НаСССРи - Виктор Телегин

            На кончике скальпеля поселилось солнце.

            -Но вы все-таки в моих руках, Алексей. И я намерен узнать все.

            В голосе Фондорина звякнул металл.

            -Я выжму вас, как губку, Алексей. Выжму. Как губку.

            Чиновник резко поднялся. Навальный вжался в спиной в подушку.

            Петр Эрастович кивнул и вышел из палаты.

            Алексей ощутил мокроту и, опустив глаза, увидел расплывшуюся по простыни желтую лужицу.

  Пункт 13

            После разговора с Навальным Петру Эрастовичу Фандорину захотелось расслабиться. Много лет он гонялся за лидером берлогеров  и всегда хитрый лис уходил он него. Но не в этот раз.

            Ночной Владибург искрился огнями за окном бронированного Хаммера.

            «Куда бы поехать? – размышлял Фандорин. – В бордель?»

            Петр Эрастович представил, как шлюхи покрывают его тело засосами и его едва не стошнило. Как же надоели эти мерзкие сосалки!

            Сегодня Фандорин хотел чего-то необычного, будоражещего нервы.

            -Руслан, - окликнул он шофера. – Давай за город.

            За окном мелькнула неоновая вывеска: «Парики и маски».

            -Тормози! – заорал Петр Эрастович.

            Фандорин примерил византийскую маску – птица с длинным клювом.

            -Идеальная вещь, - любезным тоном сообщил продавец-консультант. – Точь-в-точь, как в фильме Кубрика «С широко закрытыми глазами».

            -Беру, - глухо из-под маски.

            Машина неслась по загородному шоссе. Сбоку показался одиноко стоящий коттедж, в котором светились окна.

            Хаммер остановился. Шофер вышел из машины, достал из багажника раздвижную лестницу.

            Две тени перемахнули забор и перебежками – к коттеджу. Заскрежетал стеклорез, звякнуло стекло.

            Писатель Акунин, попивая кофе, неистово работал над очередной книгой. Главный герой – холеный имперский служака, разоблачив шпиона, думал, как бы отпраздновать сие событие. Молодая жена Акунина читала книгу. Она закричала в голос, когда в залу ворвались два человека в масках с птичьими клювами.

            Акунин подскочил на полметра, ноутбук полетел на пол.

            -Кто вы и что вам надо? – заорал он.

            Фандорин огляделся, наслаждаясь произведенным эффектом. Взгляд опытного извращенца отметил красивые сиськи жены писателя.

            -Вопрос не в том, кто мы, - развязным тоном заявил Фандорин. – Вопрос в том, что мы будем с вами делать.

            -Подите прочь, негодяи!

            Шофер Руслан, смеясь, сбил с ног кинувшегося на него писателя. Ударил. По лицу писателя заструилась кровь.

            Фандорин навис над писателем.

            -Вы, судя по всему, человек интеллигентный и, конечно, знаете про Заводной Апельсин?

            Кун побледнел.

            -Пожалуйста, не надо. Господа, пожалуйста. Возьмите все.

            -Держи его крепче.

            Фандорин поднялся и направился к девушке. На лице бедняжки застыл ужас.

            -А ну-ка, что у нас здесь.

            Петр Эрастович одним движением выдернул девушку из кресла. Та завизжала, отбиваясь.

            -Ира, не сопротивляйся! – заорал писатель. – Ради бога, не сопротивляйся, или он убьет тебя!

            Но девушка отчаянно вырывалась из железной хватки Фандорина.

            -Ах, ты стерва, - заорал Петр Эрастович, отпустил девушку и, размахнувшись, влепил ей пощечину. Несчастная упала на пол. Фандорин пососал окровавленный палец и снова обратился к своей жертве.

            Ухватившись за платье, он рванул. Ткань затрещала, обнажая хорошо просолярийное тело.

            -Какая спелая попочка, - прокомментировал Фандорин, - И не носит трусиков, - взглянул на удерживаемого шофером Акунина. – Хорошо вы ее воспитали.

            Петр Эрастович расстегнул ширинку, вытащив уд, торчащий книзу.

            -Какая попочка, - повторил он, возбуждаясь.

            -Постойте, - взмолился Акунин. – Это не честно.

            -Не честно? – обратился к нему Фандорин.

            -Я расплачиваюсь за чужой грех.

            -Вот как. Это интересно.

            Девушка пришла в себя, пошевелилась, застонала. Но Фандорина, похоже, она больше не занимала.

            -Да-да, за чужой грех, - затарахтел Акунин. -   Заводной Апельсин – фантазия другого писателя, Энтони Берджеса. Не моя.

            -Так вы писатель, - присвистнул Фандорин. – Мне следовало догадаться. Постойте-постойте, ваша рожа мне смутно знакома. Вы…

            -Акунин.

            -Ах, Акунин. Да-да. Читал что-то. Постойте.

            Петр Эрастович задумался.

            -Постойте-ка, но в соответствии с грехом, как вы выразились, вашей фантазии, я должен буду отрезать этой девке руку.

            -НЕТ!

            Девушка зарыдала.

            -Нож, - коротко бросил Фандорин.

            Руслан вынул из кармана швейцарский ножик и кинул его шефу.

            -Постойте!

            -Да?

            -Не делайте этого! Лучше вы…

            -Лучше мы?

            -Изнасилуйте ее.

            Петр Эрастович подкинул нож на ладони. Засмеялся. Спрятал нож в карман, застегнул ширинку.

            -Идем, Арлекин.

            Двое в масках ушли, оставив писателя Акунина в полном недоумении.

Пункт 14

              12 сентября 2017 года

            Заключенный застонал, сел на холодном полу.

            Пискнув, от тарелки с баландой метнулась в угол крыса.

            Стукнул засов, дверь камеры отворилась. Вошла молодая белокурая женщина, закованная в кожу, с кобурой для ГШ-18 на поясе, с глубоким вырезом на груди.

            -Федеральный комиссар Света Изиванова, - представилась она.

            Заключенный шмыгнул носом, отозвался хрипло:

            -Адагамов. Рустем.

            Комиссар закурила тонкую сигарету. Ярко-красные губы выпустили облачко сизого дыма.

            Заключенный смотрел на Изиванову, как затравленный зверь.

            -Вас покормили? – осведомилась комиссар.

            Адагамов растерянно захлопал глазами, выдавил:

            -Да, комиссар.

            Изиванова кивнула. Элегантным щелчком швырнула в угол окурок.

            Ее глаза стали злыми, как у готовящейся напасть рыси.

            -Кормить еще вас, берлогеров ебаных.

            Пнула стоящую на полу миску. Расплескивая баланду, миска описала дугу и ударилась о стену. Адагамов вскрикнул от неожиданности.

            -На вас, выродков, имперские деньги тратить.

            Слегка дрожащими тонкими пальцами с прекрасным маникюром Света достала из пачки новую сигарету. Закурила.

            -Хотите?

            Рустем кивнул. В глазах его метался страх.

            -Послушайте….

            -Рустем.

            -Да, Рустем. Вы хотите выйти отсюда? Смотреть на небо, на цветочки, ебать девок? Таких красивых, как я. И красивее. Хотите?

            Адагамов проглотил возникший в горле комок.

            -Хочу.

            -Ну, вот, - комиссар улыбнулась и присела на корточки рядом с ним. – Это разумно, Рустем.

            Света придвинулась к заключенному, заглянула в изможденное лицо. Ноздри Адагамова уловили запах шанели.

            Он отвел глаза.

            -Рустем, где прячутся берлогеры?

            Если бы она ударила его, или даже поцеловала, он не испытал бы такого шока. Путин все знает.

            -Какие берлогеры?

            Лицо Изивановой вновь стало жестким. Она резко поднялась. Рустем закрыл лицо, ожидая удара.

            -Не притворяйся идиотом, берлогер.

            Комиссар заходила по камере. Туда-сюда. Как маятник. Адагамов наблюдал за ней расширенными от страха глазами.

            -Что ты делал на территории ЛОНа?

            -Я… Я заблудился, - едва слышно выдавил заключенный.

            -Врешь!

            Комиссар метнулась к Адагамову и сходу – сильно и точно – ударила его ногой в пах. Рустем взвыл, заваливаясь на бок. Комиссар схватилась за кобуру. Нахмурила лоб.

            -Я имею полномочия убить тебя прямо здесь, берлогер.

            Адагамов не слышал, корчась на полу от всепоглощающей боли. Света остановилась, принялась рассматривать наманикюренные ноготки, ожидая, пока боль отпустит заключенного. Когда тот перестал вопить и сел, бледный, как полотно, лицо комиссара уже приобрело «доброе» выражение.