Ошибка природы (сборник) - Светлана Алешина

Еще меньше моего могла понять Маринка. Тем не менее она понимающе кивнула и попросила:

— А дальше в этой «романсе» как?

— Понравилось? — спросила я.

— Да, — кивнула она. — Лучше, чем у Земфиры.

— Да уж куда как лучше, — усмехнулась я. — Слушай!

И я продолжила, легко вспоминая текст — поскольку в юности мечтала сыграть эту сцену. Только вот режиссер в нашей драмстудии попался неотзывчивый — почему-то видел Офелию нежной блондинкой, похожей на эдельвейс, а не такой рыжей «шотландкой», как я.

А были снежной белизныЕго седин волнистых льны.Но помер он, и вотЗа упокой его душиМолиться мы должны.

Девицы слушали меня, разинув рты. Романтические настроения, как я заметила, чаще встречаются у людей, вкусивших черного и черствого хлеба суровой действительности так много и так рано, что возникла уже тошнота.

— Как у того мужика, которого убили, — проговорила очень тихо Маринка. — «Седин волнистых льны».

Я уже хотела было обдумать этот постулат, но тут Юлька вдруг прижала палец к губам и резко потушила свечку.

Отчетливо донесся звук приближающихся шагов. Шаги были тихие, словно крадущиеся.

— Закройте дверь, — прошептала я.

— Она не закрывается, — с ужасом в голосе ответила Маринка.

Шаги приближались.

По моей спине забегали мурашки. Я прижала к себе едва дышащих от ужаса девчонок. Дашка спрятала у меня в коленях лицо и, кажется, боялась дохнуть.

Я оттащила их в самую глубь подвала, туда, где можно было укрыться за старым, полуразвалившимся шкафом.

Шаги замерли у самой двери.

— Мамочки, — пробормотала Юлька. — Кажется, нам конец!

Дверь начала тихо открываться…

* * *

Я смотрела на образовавшуюся полоску света как зачарованная, боясь вздохнуть.

Кого мы увидим? Убийцу, который хочет извиниться за то, что собирается лишить нас жизни?

Призрак?

Да фигня это все с призраками!

Говорят, в минуту опасности наш рассудок вместе с адреналином начинает выбрасывать светлые идеи. Как-то это все взаимосвязано, но я не психолог. Только в тот момент, когда чертова дверь приоткрылась и слабый луч фонарика заставил нашу славную компанию отодвинуться подальше в тень, меня осенила совершенно безумная мысль, что все это взаимосвязано!

Не знаю как, но вот связано, и все тут!

Жалко, конечно, что мне, увы, не придется нащупать эти связи.

— Есть тут кто? — вопросил мужской голос.

Мы боялись дышать.

— Должны быть, — авторитетно заявил второй голос.

Я обреченно подумала, что если бы с одним убийцей у меня еще получилось бы справиться, то с двумя — навряд ли.

Фонарик блуждал по подвалу, все ближе и ближе подбираясь к нам.

— Да тут же есть свет, — раздался удовлетворенный возглас.

Щелкнул выключатель. Я невольно зажмурилась и заслонилась рукой от ярко вспыхнувшего света.

— Ну вон же они, — удовлетворенно сказал первый голос.

Я открыла глаза.

Прямо передо мной стоял долговязый парень, отдаленно смахивающий на Ларчика.

Он рассматривал нас с огромным интересом, засунув руки в карманы длинного пальто.

Я в свою очередь уставилась на него.

Дело не в том, что его уши торчали, как у слоненка, а глаза были безупречно изумрудного цвета. Это еще можно перенести!

Но вот волосы у него…

Я вздохнула. Парень этот был моим товарищем по несчастью. Поскольку волосы у него были точно такими же спело-морковными, как и мои!

Глава 5

Я сидела и наблюдала, как Лариков злится. Увесистый том Шекспира, пристроившийся на моих коленях, так и норовил сам шлепнуть моего босса по голове.

Босс пыхтел так, словно это он провел ночь в ментуре, терпеливо отвечая, как партизан, что в подвал мы с девочками забежали случайно, потому как репетировали сцену для драматического спектакля. «Дети подземелья» называется. Конечно, рыжий, как солнце, Ванцов нашим рассказам не очень-то поверил, и вызволять нас пришлось Ларикову.

Лариков после этого не желал разговаривать со мной, а только разгуливал по комнате с видом оскорбленной нравственности и, как статуя Свободы, иногда застывал в отдалении, с укоризненно поднятым вверх указательным пальцем.

Я так и не смогла понять смысл этого жеста, как ни силилась — то ли Лариков Небеса призывал в немые свидетели моего безобразного поведения, то ли намекал на расплату, грядущую оттуда, за то, что лезу не в свои дела.

Девиц я оставила на мамашино попечение — она даже ухитрилась запустить их в ванную, а на мой суровый намек, что это — важные свидетели преступления и я должна беречь их как зеницу ока, мама моя недоверчиво хмыкнула и сообщила, что я сама бессовестная девица, болтающаяся ночами по злачным местам, и она не позволит мне дурно воздействовать на податливые детские души.

Надо отдать должное девицам, они старались изо всех сил. Лишь бы не попасть в руки детдомовских теток!

Маринка, отчаянно гнусавя, даже попыталась воспроизвести «романсу» Офелии. Вышло у нее трогательно, почти слеза прошибла.

Конечно, Ванцов-то догадался, что девчушки мои — беглянки, и пытался воздействовать на них, но я вступилась. Ванцов попытался воздействовать и на меня.

— Вы понимаете, милая девушка, чем кончат эти создания, оставшись на улице?

Он смотрел на меня своими зелеными глазами и хлопал светлыми ресницами. Как у всех нас, рыжих бедолаг, ресницы у него были очень длинные и очень пушистые, но абсолютно незаметные из-за своего светло-каштанового цвета.

— А вы понимаете, что, если сейчас вы отправите их назад, они снова убегут и окажутся в месте, куда более отдаленном от нас? — так же сухо вопросом на вопрос ответила я.

Он вздохнул.

— И что прикажете делать?

— Найти нормальный детский дом, — сказала я. — Где детей не лупят за то, что они стащили кусок хлеба. Не унижают, если они не подчиняются… Дом, где можно просто жить. А пока пусть живут у меня. Это все-таки лучше, чем в подвале.

— Вы сумасшедшая? — с интересом спросил он.

— Может быть, — кивнула я.

— Найдите мне убедительный довод, почему их нельзя отправить в детский дом, и я пойду навстречу вашему безумию, — подумав, обрадовался он.

— Они, между прочим, были свидетелями преступления, — заметила я. — В Штатах, например, вообще существует программа охраны свидетелей. От меня они не сбегут. И пока они у меня, они под надежной охраной…

— Вашей? — он откинулся на спинку стула и постукивал карандашом по краю стола, насмешливо рассматривая меня сквозь частокол полуопущенных ресниц.

— Не только моей, но и вашей, — спокойно ответила я.

Если бы он не был таким же рыжим, как я, влепила бы ему по первое число.

Но солидарность рыжих не давала мне права это сделать. Я относилась к нему, как к брату. Вредному, занудному, и все-таки — такому же отмеченному солнцем и осмеянному окружающими.

Вам этого не понять. Вам же никогда не орали в детстве «рыжий, рыжий, конопатый убил дедушку лопатой!».

Вас никто не называл «Морковкой».

Видимо, Ванцов тоже воспылал ко мне такими же чувствами «родственника» по несчастью. Потому что, подумав, вздохнул тяжело, как палач, все-таки решивший на собственную беду не отрубать голову Марии-Антуанетте.

— Ладно, — сказал он. — Сделаем так. Я выясню, что там за ферня с этими воспитателями. Если все, рассказанное вашими девицами, правда, поищу им другое пристанище. Пока пусть живут у вас. Только одно условие!

— Какое? — спросила я, поднимаясь.

— Не лезьте с Лариковым в дело Гордона, — попросил он.

Я вздохнула. Мне очень хотелось влезть в это дело, но свобода девчонок была дороже.

— Хорошо, — согласилась я.

Он взглянул на меня с сомнением. Будучи сам рыжим, он не мог не знать, что рыжие — чрезвычайно хитрые собаки!

* * *

Так что теперь я спокойненько торчала в собственном офисе, а Лариков делал вид, будто решает мою дальнейшую судьбу.

Я, в свою очередь, тоже делала вид, что очень сожалею о дурном своем поведении, а сама в то же время упорно притягивала за уши к двум странным происшествиям несчастного датского принца, историю которого Шекспир раздул до масштабов вселенской трагедии.

То есть сначала-то я честно пыталась поместить «человека-невидимку» в Сонину квартиру. Причем, черт знает почему, мне в голову пришла некая мысль.

Я даже сама посчитала ее безумной.

В конце концов поклонник Шекспира заявился бы в Чистый переулок в роли Тени отца Гамлета. Произнес бы грозно и загадочно, что дико извиняется, но кинжал уж занесен и лезвие в лунном свете уж сверкнуло.

То есть не в лунном свете, а в свете утренней зари!

Я окончательно запуталась и потеряла нить рассуждений, так чудесно скользящую в моем сознании.