Бремя одежд - Кэтрин Куксон

Грейс повернулась от туалетного столика, держа в руке кольцо. Глядя на украшение, она медленно надела его на палец, помолчала, любуясь, потом поблагодарила:

– Спасибо, Джеральд. Ты очень добр.

– Знаете, мама, – он запрокинул голову назад, потом качнулся вперед и продолжал: – Если бы вы не чувствовали себя лучше («лучше» он произнес с нажимом), я бы никогда, ни за что на свете не сказал вам то, что собираюсь сказать сейчас. Поскольку времени у нас мало, и вас вот-вот позовут, я сразу перейду к делу. Знаете… нет, должно быть, вы не знаете, что Лайвси собирается продать свою долю буквально за символическую сумму… Конечно, – тут Джеральд поднял руку, как полицейский, останавливающий поток машин, – я понимаю, что надо быть исключительно осторожным, но уверяю вас в этом вопросе меня никто не обманет. Поверьте на слово – все так и есть, как я говорю. Вы, мама, знаете мое финансовое положение: у меня, к сожалению, нет необходимых семи тысяч фунтов. Вот об этом я и хочу сказать… Учтите, я не прошу взаймы… – он опять поднял руку, – это деловое предложение. Вы выкупаете долю Лайвси, и у вас будет прибыль, частичный контроль, все остальное… Значит, так…

– Сядь, Джеральд, – спокойно сказала Грейс, указывая на кресло. Он замолчал. Она подвинула к себе скамеечку, стоявшую возле туалетного столика, и села напротив.

– Выслушайте меня до конца, мама, – торопливо и менее уверенно произнес Джеральд, – а потом говорите.

– Бесполезно, Джеральд.

Он не ответил, но улыбнулся ей и кивнул. Джеральд привык к подобному началу разговоров, он также умел настоять на своем – этому он научился за время работы в автомобильном бизнесе.

– Хорошо, хорошо. Теперь послушайте, я прошу буквально одну минуту…

Грейс взглянула на свои крепко сжатые вместе руки и прикусила губу, прежде чем заговорить.

– Бесполезно, Джеральд, ты только делаешь себе хуже, – произнесла она голосом, который уже нельзя было назвать спокойным – Я не в состоянии помочь тебе, и это правда, – она подняла глаза и посмотрела в его круглое, вызывающее у нее антипатию лицо, – по той простой причине, что денег у меня нет.

– Что?! – с презрительным недоверием воскликнул он, и этот тон заставил женщину поднять голову и резко проговорить:

– Можешь сколько угодно кричать «что?!», но я сказала правду – денег у меня нет, по крайней мере, таких, которые нужны тебе. Я знаю, для тебя это новость, но вот уже в течение некоторого времени у меня нет того, что ты считаешь деньгами.

– А ваш бизнес?

– Он принадлежит мне только теоретически.

– Вашу долю перекупил кто-то другой?

– Не в том смысле, в котором подразумеваешь ты. Если в двух словах, то дядя Ральф несколько лет назад занялся игрой на бирже. Как ты знаешь, половина всего принадлежала ему. Что-то пошло не так… многое пошло не так, и ему стало грозить банкротство. Фирма перешла к другому человеку, хотя и продолжает функционировать под нашей фамилией. У меня остались средства только для того, чтобы платить за обучение Стивена в колледже, да устроить жизнь Джейн.

– А этот дом? – Джеральд широко развел руками, как бы желая обхватить всю обстановку. – Здесь двухпенсовиком в неделю не обойдешься. – Он хотел добавить: «Да еще кухарки, садовники, и все остальное,» – но воздержался.

Его тон покоробил Грейс. «А твое какое дело?» – хотелось закричать ей, но она понимала, какой сокрушительный удар нанесен всем надеждам зятя, и поэтому спокойно ответила:

– Здесь требуется не так много денег, как ты думаешь, к тому же очень скоро и дом, и все, что в нем есть, будет продано.

– Боже мой! – он вскочил. – И они ничего не знают?

– Да, они ничего не знают. Стивену, когда он станет викарием, такой дом не понадобится. Он будет служить в другом месте. А Беатрис – в твоих руках, – Грейс помолчала и добавила: – Что касается Джейн, с ней все решится в течение праздников – по крайней мере, я на это надеюсь.

– Боже милостивый! – к Джеральду вернулось прежнее самообладание. – И вы считаете, что они будут не против?

– О нет, я считаю, что они будут против, и все будут разочарованы.

– Разочарованы. Ха! Ну… – Джеральд посмотрел сверху вниз на сидящую женщину, – ну-у… – растягивая, повторил он. – Хорошенькое дело! Больше мне нечего сказать.

– Мне очень жаль, что я так огорчила тебя, Джеральд, но я всегда была с тобой очень щедра, пусть даже ты и не согласишься с этим. За последние три года вы получили от меня более двух тысяч фунтов. Мне было трудно решиться выделить Беатрис и ребенку такие деньги, когда в моих делах царил полный хаос. Мне и самой пригодились бы в будущем эти две тысячи. Нет, Джеральд, учитывая все обстоятельства, ты должен признать, что я поступила с тобой вполне справедливо.

Он пристально посмотрел на женщину и почувствовал, как в нем закипает черная ярость: кажущееся безразличие тещи к его бедственному положению взбесило его. Она не только убила его надежды стать владельцем компании – она убила его будущее. Лишь сейчас Джеральд понял, как сильно он зависел от этой женщины – от ее щедрости к внучке, от будущего наследства Беатрис. Грейс была гарантией его безопасности, его страховым полисом. Если что-то шло не так, как надо, ну, что ж, на помощь всегда могла прийти мать Беатрис. Джеральд знал: своим нынешним успехом он в немалой степени обязан связям с компанией «Картнер и Картнер», появившимся после его женитьбы.

Столь горькими были чувства, охватившие Джеральда, что, когда Грейс заговорила снова, он даже не услышал ее. Но в следующую минуту он повернулся к ней:

– Что вы сказали!

– Я хотела бы просить тебя, Джеральд, пока не говорить об этом Беатрис или еще кому-нибудь. Конечно, они все равно должны будут узнать об этом. Ты можешь сказать Беатрис, когда вы вернетесь домой, а Джейн и Стивену я объясню все сама еще до окончания праздников.

Джеральд не ответил, но выпятил губы, а потом сжал их в тугую ниточку и, повернувшись на каблуках, вышел из комнаты.

Несколько минут Грейс продолжала сидеть, потом встала, подошла к гардеробу, вытащила оттуда свою норковую шубу, надела и стала рассматривать себя в зеркале. В какой-то мере она понимала чувства Джеральда. В такой шубе, да в таком доме ее трудно было назвать женщиной, стесненной в средствах.

Кроме Ивонн и Джеральда, в доме не осталось никого: все ушли в церковь. Даже если бы дочь не приболела, он бы все равно не смог в таком состоянии высидеть в церкви целый час, слушая всякую болтовню. Джеральд был готов взорваться. Он посмотрел на спящую девочку, зарывшуюся в мягкие подушки тахты. Жалкая тысяча фунтов для нее – и больше рассчитывать не на что. Эта мысль не давала ему покоя, как и факт, что если ему не повезет каким-то невероятным образом и он не раздобудет денег, то так и останется у Лайвси рабочей лошадкой до конца своих дней. А эта самодовольная корова и слова не проронила о своем финансовом положении. Все-то думали, что она больна, что у нее нервное расстройство. Наверное, ей не так плохо, как она это показывает, иначе она как-нибудь проболталась бы. А кое-что из того, что она говорит, просто стыдно слушать, а уж его, Джеральда, видит Бог, не так-то просто заставить покраснеть. Трудно понять эту женщину, его тещу… Джеральд не мог привыкнуть к мысли, что она разорена. Он оглядел комнату. Содержать всю эту роскошь без гроша за душой? Абсурд какой-то. Потом эти рождественские подарки. Чек на двадцать пять фунтов каждому, включая ребенка. Если сложить все вместе, получится сто двадцать пять фунтов, но когда человек разорен, то сто двадцать пять фунтов – тоже деньги!.. «Разорен», черт побери! Для нее это, по-видимому, значило, что, чтобы прожить, ей надо было тратить «каких-то» три тысячи в год.