История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2 - Джованни Казанова

Растроганный до слез, я от всего сердца дал ей слово связать свою судьбу с ней. Захваченный необычайной историей, которую она рассказала и в которой я видел все признаки правды, я не мог, однако, поверить, что внушил ей подлинную любовь во время пребывания в Анконе.

— Как же ты могла переживать, любя меня, — сказал я ей, — если я так по тебе страдал и при этом отдавался твоим сестрам?

— Увы, мой друг! Подумай о нашей великой бедности и о затруднении, которое я должна была испытывать, открывшись. Я тебя любила, но могла ли я быть уверена, что склонность, которую ты ко мне демонстрировал, не была лишь капризом? Видя тебя столь легко переходящим от Сесилии к Марине, я решила, что ты отнесешься ко мне так же, когда удовлетворишь свои желания. Но я не могла больше сомневаться в твоем легкомысленном характере и малом значении, которое ты придаешь счастью любви, когда я увидела, что ты проделал на турецком корабле с этой рабыней, не стесняясь моего присутствия. Оно бы тебя стесняло, если бы ты меня любил. Я боялась увидеть себя после презираемой, и бог знает, как я мучилась. Ты меня оскорбил, мой милый друг, сотней разных способов, но я оправдывала твою вину. Я видела, что ты раздражен и жаждешь отмщения. Не угрожал ли ты мне сегодня в коляске? Признаюсь, ты меня напугал. Но не думай, что это страх заставил меня тебе поддаться. Нет, милый друг, я решилась тебе отдаться прежде, чем ты вывез меня из Анконы, в первый же момент, как я поручила Сесили спросить тебя, не хочешь ли ты проводить меня в Римини.

— Откажись от ангажемента, который у тебя есть в Римини, и мы поступим по-другому. Мы останемся в Болонье только на трое суток, ты отправишься со мной в Венецию в своем подлинном обличии и под другим именем, я помешаю антрепренеру оперы Римини тебя отыскать.

— Я согласна. Твоя воля будет отныне моей. Салимбени мертв. Я сама себе хозяйка и я отдаю себя тебе; ты получил мое сердце и я надеюсь, что сохраню твое.

— Прошу тебя, дай мне возможность снова увидеть тебя с твоим странным приспособлением, которое дал тебе Салимбени.

— Сейчас.

Она спрыгивает с кровати, наливает воды в стакан, открывает свой чемодан, достает оттуда свой прибор и клей, растворяет его и прилаживает свою маску. Я вижу невероятное. Очаровательная девушка, которая остается таковой повсюду и которая, со своим необычным приспособлением, кажется мне еще более интересной, потому что эта белая подвеска не оказывает никакого препятствия хранилищу ее пола. Я сказал ей, что она хорошо сделала, что не позволила мне ее трогать, потому что она погрузила бы меня в упоение и привела меня к тому, чем я не являюсь, по крайней мере до тех пор, пока не успокоила бы меня, рассеяв заблуждение. Я захотел ее убедить, что я не ошибаюсь, и наши дебаты были комичны. Затем мы заснули и проснулись поздно.

Пораженный всем тем, что услышал из уст этой девушки, ее красотой, талантом, душевной искренностью, ее чувствами и ее несчастьями, из которых самым жестоким, конечно, была необходимость изображать фальшивый персонаж, что подвергало ее унижениям и бесчестью, я решил связать ее со своей судьбой или следовать ее судьбе, потому что наше положение было почти одинаковым.

Пустив свою мысль еще дальше, я увидел, что, решив связать свою жизнь с ней, предаться ей, я должен скрепить это решение брачной печатью. От этого, согласно моим тогдашним представлениям, должны были только возрасти наша нежность, наше взаимное уважение и уважение общества, которое не смогло бы считать нашу связь легитимной иначе, как в случае, если они будут подтверждены гражданскими законами.

Ее талант убеждал меня, что мы никогда не будем испытывать нужды, и я сам в этом не безнадежен, хотя и не знал, каким образом смогу в этом участвовать. Наша взаимная любовь будет затронута и сойдет на нет, если идея жить за ее счет сможет меня унизить, или если она будет этим гордиться, сможет взять надо мной верх и изменить природу своих чувств соображением, что, вместо того, чтобы считать меня своим благодетелем, она, наоборот, станет считать себя моей благодетельницей. Если у Терезы душа окажется способной на такую низость, она заслуживает моего глубокого презрения. Мне нужно было это знать, я должен был это проверить, необходимо было произвести испытание, которое раскрыло бы мне ее душу с наибольшей очевидностью. Захваченный этой мыслью, я начал такое рассуждение:

— Дорогая Тереза, все, что ты мне сказала, убеждает меня в том, что ты меня любишь, и уверенность, с которой ты ощущаешь себя властительницей моего сердца, окончательно влюбляет меня в тебя, до такой степени, что я чувствую себя готовым сделать все, чтобы убедить тебя в том, что ты не обманываешься. Необходимо, чтобы я показал тебе, что достоин твоей откровенности, выше которой я не знаю, с искренностью, равной твоей. Наши сердца должны биться вместе, в самом полном равенстве. Я теперь тебя знаю, но ты меня не знаешь. Ты говоришь, что это тебе все равно, и это твое пренебрежение — свидетельство самой глубокой любви; но это ставит меня слишком ниже тебя в тот момент, когда ты чувствуешь себя обожаемой, ставя меня над собой. Ты ничего не хочешь знать, ты просишь только быть моей и ты стремишься только завладеть моим сердцем. Это замечательно, прекрасная Тереза, но это меня унижает. Ты доверила мне свои секреты, я должен тебе доверить свои. Обещай мне, что после того, как ты все узнаешь, ты мне скажешь искренне обо всем, что изменилось в твоей душе. Я не хотел бы узнать, что ты способна на хитрость. Будь уверена во мне, как я уверен в тебе. Скажи мне всю правду без увертки.

— Итак, ты полагаешь меня богатым; я не таков. У меня не будет ничего после того, как я опорожню свой кошелек. Ты считаешь меня, должно быть, человеком знатного происхождения, а я нахожусь в условиях ниже или равных твоим. У меня нет никакого прибыльного таланта, никакой должности, никакого основания быть уверенным, что у меня будет, что есть, в течение нескольких месяцев. У меня нет ни родственников, ни друзей, никаких прав на что-то претендовать, и нет никакой солидной перспективы. Все, что у меня есть, в конечном итоге, это молодость, здоровье, смелость, немного ума, чувство чести и порядочности и некоторые начатки хорошей литературы. Мое большое богатство — это то, что я сам себе хозяин, ни от кого не завишу и не боюсь несчастий. Мой характер склонен к расточительности. Таков твой мужчина. Прекрасная Тереза, ответь.

— Начну с того, что я уверена, что все, что ты мне сказал, — чистая правда, и заверю тебя, что в твоем рассказе меня удивила только благородная честность, с которой ты говорил. Знай также, что в некоторые моменты в Анконе я тебя восприняла именно таким, как ты себя описал, и, будучи далека от того, чтобы напугаться, я лишь хотела не ошибиться, потому что в таком случае могла надеяться содействовать твоей победе. Но вот, коротко. Поскольку правда, что ты беден, что у тебя ничего нет, и что ты разгильдяй по части экономии, позволь сказать тебе, что я этому очень рада, потому что, естественно, любя меня, ты не сможешь презрительно отказаться от подарка, который я тебе собираюсь сделать. Этот подарок — это человек, которого ты любишь. Я даю себя тебе; я твоя; ты мне нужен. Думай о будущем только с любовью ко мне и только с ней. С этого момента я больше не Беллино. Поехали в Венецию, и мой талант нам предоставит средства к жизни; и если ты не хочешь ехать в Венецию, поехали, куда ты хочешь.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});