков в старомодных зимних пальто с каракулевыми воротниками, хозяек в оренбургских платках, школьников и школьниц, весело кидающихся снежками, целые рабочие семьи, степенно шествующие в гости.

…Мысли мои вновь возвращаются к тридцатым годам.

Эпоха котлованов и строительных лесов, разбуженного захолустья и поднимаемой целины, эпоха чернорабочей прозы — она достойна самой высокой и светлой поэзии. О ней еще нужно писать, ее подвиги еще ждут своего великого художника. И все мы, ее современники и ее созидатели, кто видел, как наша страна превращалась из аграрной в индустриальную, как стройки рождали тысячи новых героев-ударников, как громадным плодоносным пластом переворачивался на глазах целый мир, — все мы в большом долгу перед эпохой тридцатых годов.