Стрела в сердце - Дженнифер Блейк

Его движения от ярости и досады стали грубыми, а видимая из-под маски часть лица побагровела. Он все время парировал удары, отступая, будучи не способным взять инициативу в свои руки и отразить наступление Рована.

Сабля ткнулась в нагрудник Сэтчела, легко вошла в него, словно горячий нож в масло, уперлась в грудь и согнулась почти вдвое. Сэтчел заревел, признавая удар. А в это время Перри использовал то, что это отвлекло Рована. Размахивая саблей, он предпринял бегущую атаку, со злобной, ожесточенной силой, словно стремясь разрубить тело, сделал резкий удар сплеча. Рован отскочил, уклоняясь от запрещенного удара. Острие сабли Перри вонзилось в бедро Рована, разрезав штанину и нанеся ярко-красную рану.

Дамы закричали, мужчины зашумели. Жиль вскочил, криком приказывая остановить поединок.

Но было слишком поздно.

Молнией сверкнула серебристо-голубая сталь сабли, когда, игнорируя и свою рану, и приказ хозяина замка, Рован еще раз атаковал Шерри. За этим

последовали быстрые удары, заставившие Перри отступить, правда, все еще яростно защищаясь. Лязгая металлом о металл, в долгом вихревом движении скрестились клинки.

Затем Перри очутился на земле, а Рован стоял над ним, сделав острием сабли впадину на нагруднике, прямо над его сердцем.

— Я думаю, укол, — спокойно сказал Рован и сорвал с лица маску. Перри посмотрел на лезвие сабли, прижавшей его к земле и на человека с язвительной усмешкой, одержавшего победу.

Он повернул голову к трибуне, где сидела Мюзетта. А та отвела взгляд от человека под саблей. Перри опустил голову на землю. Его признание произносилось шепотом, но в тишине его все услышали: «Простите… если можете удар. В азарте боя… я потерял голову».

Рован убрал саблю и протянул молодому человеку руку, помогая подняться. Голос его прозвучал спокойно, глубоко и одобрительно: «Я могу».

Схватка между Рованом и Аланом сняла напряженность предыдущей: технически корректна, выдержана до мелочей по форме и манере, она явила собой пример прекрасного поединка, после которого оба задыхались и были мокрыми от пота.

Но несмотря на это, результат не вызывал сомнений.

Потом Кэтрин старалась не видеть Рована, но она не могла не слышать вокруг себя комментарии о его отточенном мастерстве, аккуратности движений и щепетильного поведения. То, что он позволил перевязать рану, а затем настоял на следующем раунде, вызвало всеобщее восхищение.

Безупречен! Совершенен! Как бы не так!

Ее негодование по отношению к себе возросло до предела, когда она позволила себе глядеть на него. Одежда была аккуратной, сабля точно на своем месте, а левая рука на рукоятке. Белая повязка на бедре поверх черных панталон приковывала внимание к гибким, прекрасной формы мускулам, особенно в моменты выпадов. Мокрая от пота рубашка облегала его словно высеченную шею и подчеркивала плавные движения мышц. Он закатал рукава, выставив напоказ свои мускулистые руки. Волосы во время поединка превратились в сильно вьющиеся кудри надо лбом, что сделало его похожим на античного римского гладиатора. В его, полной сосредоточенности на сабле противника сдержанной манере движений, было что-то, сильно отличающее его от других мужчин. Он вел себя на поле так, словно внутри его находилась безжалостная машина, заставлявшая расходовать силу и волю на достижение цели, а из противника выжать все силы до малейшей капли.

Алан выбросил вверх левую руку, как бы признавая последнее прикосновение сабли на этом турнире. Мужчины поклонились, сняли маски, взяли их под мышку и повернулись лицом к трибуне. Они стояли плечом к плечу, тяжело дыша, концы их сабель уткнулись возле ног в землю. Толпа поднялась, разразившись аплодисментами и приветственными криками. Флейты заиграли торжественный гимн победы. Знамена и флаги, украшающие трибуну, развевались на легком ветру, а мальчишки, белые и черные, высыпали на поле, смешались с толпой взрослых, которые спешили поздравить победителя этого дня.

— Прекрасно, Рован де Блан! — выкрикнул Жиль, перегибаясь через перила трибуны. — Подойдите и получите свой приз.

Кэтрин наблюдала, как Рован протянул свою саблю и маску слуге, шагнувшему за ними вперед, видела, как он поднялся по ступенькам и встал внизу перед ней. Только тогда она поднялась с лавровым венком, принесенным Дельфией, и приготовилась.

Кэтрин выступила вперед и встретила темный, внимательный взгляд Рована де Блана. Перед тем как заставить себя спуститься к нему, она секунду помедлила, как бы преодолевая какой-то невидимый барьер.

Рован, разгоряченный, потный и невероятно уставший, стоял и смотрел, как леди Кэтрин спускалась вниз по ступенькам трибуны. Она выглядела такой холодной и неприступной, но в то же время столь восхитительной в своем платье цвета зрелого персика. Он вдруг захотел стереть с ее лица эту холодность и надменность и ощутить, такую сладкую и нежную, в своих руках. Он застыл, удивленный силой своего желания, оно было так настойчиво, что он боялся пошевелиться, чтобы не протянуть к ней руки.

Кэтрин остановилась на последней ступеньке. Мелодичным, но не совсем уверенным голосом она сказала: «Я награждаю вас, Рован де Блан, этим лавровым венком — символом победы, которую вы завоевали по праву, а также в знак того, что вы продемонстрировали сегодня высокий стиль поединка. Если вы позволите, я надену этот венок на вашу голову вместе с римским поцелуем на счастье».

Она затаила дыхание. Он наклонил голову. Когда венок уже был надет, она положила руки ему на плечи и наклонилась. Кэтрин хотела поцеловать его по очереди в обе щеки. Он позволил ей прикоснуться к своей щеке, затем почти в последнюю секунду, когда она намеревалась запечатлеть поцелуй на другой, он повернул голову.

Гладкие, упругие губы его были горячими, а на вкус солеными, но одновременно сладкими от желания, а твердость и настойчивость, с которой он приник к ее губам, казалось, передали ей весь жар, горячим маслом разлившийся по венам, сладкое томление заполнило ее. Она впилась пальцами в его твердые мышцы и застыла.

Он едва унял свою дрожь, поднял руку, будто хотел дотронуться до нее. Она резко вздохнула и пошла, опустив ресницы, не смея взглянуть на него.

Кэтрин поднималась по ступенькам с высоко поднятой головой, а его оставила на траве увенчанным лавровым венком.

Глава 3

— Надеюсь, ваша рана не серьезна?

Заданный Кэтрин вопрос был своего рода проявлением обыкновенной вежливости. Они сидели на банкете во главе стола. Но то, что она ощущала в душе, нельзя было назвать вежливостью. Ее нервы были на пределе, а от мысли, что все сидящие за столом наблюдают за ними, по телу пробегали мурашки. Воспоминание о встрече ее губ с губами сидящего рядом мужчины билось в ней и жгло, словно раскаленные добела угли. Она не могла заставить себя вести с ним естественно. Манеры, движения, речь были чересчур напряженными, а его раскованность и свобода, в свою очередь, оскорбляли ее.